Искры - Раффи Страница 4

Внимательным образом познакомившись с теряновской рукописью перевода романа, которая хранится в Ереванском музее литературы и искусства имени Е. Чаренца, мы еще раз убедились, с какой ответственностью великий поэт перевел «Искры».

Перевод написан бисерным почерком. В рукописи Теряна имеется множество исправлений, сделанных красными чернилами, рукой самого поэта. Некоторые сокращения сделал поэт в тексте романа, по праву считая эти места излишними. Так, например, опущено описание ловушки охотника Аво.

Стремясь найти адекватное подлиннику в русском языке, Терян был в постоянном поиске наиболее точных поэтических слов. Его перевод отличается емкостью художественного слова. Переводил он так, чтобы «словам было тесно, а мыслям просторно», чтобы придать словам эмоциональный заряд и согреть лирическим дыханием — именно этими средствами отличается высокохудожественный перевод Теряна.

Остается лишь сожалеть, что у Теряна не было времени и возможности перевести и второй том романа. Но и этот перевод следует рассматривать как дань любви и высокой оценки литературного наследия Раффи. Целью Теряна, как это сказано выше, былo познакомить широкие круги русских читателей с тягчайшими преступлениями турецких варваров не только в прошлом, но и в том же 1915 году, в дни геноцида армян. Именно в этом и заключается политическое значение литературного подвига переводчика Раффи — Ваана Теряна.

О. Т. Ганаланян

Часть первая

Глава 1.

СЕМЬЯ

Немного могу рассказать я о своем детстве. Оно промчалось так бесплодно и так быстро. Многое уже давно выветрилось из моей памяти.

Но когда я уношусь мыслью в то далекое прошлое, — нелепое и грустное, — то передо мной словно из глубокой тьмы снова встают яркие видения и в памяти воскресает невинный образ детства.

Картины далекого прошлого встают одна за другой.

Вновь вижу отчий дом, окруженный ветхой, полуразвалившейся стеной. Вижу широколиственные деревья, которые своими огромными ветвями осеняли наш домик. И снова я слышу голоса знакомых птиц и вижу их лукавые лица.

Мне начинает казаться, что очень немного прошло с тех пор. Кажется будто это было вчера…

Вот я вижу мою старую бабушку. Она сидит у дверей нашего дома. Это ее излюбленное место. Все то же старое ореховое дерево защищает ее седую голову от знойных лучей жгучего солнца.

Сидит она, как всегда, задумчивая и молчаливая. У нее на коленях дремлет старый и закадычный ee друг — огромный мохнатый кот и видит сладкие сны…

Милая бабушка! Все также добротою веет от темно-желтого, морщинистого твоего лица, все также ласково и любовно глядят на меня жалостливые твои глаза! И вот, чудится мне, что слышу мудрую твою речь.

— Фархат, дитя мое, не ходи ты в темноте с обнаженной головой, злой дух поразит тебя в голову…

— Фархат, смотри, милый, крестись, когда зеваешь, гляди как бы нечистый не проник в тебя…

— Брось ты жвачку, не жуй на ночь, — это, голубчик мой, тревожит сон мертвецов…

И сколько было этих поучений и предостережений!

Она предостерегала меня от опасностей, ожидающих человека, который подходит к развалинам, проходит один мимо кладбища… Она не позволяла мне играть с черными кошками…

Бабушку мою звали Шушан. Это имя она унаследовала у своей матери. Сколько было ей лет я и теперь не знаю. Но она была очевидцем таких событий, над которыми промчались века…

Несмотря на это, она нисколько не утратила бодрости. Неустанная, как машина, она с утра до поздней ночи была в беспрерывном движении. Всевидящим оком она следила за всем, беспокойно спрашивала обо всем и от всех требовала отчета. До самой своей смерти, она не выпускала из рук бразды правления и, как знак своей верховной власти, подобно скипетру, она держала в своей руке деревянный половник, которым сама разливала нам обед и ужин.

До самой ее смерти все в нашем доме — от мала до велика — с безропотной покорностью и смирением подчинялись ее воле и чтили ее авторитет.

Бабушка была очень трудолюбива. Я хорошо помню, как она долгие ночи просиживала на излюбленной козлиной шкурке у веретена и неустанно пряла.

Мне кажется, что вот сейчас я опять слышу ее тихий голос, напевающий какую-то грустную мелодию, в которую врывается скрип ее патриархального веретена.

В селе мою бабушку считали одной из самых умных старух, а в нашем доме она почиталась непогрешимой. Говоря по правде, в детстве я сам дивился ее премудрости. Она знала все.

Она знала значение и смысл всех сновидений. Знала — что значит, когда «дергает» глаз или какая-нибудь другая часть человеческого тела. Она понимала язык птиц, знала, что предвещает скворец, когда он садится на забор и посвистывает. Она не выносила зловещего крика филина и предлагала мне убить эту злую птицу, если она сядет на наш забор. Она знала почему мудрый царь Соломон проклял воробья и она знала, кто украсил головку потатуйки таким красивым гребешком из перьев. Чего-чего только не знала моя бабушка! Она мне рассказывала как настанет конец мира, как явится Антихрист. Она говорила, что окаянный Антихрист будет сидеть на огромном осле, а уши у этого осла длинные-длинные, такие длинные, что конец одного уха доходит до самого Запада, а конец другого до самого Востока. И вот, тогда-то и появятся, уверяла она, поганенькие «гоги и магоги» — это малюсенькие людишки, такие малюсенькие, что мои лапти могут служить для них домом.

Но больше всего я любил ее сказки.

Я еще живо помню некоторые из этих сказок, которые она мне рассказывала по ночам. Бывало, начнет она рассказывать сказку и тянет ее всю неделю. Ах, как прелестно она рассказывала! Мне все было так понятно, и так приятно было слушать ее! Но когда она начинала рассказывать о дэвах, о злых духах, о всякой нечисти и о преисподней, то мне становилось невыносимо страшно, мной овладевал ужас… А больше всего я боялся, когда она рассказывала о мертвецах…

Но когда умерла сама бабушка, я ее совсем не боялся. Она спокойно лежала в гробу и, казалось, спала. Лицо у нее было такое же доброе, приветливое как и прежде. Я нисколько не сомневался, что ее душа полетит к ангелам, так как она была добрая и никогда не била меня. На ее похоронах я очень много плакал, Мать мне говорила тогда,