Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы Страница 40

Пятая королева Генриха так и не была коронована по причинам, которые ныне не вполне ясны, учитывая, насколько он был ею одурманен[181]. С другой стороны, ей была выделена значительно большая доля, чем Джейн Сеймур, включая обширные владения последнего графа Эссекса, Уолтера, лорда Хангерфорда, и аббатства Ридинг и Глэстонбери. На нее посыпались драгоценности, богатые одежды и общая лесть, а ее характер был не настолько твердым, чтобы справиться с таким внезапным поворотом судьбы. Сначала она была довольно послушной и верной долгу женой. Она выбрала (или ей выбрали) великолепный девиз «Non autre volonte que la sienne» — «Никаких других желаний, кроме его» — и казалось, что это действительно передавало настроение, с которым она вступала в этот брак. От короля не требовалось никаких новых усилий, чтобы быть центром вселенной; она была придворной дамой и членом семьи придворных. Однако истинную природу ее чувств к мужу понять нелегко. С одной стороны, она, казалось, верила, что он должен быть всемогущим и всеведущим, как Бог, знающим, в каких грехах каются на исповеди его подданные, потому что он был главой церкви[182]. Как ни странно это звучит, она, может быть, даже верила, что он знал об ее прошлом и смотрел на него сквозь пальцы, не говоря ей ни слова. Поэтому она была искренне ему благодарна за такое благородство. С другой стороны, любовь в романтическом смысле этого слова вряд ли примешивалась ко всему этому. Она прекрасно владела физической стороной отношений, но страсть и эмоциональная самоотдача не могли подчиниться чисто волевому акту. Следовательно, это были в сущности неравные отношения, построенные на песке, с точки зрения совместимости. Через несколько месяцев стало очевидным, что у Генриха страстное чувство преобладало над дряхлеющим телом. В сорок восемь лет он уже не мог танцевать всю ночь и охотиться весь день, и реальность начала подрывать его вновь обретенное доверие. Она стал беспокойным и раздражительным, а в марте 1541 года у него на ноге открылась хроническая язва, и почти целую неделю он боялся, что может умереть. К этому времени он также значительно прибавил в весе, и его характер, и прежде непредсказуемый, стал грубым и мрачным.

В муках этой болезни он с каким-то сентиментальным сожалением начал вспоминать о Томасе Кромвеле и обвинять своих нынешних советников в том, что они уничтожили «лучшего слугу, которого он когда-либо имел». «Он начал, — как рассказывал французский посол, — с подозрением относиться к некоторым своим главным чиновникам…» Его подданные тоже были недовольны.

«Люди несчастливы при таком правлении»[183], — жаловался он. В течение десяти или двенадцати дней он отказывался видеть Екатерину. Это было не потому, что она его чем-то обидела, но потому, что он понимал, как он толст и непривлекателен. Примерно через две недели он выздоровел, но беззаботный порыв предшествующего лета навсегда ушел. У Генриха порой возникали вспышки молодой энергии, но интервалы между ними становились все более и более тягостными. Теперь его жена продемонстрировала свой характер. Будучи удобной игрушкой или вещью в счастливые дни, она не обладала способностью быть столь же милой утешительницей и в дни, когда на него находила черная меланхолия и боль или болезнь затемняла разум. Может быть, она хотела избежать стрессовой ситуации, которая оказалась ей не по силам, а может быть, это было связано с безответственностью, присущей ее характеру, но весной 1541 года Екатерина возобновила отношения с одним из своих прежних поклонников, молодым дворянином по имени Томас Калпеппер. Калпеппер был одним из молодых членов королевского тайного совета, честолюбивым волокитой с жестким и неприятным характером. По-видимому, его намерением было обрести влияние на королеву с перспективой жениться на ней, когда подорванное здоровье Генриха в конце концов отправит его на тот свет. Весной 1541 года это могло казаться очень близкой перспективой. Екатерина была не слишком привержена традиционной морали, если вообще ею обладала, и по понятным причинам считала короля очень плохим любовником, хотя в других отношениях могла испытывать к нему благоговение. Ей были необходимы услуги Калпеппера, и она, может быть, считала, что больше понравится Генриху, если будет держать себя в хорошей форме[184].

