Михаил Кураев - Записки беглого кинематографиста Страница 4

— В школе я ни в какой не работаю, а если вы имеете в виду направление, манеру, то вопрос поставлен, извините уж меня, не очень правильно, неграмотно. Грамотно было бы: к какой школе принадлежите. Правда, это немножко торжественно.

— А к корзуновской школе вы не принадлежите? — Анатолий попробовал было обжигающую солянку и отложил ложку.

Лена, отлавливавшая в тарелке ускользающий каперс, подняла глаза на художника, но уже с любопытством, во взгляде не было той тревоги, того подчас едва уловимого напряжения, с каким женщина невольно обнаруживает свою душевную солидарность. Ученые спорят до сих пор, отчего это люди краснеют. Но отчего покраснел Юрий, капитан Вальтер не то чтобы догадывался, а просто знал наверняка. Речь шла о школе в поселке Корзуново.

— Да, в корзуновской школе моя работа, я им там делал…

— Налейте, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. Тесен мир, черт возьми!

Старший лейтенант с готовностью исполнил приказание командира и снова предложил Юрию:

— Может быть, под соляночку?

— А-а, давайте, — махнул рукой мастер. — Вы так аппетитно пьете.

— Леночка, может быть, и вам? Мы еще закажем.

— Нет, нет, нет… — Предчувствие какой-то важной перемены насторожило женщину.

— Я почему говорю «мир тесен», — пояснил капитан Вальтер. — Я же с вашей корзуновской фреской, или панно, знаком. У нас там 23 февраля встреча была со школьниками. А я смотрю на этих ребят, и в малице, и в каске с фонариком, думаю-думаю, где я их видел, до боли знакомые лица… Только там, в школе, этот, в малице, нарисован летчиком. Верно? А тот, что здесь в шахтерской каске с фонариком, там вроде ученый, что-то, не помню, у него в руках, что-то умное. А вот девушка там как раз другая!

— Естественно, — поспешил подтвердить Юрий.

— Там вам десятиклассница позировала, старшая дочь штурмана полка, стала местной знаменитостью, вы ж ее так прославили…

— Товарищ капитан, — подхватил старший лейтенант, — поскольку это тост, как бы тост, можно, и я скажу? — Капитан кивком передал эстафету. — За почерк мастера! Художник всегда имеет возможность выбора. У нас какой почерк? Куда ткнут, там и кувыркайся. А художник всегда выбирает и остается при этом самим собой. Грубый пример. Все тот же Рембрандт. Вроде, с одной стороны, Саския, а с другой стороны, Хенрике, а все равно — Рембрандт! Так что, как у нас в роте говорят: за флорентийское кватроченто!

Теперь, наверное, следует ответить на вопрос, который давно уже занимает читателя.

Как это в будний день двое офицеров танкового полка, не будучи в отпуске, оказались в городе Заполярном, именуемом для простоты в полку Запольем, днем в ресторане?

Как мы оказались в этот день и в этот час вдали от расположения нашего гвардейского ордена Суворова второй степени и ордена Красной Звезды танкового полка, без санкции моего командира, а инициатива принадлежала ему, я сказать не могу. В конце концов, и у военных должны быть свои тайны, хотя их с каждым днем у нас в стране становится все меньше и меньше.

Старших лейтенантов, естественно, в полку было довольно много, но я был старейшим из старших лейтенантов и лет на десять старше своего командира роты капитана Вальтера, до танкового училища игравшего за дубль в команде мастеров «Крылья Советов» (Куйбышев). Вальтер был полузащитник типа Месхи, легкий, нервный, азартный, хитрый, с отличным рывком. С обводкой у него были проблемы, но он умел открываться и, когда ему выкидывали на выход, мог подхватить мяч чуть не в центральном круге и довести дело, как говорится, до логического конца, то есть пробить в сторону ворот. Блестящее футбольное прошлое укрепляло авторитет Вальтера среди личного состава не меньше, чем звезды на погонах. Он часто на занятиях пользовался футбольной терминологией, что помогало ему сколотить роту в надежную команду.

Думаю, и меня направили именно в седьмую роту, понимая, что все мои неумелости будут хорошо подстрахованы толковым коллективом.

В стоявший у норвежской границы танковый полк отродясь никаких переподготовщиков, резервистов по-европейски или «новгородских ополченцев» по-нашему, не присылали, и потому мое появление было в полку событием если не чрезвычайным, то уж не ординарным во всяком случае.

