Дереник Демирчян - Вардананк Страница 40

Богословское собеседование развернулось; в него втянулись и остальные присутствовавшие.

Безмолвствовал один лишь иерей Гевонд. Он заговорил, когда собеседование подходило к концу.

– Возмущения достойно не только невежество могпэтан-могпэта. Вот Михрнерсэ, который зовется мудрейшим из мудрых, – эрпэтан-эрпэт… Пусть будет он и высокомудр и выше нас знаниями своими… Но по какому праву насилует этот изверг наш дух? Тиран, который желает видеть вокруг себя только рабов, – сам раб в душе! Вот что возмущения достойно. Можем ли мы допустить, чтоб раб стал господином над свободным духом? И кому можем мы жаловаться на пленение духа, если сами позволим ввергнуть себя в рабство?

Артаку очень понравилось страстное возмущение, звучащее в речи Гевонда, но он хотел уяснить себе с помощью этого иерея одно противоречие в заповедях христианства.

– Как же ты согласуешь, святой отец, свои мысли со словами спасителя: «Не противься злу»?

Гевонд воспламенился:

– А как же мне оставаться верным христианству, если меня превратят в огнепоклонника и лишат возможности как противостоять злу; так и склоняться перед ним? Чтоб осуществлять непротивление злу, нужно оставаться христианином со свободной волей. Священна воля человека. Нет воли моей на что-либо – в конец! Свободной волей избрал я себе веру и не хочу отрекаться от нее. Душу свою я сам, по воле своей, желаю спасти – или погубить. Не пожелаю добра ни от кого против воли моей! Противоборствую насилию, как господин своей воли. И да сгинет перед моей волей все: и войска, и идолы, и цари, и мудрецы!..

– Хорошо, святой отец! Но в ответном послании ты утверждал, что «от веры этой нас отторгнуть не могут ни земные силы, ни небесные…» Ты восстаешь, значит, и против сил небесных?

– Хотя бы и против них, если они посягнут на мою волю! Никаким земным, равно как и небесным силам не дано власти над духом! Дух свободен. Огнем и мечом следовало бы стереть насилие с лица земли!

Гевонд горел воодушевлением. Он был похож на пророка, возглавляющего народное восстание. Своим воодушевлением он зажег слушателей.

– Они хотят проникнуть и в семьи наши, отнять у нас наш язык, загрязнить нравы, внести раздоры. Как? Говорить только по-персидски? Не петь песен Гохтана? Отречься от прекрасной письменности родного народа? Пренебречь наследием предков? О нет, неизмеримо слаще будет смерть!

– Ты прав, святой отец! – воскликнул Артак. – Победим, сокрушим врагов вольного духа! Свобода – превыше жизни!

– Желаю сего – и не желаю того… Согласен на это – и не согласен на иное… Се – я, а не кто иной, и не в моей воле быть кем-либо иным! Свята моя воля, и еще святее свобода… Я сам – господин, и сам себе слуга. Таким должен быть человек.

– Будь благословен, святой отец! – промолвил Езник. – Ты – надежда наша, ты – наша свобода!

– Пожелайте – и вы достигнете! Пожелайте – и вы победите! Жизнью жертвуйте, чтоб сберечь неизмеримо более драгоценное- свободу человека… Ее достоин не всякий… Рабской душе она ненавистна и вызывает отвращение. Раб презреннее, нежели зверь, поскольку и зверю свойственно стремление к свободе!

Философ с душой воина умолк Внимавшие ему опустили горящие глаза. Пылкий и свободолюбивый дух Гевонда глубоко взволновал Артака.

«Он свернет горы и рассечет моря!» – думалось ему. – Пойдем на врага! Победим насильника, чтоб жить свободно в родной любимой стране! – воскликнул он, с силой ударяя по рукояти меча.

Долго продолжалась горячая задушевная беседа молодого нахарара с пастырями-философами. Была уже глубокая ночь, когда Артак встал, чтоб склониться в прощальном привете перед присутствующими.

– Оставайтесь с миром до того часа, когда мы удостоимся свободы! – произнес он.

– Иди с миром, князь! – в один голос благословили его пастыри-философы, вставая.

Петухи уже перекликались в городе, когда Артак вышел за ограду храма. Арташат был погружен в глубокий сон. Лишь из окон дворца марзпана падал отблеск света на деревья. Там не спали, там что-то затевалось.

