Дело крестьянской жены Катерины Ивановой (История о том, как одна баба дело государево решила) - Екатерина Константиновна Гликен Страница 4

При допросах иному, бывало, и довериться хочется, такие глаза жалостливые, только верить никому нельзя. Это еще до Тайной Экспедиции Александр Николаевич на мелких воришках узнал, попал к начальству на доклад за доброту к сироткам. На всю жизнь запомнил.

Только факты. А факты в деле Катерины Ивановой, говорили против неё самой. И никаких несостыковок не наблюдалось. Впрочем, и в деле Ярова было именно так же. Ещё один урок усвоил Александр Николаевич за годы службы: если в деле всё гладко, комар носу не подточит, значит, дело это ненастоящее, надуманное. Подозревать своих по такому мелкому расследованию Александр Николаевич не взялся бы ни за что. Значит, искать нужно было в самих показаниях.

Их было несколько, условно поделенных на группы: сама Катерина Ивановна, три бабы, о которых она говорила, что помогала им сыскать родню при помощи демонов, и родня мужнина (свекр, его брат, сноха свекра и племянница дядьки).

Александр Николаевич перечитал показания родственников. Чутьём своим знал: очень часто все беды от родни. Умер муж — чини допрос жене. Умерли родители — ищи нерадивых детей.

Началось так. Две крестьянские девки в двух домах заблажили. Верещали с самого утра одна — свиньёй, другая — коровой. Обе кликуши показали после действий, над ними произведенных, что испортила их Катерина Иванова, живущая в том доме, что и одна порченая, кликуша Анна, сноха свёкра Катерины Ивановой, Андрея. Анна показывала следующее: «… при оной Катерине и по выходе ея из дому их без всякой притчины немало смеялась, а чему — не знает и сама, и после же того спустя недели з две ж почувствовала она, Анна, в себе болезнь: находила на нее тоска и стало болеть сердце, а от чего ей оная приключилась, того приметить не могла; и была в той болезни того ж 764 году по праздник великомученика Димитрия Селунскаого, в самой ли день того праздника Димитрия Селунского или после ево, не упомнит, в бытность ее, Анны, в… доме… вдруг на нее, Анну, нашла при означенной болезни тоска более прежняго, в коей она стала кидатся по лавкам и по полу, и пришла в беспамятство, и что в том беспамятстве говорила, того не вспомнит, толко как стала приходить в память и посвободнее ей стало от тоски той, означенные свекр и свекровь ее, и крестьянин … сказывали, что она во время означенного тоскования кликала и говорила, что ее испортила означенная женка Катерина Иванова».

Припадок случился одновременно у обеих, в разных домах, с раннего утра. Обе, как показали соседи, кликали, валяясь по полу. К племяннице брата свекра, Петра, позвали попа Лукича, тот отчитывал знатно, хоть и плату брал, да к дочери Параскеве свёкор слаб был сердцем. А со снохой сами справились по старому обычаю: хомут пахотный с потной лошади надели. Как то давно всем известно, баба в хомуте завсегда назовёт, кто её спортил. Так и в этот раз, пока сноха в хомуте лежала, бабы из-за приоткрытой двери спрашивали: «Кто твой отец?» Долго уговаривать не пришлось. В беспамятстве кликуша, сноха Анна, выдала беса, забравшегося в неё, крича: «Катерин Иванов! Катерин Иванов!»

Тако же и в соседней избе под отчиткою в жару и метаниях Параскева показала, что спортила её та же Катерина Иванова.

И тому свидетели — большая часть деревни, около 20 человек, не считая баб и детей.

Обычный случай. Кликушество по России то же, что и тараканы. Повсеместно и бесконечно. Кликать начинают, где по одной, где целыми деревнями воют, каждая на свой манер. А то, бывало, бабью болезнь и мужики перенимали. Явление тёмное, науке незнакомое, как и сам народ. И анекдоты о кликушах ходят, однако ж, их и боятся, и жалеют, и верят им, и в предсказания их.

За таким рассуждением вспомнился Александру Николаевичу случай в Томской губернии. Тоже на манер кликуш, дело было о чревовещательнице, дворовой девке Ирине, в которой бес засел. И, как нельзя вовремя, вспомнился теперь этот случай, так как и там дело кончилось за тем, что оговор на саму себя показала уличенная чародейка, зачем дело кончилось вырезыванием ноздрей одержимой, а прочим — штрафами.

Александр Николаевич без света по памяти отыскал в зале те самые допросные листы и вернулся к свече в кабинет. Принялся читать:

«26-го августа 1737 года, в Томскую воеводскую канцелярию явился неверстанный томский боярский сын Алексей Мещеринов и привел с собою двенадцатилетнюю дворовую свою девочку Ирину Иванову. Он объявил, что «Ирина тому назад четвертый год испорчена и есть в утробе у нея дьявольское навождение, которое говорит ясно человеческим языком вслух».

Немедленно изобрели тут же освидетельствование порченой, к ней были сделаны вопросы. За свидетелями в таком деле недостатка не оказалось.

«Ирина стояла молча перед толпою; лицо ея было неподвижно, рот закрыт. Подьячий спросил дьявола:

— Кто ты такой?

— Лукавый, — послышалось всем издалека ребяческим, гугнивым голосом. — Лукавый. Зовут меня Иван Григорьев Мещерин, рожусь завтра, а посажен в утробу Ирины во штях девкою Василисою Ломаковою, тому четвертый год…

— Откуда ты?

— Из воды, — отвечал тот же голос.»

Тут же повелели привести девку Василису, которую назвал бес в порченой, но та, Василиса, божилась, что еретичества никакого не чинила, а с Ириною четвертый год тому у Мещерина жила, и девочка в те поры была здорова.

До выяснения подробностей девочку Ирину Иванову отправили в Томский девичий монастырь под начало игуменьи для дальнейшего освидетельствования. Об Ирине вскорости узналось совершенно чудесное происшествие, вести о котором принес в канцелярию караульный казак Федор Переводчиков.

«Августа 31 дня он, Переводчиков, по приказанию Томской канцелярии, находился в карауле в Рождественском девичьем монастыре, в келье игуменьи Домники Власьевой, для караулу Ирины Ивановой, у которой в утробе имело дьявольское навождение, и оный-де дьявол в вечернее время бранил его…, а после-де того в отдачу дневных часов, по приходу в келью игуменьи Домники с келейницею Феодосиею, Ирина легла на лавку и в тосках своих говорила, что-де ей приходит лихо, а оный дьявол стонал человеческим голосом с полчаса, а потом кричал громко и говорил келейнице Ирине: Ирина, прости меня, а игуменье говорил же: матушка, прости, тако ж и с девкой Феодосьей…. Игуменья спросила: Куда ты идешь?