Прибыв в полк вечером, после ужина, прежде чем лечь спать на принесенную мне в штаб третьего батальона, дежурившего в этот день, раскладушку, я потребовал чай, булку и сахар. Пока я пил чай, рядом стоял солдат и явно караулил чайник, опасаясь, что я рвану с этим полуведерным медным чудом через норвежскую границу.

Причина же моего появления в столь экзотическом месте чрезвычайно проста. Я вызвался написать киносценарий о службе танкистов в мирное время при условии, что меня призовут как бы на переподготовку в наш самый северный танковый полк. Надо думать, и самый северный в мире.

Не скажу, чтобы именно танки вызывали у меня особую нежность, но я не знал иной возможности вот так, бросив все на свете, на два месяца сбежать ото всех и от себя самого, пожить той особенной жизнью, когда о себе не нужно думать ни одной минуты.

Коллеги на «Ленфильме» недоумевали, перемывая мои военные косточки.

Делать им нечего!

Никого же не удивляет то, что множество людей на белом свете кувыркаются в своих армированных трубами джипах по бездорожью, носятся сломя голову по грязи, топям и буеракам, ломают машины, руки, ноги, подвяжутся какой-нибудь палкой-веревкой и несутся дальше.

По сравнению с этой цыганщиной или лазанием по отвесным скалам, да еще с отрицательным уклоном, жизнь танкистов вполне цивилизованна и комфортна даже на Крайнем Севере.

А Север, Заполярье — страна моего детства, по которой тоскую, как по отрезанной руке тоскуют старые воины, и потому я был готов пойти на любые хитрости, чтобы прожить хотя бы месяц под незаходящим солнцем, вдыхая воздух тундры, пропитанной запахом чистой воды, мхов и полярного быстроцветья.

Первое, что сделал капитан Вальтер, когда увидел меня, явившегося в роту прямо со склада вещевого довольствия, так это высказал решительное несогласие с приказом № 900 министра обороны СССР, в ту пору маршала Гречко. По этому приказу призванных на сборы офицеров одевали в новенькую солдатскую форму, украшенную соответствующими званию офицерскими погонами.

— Это все обратно на склад, — заключил Вальтер, обойдя меня кругом.

Я смолчал, и правильно сделал: выяснилось, что речь идет только об одежде и сапогах.

Часа через полтора, пока я посвящал своего командира в директиву Генерального штаба, санкционировавшего мое появление именно в этом полку, именно на должности командира танкового взвода, а командир роты проникался сознанием новой своей ответственности, офицеры роты притащили неведомо откуда ворох настоящей командирской одежды, и началась примерка и подгонка.

— Вот так, и только так, — Вальтер поднял палец, акцентируя внимание офицеров, — должен выглядеть командир взвода седьмой роты! Прошу знакомиться. Старший лейтенант… — Фамилию мою командир роты еще не запомнил, и мне пришлось подсказать. — Направлен в нашу роту Генеральным штабом для работы по собственной программе, с исполнением обязанностей командира второго взвода.

Затем последовало представление офицеров мне. После звания, имени и должности Вальтер добавлял: «Бриджи… Сапоги, пэша», — так на армейском языке звался полушерстяной офицерский мундир для повседневной носки.

От себя Вальтер добавил в экипировку великолепный офицерский ремень с портупеей и защитную фуражку, стоившую в военторге в три раза дороже повседневной строевой.

Вечером в честь моего прибытия в роту капитан Вальтер в своей однокомнатной квартире дал прием на двенадцать человек, благо жена с дочкой Эвелиной уехали в Куйбышев на лето.

Я обращался к Вальтеру по званию и на правах старшего говорил «ты», он же, в душе не признавая мое звание настоящим, называл меня только по имени-отчеству.

Офицеры встретили меня радушно, а солдаты с приветливым любопытством. Авторитет «киношника» котировался неплохо, хотя и не шел в сравнение с авторитетом футболиста.

В армии, где единообразие жизнеустройства несет в себе глубочайший смысл, особенно в цене всякая возможность уклониться от этого однообразия, и потому рота, имеющая какую-нибудь беспородную собачонку, бегающую с ними по тревоге от казармы до парка да еще и первой впрыгивающую в люк командирского танка, с полным основанием поглядывает свысока на тех, у кого такой собачонки нет. Вот и я был хотя и временной, но привилегией седьмой роты второго батальона средних танков.

После того как я, к немалому собственному и присутствовавших при этом танкистов удивлению, отстрелял на ходу упражнение «А — 4» (одна мишень орудийная, подвижная, две пулеметных, неподвижных) на «отлично», командир роты капитан Вальтер прямо у вышки, на танкодроме, в присутствии командира батальона пожал мне, мокрому после заезда до нитки, руку и объявил: «Обед в „Заполье“!»