Артак добрался до удельного дворца, прошел в свою опочивальню, но долго не мог заснуть. Лежа с открытыми глазами, он смотрел в потолок. Он все еще находился под влиянием беседы с Гевондом. «Прав иерей! Сила народа – в познании самого себя. Не может сгинуть народ, познавший себя! Велика сила познания. Что представляет собой народ эллинов? Разве велико занимаемое им пространство? Но он дал Аристотеля, Платона, Софокла и Пифагора, он создал Акрополь, науки, философию, армию и мощное государство Мы также любим истину, науки и искусство. Мы создали прекрасный язык, которым свободно можно излагать Аристотеля и Платона. У нас есть философы, исследующие вселенную. Армянином был Тигран Второй, так же, как и Мушег Мамиконян. На протяжении веков мы противостояли Ассирии, Риму, Греции… У армянского народа есть дух, есть мысль, он – творец ценностей! Суждена ли нам гибель? Нет! Мы победим и персов. Залогом тому то, что у нас есть Вардан Мамиконян, Атом Гнуни, воины Арташата, народ Айрарата, юноши-всадники, Арцви, который копытами своего коня топчет персидских воинов. Нет, мы не мертвы! Мы живы, и мы будем жить во веки веков!..

Артаку доставляли радость эти мысли о силе народного духа. Стоит принять смерть за народ!

Лишь под утро подкрался к Артаку сон.

Долго не спал и Васак. Отсутствие князей развязало ему руки. Он направил конный карательный отряд в Айраратскую равнину для подавления народного движения, настойчиво стараясь через предателей выловить зачинщиков.

С Гадишо Хорхоруни и с Ар гаком Рштуни Васак часто совещался о том, как сломить народное сопротивление. Решено было направить Гадишо к другим нахарарам – к Манэчу Апахуни (хотя и присутствовавшему при составлении ответного послания, но державшемуся очень настороженно и в стороне от всех), к князю Арсену Габегуни, к Тироцу Багратуни, к Нерсэ Урца и некоторым другим нахарарам, – чтоб окончательно завербовать их и настроить против Бардана Мамиконяна и его сторонников.

Была выработана линия поведения и по отношению к персидским вельможам. Поскольку Васак поручил Гюту добиться их смещения, он стал заверять их в своей любви и дружбе. Часто приглашая Деншапуха с Вехмихром и Ормиздом на беседу к себе и угощая богатым ужином, Васак не переставал твердить им о своей преданности, стараясь лестью и восхвалениями усыпить их подозрения.

Не оставались в долгу и персидские сановники: по той же самой причине они старались заверить Васака в своей дружбе В его честь устраивались ответные богатые ужины, и его тоже не переставали уверять, что Хосрову даны указания хорошо говорить о марзпане при персидском дворе.

Умолкла столица после пережитых волнений. Получив от Васака подробные наказы всячески противодействовать Вардану, выехал в свой родовой удел и нахарар Артак Рштуии. Артак Мокац, с тоской и нетерпением ждавший дня его отъезда, с бьющимся от радости сердцем присоединился к нему.

Деншапух установил наблюдение за Васлком и Гадишо. Двоедушием и тайным предательством был отравлен, казалось, самый воздух Арташата.

Мраком своих лесов, сырой мглой своих глубоких, ущелий, сиянием своих горных вершин замыкал родовой удел князей Рштуни южное побережье Бзнунийского моря. Казалось, никто никогда не нарушал вековою покоя этого девственного края.

Замок Рштуни возвышался своими гранитными башнями среди окружавших его исполинских сосен.

У ворот, опустив голову на грудь, дремал привратник. Из замка не доносилось и шороха, хотя уже начинал подступать рассвет. Лишь петухи приветствовали рождение дня, да утренняя звезда печально тянулась своими тускнеющими лучами к лесам и ущельям.

В одном из отдаленных покоев замка меркло пламя светильника. На ложе полусидела осунувшаяся Анаит, не шевелясь и уставя свои большие глаза в одну точку, неподвижная, как мраморное изваяние. В углу, подложив одну руку под локоть другой и опираясь на нее подбородком, сидела ее младшая сестра Астхик и с грустью глядела на нее. Прикованная к постели Анаит, скедаемая непонятным недугом, таяла, как свеча; чувствовалось, что мысли ее далеко от этого замка, от этого туманного края.

Сестра, по-видимому, исчерпала уже все слова утешения. Но, стараясь рассеять Анаит, она и сама поддалась тоске. Те переживания, которые подтачивали силы больной, начинали угнетать и еще не знакомую с ними молоденькую девушку.

– Ну что ж, Анаит, – возобновила она свои уговоры, с жалостью и грустью глядя на больную сестру. – Чему поможешь думами?.. Пожалей свою молодую жизнь Изменившаяся до неузнаваемости Анаит не шевелилась и по прежнему смотрела в одну точку. Едва ли даже доходили до ее сознания многократно обращаемые к ней слова утешения. Ничто на свете, никакие мольбы не в состоянии были залечить ее рану. Она любила, и ничто не могло помочь ей: ей надо было одно – видеть своего любимого – Анаит! Слушай же меня, Анаит! – вновь окликнула ее Астхик.