Рустам Саитов - Град Екатерины Страница 4

К каменному карьеру подъехали четверо верховых. Это был Татищев с двумя офицерами сопровождения и старшим команды солдат, что на двух подводах следовали за ними. Татищев спешился, навстречу ему выбежал карьерный мастер Панфилов.

— Здравствуй, Василий Никитич!

— Здорово, Панфилов!

— Так заждались уже. Одолели нас демидовские, обещали в домны всех покидать. Только на тебя, Никитич, и уповаем. Ты молодцов-то нам ли привез?

— Вам, вам. Пойдем хозяйство твое посмотрим да заодно прикинем, где посты выставлять будем.

Татищев подозвал офицеров, и они с Панфиловым пошли по руднику, определяя, где выставить часовых. Мастер не мог успокоиться.

— Вот спасибо тебе, Василий Никитич. Теперь душа спокойна будет. А то ведь, не поверишь, спали в одежде. Ежели что — спасаться сподручней.

— Ничего, Панфилов, теперь все по-другому будет. Хватит, наворовались! Отныне камень доменный только казна добывать будет. А кому надо — пусть покупают.

— На всех хватит! Главное, чтобы порядок был.

— Точно. Отпускать только по моей бумаге. Ну, Панфилов, оставайтесь с Богом, а мне пора.

— Так хоть за стол бы сел с дороги-то, Василь Никитич! Обижаешь.

— Благодарствуй, Панфилов, в другой раз. Спешу я. На Курьинской пристани демидовские двух моих коломейщиков[4] засекли до смерти. Пора кончать с этим. Ну, бывай. В путь, ребята!

Татищев попрощался с Панфиловым, прыгнул в седло, и трое всадников скрылись на лесной дороге. Вскоре дорога вывела на большую поляну. Неожиданно из кустов на опушке прогремело несколько выстрелов. Пули пролетели рядом с Татищевым.

— Засада! — крикнул один из офицеров. — Назад!

Всадники развернули коней и скрылись в ближайших кустах. Вслед им громыхнули еще несколько выстрелов…

С приходом лета начались побеги солдат. Карали за них сурово, но это не спасало. Несладкая доля солдатская давила страшнее любых наказаний, вплоть до смертной казни. Да еще всегда оставалась надежда, что все получится, и жизнь изменится, и прошлое будет вспоминаться как страшный сон. Человек всегда живет надеждами. Так уж он устроен. Однако начальству такие надежды всегда стояли поперек горла, и оно всеми силами старалось с этими самыми побегами бороться. Всеми доступными средствами.

В канцелярии полка сидел за столом майор Бриксгаузен. Перед ним стоял навытяжку унтер и подобострастно докладывал:

— …рядовой Елпидифор Духов с ихней роты там как раз был рядом, все слыхал. Вчерась его сюда привезли к лекарю. Упал где-нито. Шибко лицо разбил. Он мне и доложил. Не впервой, говорит, Андрюха-то Журавлев солдат в побег подбивает. Зимой еще начал, до того как их в Уктус послать. Рванем, говорит, братцы, на Каму али на Волгу, в лесах да на дорогах разбойничать. А службу государеву псу под хвост. Мол, сами командиры пусть тут и справляются, а нам, мол, не с руки тута молодость губить. Так и сказал, ворюга!

Бриксгаузен одобрительно посмотрел на унтера:

— Молодец, Кравцов. Хвалю за усердие и за бдительность.

— Рад стараться, ваше благородие! Я как узнал про измену, так сразу пулей к вам, — крикнул Кравцов и покраснел от усердия.

— Я эту заразу каленым железом выжгу! Под шпицрутены его! Через строй пройдет, так расхочется ему бегать. И другим неповадно будет.

— Так точно, господин майор! А то совсем разболтались — воли им, вишь, надо!

— Бери-ка ты, Кравцов, конвой да сам и езжай в Уктус. Как привезешь этого Журавлева, так сразу ко мне. Молодец! Езжай!

— Слушаюсь, ваше благородие!

Кравцов браво развернулся и бодро, почти строевым, вышел из канцелярии. Бриксгаузен посмотрел в окно, на солдат, марширующих на плацу.

— Воли вам надо? Будет вам воля. Столько, сколько унести сможете…

В невьянском доме Демидовых, в роскошно обставленном огромном кабинете, за накрытым столом, сидели сам хозяин и его приказчик Феоклистов.

Акинфий, опрокинув чарку водки, посмотрел на богатые закуски и занюхал черным хлебом. Феоклистов тоже выпил, но не погнушался золотистой семушкой. Акинфий помолчал немного и спросил приказчика:

— Ушел, говоришь?

— Ушел, хозяин, ушел, гад. С ним два офицера были. Думали, назад один поедет, — начал оправдываться Феоклистов.

— Думали они! Кто старшим был?

— Федорка Дудин.

— Всех на Шайтанку, в рудник. А Федьку, подлеца, запороть!

— Будет сделано, хозяин!