По каким бы причинам Екатерина ни связалась вновь с Калпеппером, она скоро попала в ловушку собственных чувств. Она писала своему любовнику страстные письма, одно из которых сохранилось, и сделала своей наперсницей главную даму своего личного двора, леди Джейн Рошфор, вдову Джорджа Рошфора. Что заставило вступить леди Рошфор на этот опасный путь — преданность своей госпоже, приличное денежное вознаграждение и (или) просто пристрастие к обману и интриге — неизвестно, но ее неусыпная бдительность в течение некоторого времени охраняла преступные тайны королевы. Речь идет о тайнах, потому что Калпеппер был не единственным кавалером, удостоенным интимности. В августе 1541 года Екатерина назначила своим личным секретарем не кого иного, как своего бывшего любовника Френсиса Дэрхема. Никто не счел странным, что она нашла должность для одного из своих старых друзей, но тогда никто при дворе не знал, какого рода была эта дружба. Во время поездки в Йорк, которую король и королева совершили в июле и августе, Калпеппер продолжал свои тайные сношения с королевой с помощью Джейн Рошфор как раз в то время, когда король благодарил судьбу за то, что нашел столь добродетельную жену. 1 ноября, когда они возвратились в Хэмптон-Корт, он даже отслужил благодарственный молебен в честь счастья, которое принесла ему королева. В это же время ничтожный Дэрхем похвалялся тем же самым, и потребовалось только время, чтобы весь этот скандал разыгрался открыто.

Екатерина была поразительно уязвима. Она не только, как казалось, не могла контролировать свои импульсы, но у нее было много врагов. Некоторые ненавидели Ховардов как соперничающий клан, а королеву в особенности, как орудие и символ их восхождения. Некоторые также ненавидели их за то, что они привели к падению Кромвеля и, по-видимому, препятствовали распространению Евангелия после 1539 года. Она также была объектом шантажа. Еще 12 июля 1540 года некий Джон Балмер, один из «постельных приятелей» Екатерины в период ее девичьих шалостей в Хоршэме, написал ей, прямо требуя должности при дворе, которая была ему незамедлительно предоставлена[185]. Френсис Дэрхем также мог погубить ее, если бы ему не оказывалось лестное предпочтение. Екатерина просто стала заложницей случая, и поразительно, что самообольщение Генриха позволило всему этому продолжаться столько времени. В этот период распространялось много сплетен, и король, вероятно, был единственным человеком при дворе, который не имел никаких подозрений против королевы. Тем булыжником, который вызвал неизбежный сход этой лавины, оказался человек, по имени Джон Ласселлз. Ласселз был протестантом, жизнь которого должна была закончиться на костре через пять лет, и им, по-видимому, руководило чисто религиозное рвение. Его сестра, Мария Холл, находилась на службе у вдовствующей герцогини Норфолк и являлась одной из тех молодых женщин, которые знали о многих фактах, порочащих Екатерину. Джон Балмер обратил ее знания себе на пользу, Мария Холл поставила себя на службу убеждениям своего брата. 1 ноября, по иронии судьбы в тот самый день, когда король служил благодарственный молебен, Ласселз разыскал архиепископа Кентерберийского и рассказал ему все, что он услышал[186].

Его история оказалась такой обстоятельной и убедительной, что Крэнмер сразу понял, что передать все это королю будет для него весьма неприятной задачей. Все, что знал Ласселз, относилось, разумеется, только ко времени, предшествующему браку Екатерины с королем, так что это не было ее обвинением в адюльтере. Можно было окончательно доказать, что она вовсе не была невинной розой, когда король на ней женился, и выяснить возможность того, что она уже была помолвлена с Дэрхемом. На следующий день, 2 ноября, Крэнмер передал королю во время мессы секретное письмо с просьбой, чтобы король прочитал его без свидетелей. К этому времени он также поделился своими знаниями с двумя другими членами совета, лордом-канцлером сэром Томасом Одли и графом Хертвордом. Оба они с антипатией относились к Ховардам, но ни у одного из них не хватало мужества противостоять королю. Если, однако, они боялись взрыва гнева, то им не стоило беспокоиться. Генрих сначала отмахнулся от всех этих донесений как от злонамеренного обмана. Он назначил тайное расследование, но считал его необходимым только для того, чтобы защитить доброе имя своей жены от клеветы. Граф Саутхэмптон был послан допросить Ласселза, который повторил свой рассказ, а затем поехал в Сассекс, чтобы допросить Марию Холл.