— Живуч гаденыш! Принесла же его нелегкая. Та-ти-щев. Татищев. Тать. Твою мать. На нашу голову. На кого, щенок, зубы скалит! Я же его в порошок сотру и по ветру пущу! — Никита начал загибать пальцы. — Десятину ему подай — раз, народишко на казенные заводы верни — два, лес в приписных казенных слободах не руби — три, пристань курьинскую закрой — четыре, рудознатцев не трогай — пять, коломейщиков не тронь — шесть, отчеты подавай — семь, да еще и помощь ему оказывай людями и матерьялом! А вот хрен тебе, ваше благородие! Да я только государевым указам подчиняюсь. Да и то, если с личной подписью Петра Лексеича! А то, тоже мне, законник объявился! Здесь мой закон! Я — хозяин!

Верный Феоклистов поддержал хозяина:

— Один нос уже совал.

— Ты о ком?

— Да о воеводе верхотурском.

— Да, был воевода, и не стало воеводы. Спасибо Виниусу из Сибирского приказа, удружил.

— У нас бумаги на промысел от самого царя-батюшки. Да ты, Акинфий Никитич, у Петра Лексеича в столице лично бываешь! А он-то кто?!

— Ка-пи-та-ниш-ко. Дожили Демидовы! И что это за вошка у меня такая завелась, да все укусить норовит, да побольнее.

Акинфий налил и выпил. Феоклистов отставать не стал.

— Хозяин! Что делать будем?

— Отлуп капитанишке по полной программе! Пусть умоется! Не подчиняться! Пусть пока свою игру играет, авось где-нибудь да ошибется. Непременно где-нито оплошает. Тут-то мы ему хвост и прижмем да сверху солью присыплем. А ну выше голову! Двум смертям не бывать, да и двум медведям в одной берлоге тоже!

Хитро прищурившись, Акинфий ткнул пальцем в Феоклистова:

— Перо и бумагу! Будем капитанишке прошение писать. Высочайшее!

Феоклистов быстро взял бумагу и перо.

— Пиши! «Доношение благородному господину капитану Василию Татищеву. Комиссар Акинфий Демидов челом бью…» — и далее: «Просим Вашего Величества о разсмотрении нижайшей просьбы нашей о ломке доменного камня». Что повелишь? И подпись: Акишка Демидов.

Давно так не веселился Демидов. Да и не злился тоже.

«Ежели же не увижу обороны, то ездить больше для осмотру рудных мест близ его области и присматривать строения и отпуск судов не смею, дабы весьма не погибнуть, понеже я солдат при себе добрых и надежных не имею, а хотя б имел, столько людей всегда с собою, как он имеет, данных из Адмиралтейства, то я их брать не смею», — Татищев закончил диктовать и перестал ходить по кабинету. Бережно поддерживая забинтованную правую руку, присел на стул.

— Все с этим. Пиши другое, — и снова вскочил и начал расхаживать туда-сюда. Писец положил перед собой новый лист бумаги. Татищев взял со стола письмо Демидова, пробежал глазами и в сердцах выкрикнул:

— Сука! Сука наглая и подлая!

Писец макнул перо в чернильницу.

— Это не писать!

Писец вздрогнул и застыл.

— А сейчас пиши: «Что же вы меня в оном браните неприличною честию, что принадлежит токмо великим государям, и оное я уступаю, полагая на незнание ваше. Упоминанию же, дабы впредь так не дерзали. Начальник Канцелярии управления горных заводов Татищев». Записал?

Писец старательно дописал и утвердительно кивнул. Татищев поставил подпись, взял со стола другое письмо и стал читать: «Демидовым быть послушным указам Татищева и писать ему доношениями и впредь особых себе указов из Берг-коллегии не ожидать».

— Это письмо из Берг-коллегии. Сделаешь копию и оба вместе отправишь Демидову. Не мешкая! Пусть образумится. Вот ведь сука!

В кабинет зашел Блюэр.

— Ты чего разошелся, Василь Никитич?

— А-а… — машет здоровой рукой тот, — со всех сторон обложили. Из Берг-коллегии распоряжение пришло работы по строительству завода не начинать, а деньги пустить на кунгурские медеплавильные.

— Что делать будем?

— А не знаю, не получал письма. Затерялось где-то.

Блюэр улыбнулся. Татищев захохотал.

…Солдат поправил ружье за спиной, посмотрел на звездное небо, потом перевел взгляд на спящую слободу и тяжело вздохнул. Хотелось спать, но караул есть караул. Сарай, в который посадили Андрюху, больше напоминал курятник нерадивого хозяина, чем гауптвахту. Но за неимением лучшего использовали его обычно для «просыпу» перепивших да подравшихся солдат и местных мужиков. Караульный подошел к двери и обратился к Андрюхе:

— Что, Журавель, дотрекался? Бежать надумал, так и бежал бы. Че балакать-то было. Щас всех пытать будут — кто да че… а нам энто надо?