Кемаль Тахир - Глубокое ущелье Страница 40

Он умолк со странной улыбкой на губах. Рассказывал он не для Каплана Чавуша, а чтобы известно стало об этом повсюду. Потому-то и задержал юношей.

Юнус Эмре поручил Каплану Чавушу передать благую весть Осман-бею. Он не хотел это делать сам, так как в обиде был на Эртогрул-бея за старое дело, которое случилось еще до рождения Осман-бея. После смерти Эртогрул-бея обида Юнуса перешла на Осман-бея. Было это лет сорок — пятьдесят назад. Вся правда так и не открылась. Говорили, будто сельджукский султан Гияседдин Кей-Хюсрев Второй в тайне даже от своих визирей повелел Эртогрул-бею совершить налет. Однажды ночью встретился с Эртогрулом в договоренном месте, отправился с ним в Чат, там во время пятничного намаза убили они Баба Ильяса, что был пиром Юнуса Эмре. Вспомнив об этом, Каплан Чавуш улыбнулся и ответил Юнусу Эмре словами Коркута Деде:

— Передам я весть Кара Осман-бею, сыну Эртогрулову. Пусть накормит тех, кто придет голодным, оденет тех, кто придет нагим. Пусть велит зарезать молоденьких жеребчиков, верблюжат двугорбых, баранов черных, шатер великолепный поставит на лике земли, джигитов, беев соберет на пир! Да будет весел пир и смехом, и речами, плясками и играми. Ступай же, Каплан Чавуш, и скажи: ашик бедняга Юнус явился, головой склонился, руку приложил к груди, на колени встал, добрую весть передал!

Аслыхан, расстилавшая скатерть, остановилась, внимательно прислушиваясь к последним словам отца. Каплан Чавуш метнул на нее свирепый взгляд, и она убежала. Каплан обернулся к Кериму.

— С доброй вестью не медли! Бегом беги, джигит, найди Осман-бея! С глазу на глаз скажи ему: добрая весть для тебя у Каплана Чавуша, тайное слово!.. Пожелает — пусть меня призовет, пожелает — пусть сам придет... Ни одного слова не позабудь, чтоб глупцом себя не выставить.

Керим тотчас скрылся за углом дома. Он был рад передать Осман-бею счастливую весть, надеясь снискать его благоволение. Но, подойдя к воротам, остановился, о чем-то вспомнив, растерянно огляделся по сторонам, словно ища помощи. Легко сказать Осман-бею: «Ашик увидел сон. Проси руки Балкыз у шейха Эдебали!» Но ведь выходит, Балкыз будет второй женой бея. В душу его закралось сомнение.

Мысли смешались. Придется ли это по душе Мал-хатун, матери Орхана? «Нет! С этим лучше не связываться! Оттого, что Балкыз — дочь шейха, не легче. Разозлится на нас мать Орхана. Жаль Мал-хатун. Она так нас любит. И Орхан осерчает. Разве я захотел бы, чтоб в дом бедной матери моей вошла еще одна женщина?.. В лицо, может, и не скажет, но наверняка разозлится. И права будет. Не пристало мне передавать слова чужака, ашика!» Керим не знал, как быть. Решил было открыться матери, но счел неловким искать совета в таких делах у женщины, только что потерявшей старшего сына. Оставался мулла Яхши. Керим представил себе, как, снимая обувь, входит к нему в соборную мечеть, но тут услыхал встревоженный голос Аслыхан.

— Ты здесь? Как я перепугалась, думала ушел уже...

— Чего тебе?

— Поди сюда! — Она оглянулась на внутренний двор, понизила голос.— Иди, иди сюда!

Керим насторожился, будто почуял опасность. Черные глаза Аслыхан сверкали от волнения. Она схватила Керима за руку, втянула в дом, зашептала в полутьме кухни:

— Так какую весть принес ашик моему отцу? Что там, ох, Керим Джан? Почему надо ликовать нашему бею Осману? Чего ради пир задавать?

— Пусти! Спешное дело у меня. Никакого пира не будет, ничего не будет.

— Будет, будет — и какой пир! Что я, не слышала? Ох, разозлишь ты меня!

— Да никакого пира не будет. Говорили о старом деле Джимри. К слову пришлось — стих прочитали. Не бабьего ума дело.

— Ах ты, безбожный Керим! Какая связь меж делом Джимри и пиром у нашего бея? Нет, все равно скажешь.— Не сводя с него своих черных глаз и не выпуская руки, она приблизилась, почти касаясь его крепкой грудью: — Неужто угадала я, Керим? Ашик Юнус пришел из Итбуруна, это о Балкыз говорили? Чтоб мне ослепнуть, о ней!.. Поклянись аллахом, что не так! Скажи: «Пусть умрет моя мать и все, кого я люблю!»

Керима охватил страх: Аслыхан с первого слова поняла Юнуса Эмре. Он боялся не пренебрежения к сверхъестественной силе ашиков, а стыда, если раскроется тайна. Девушка ластилась к нему, как котенок. Он едва не потерял голову. Хотел было уйти, но не смог оттолкнуть Аслыхан: еще вчера вечером она была так неприступна. Против своей воли сказал просительно:

— Оставь, Аслыхан!.. Балкыз тут ни при чем. Поверь, ни при чем..

— Ага, не поклялся!.. Угадала! Не отпущу, пока не скажешь. Что говорит ашик? Отдаст шейх свою дочь Осман-бею? — Керим ощущал нa своем лице ее дыхание. Чтобы заставить его говорить, девушка сжала его руку и кокетливо попросила: — Ну, говори же, ох, Керим! Я угадала? Все так? Верно я поняла?..

От запаха благовоний, которыми умащалась Аслыхан, у Керима закружилась голова. Он глянул на дверь, испугавшись собственных мыслей. Вырвал руку, но вместо того, чтобы уйти, с силой притянул девушку к себе.

— Ох, ребра сломал, гяур! Косточки мои! Оставь, ой мама!

Керим безжалостно впился в ее открытый рот, словно это она, Аслыхан, заставила бросить его учение у муллы, пообещав за это позволить себя любить, но не сдержала слова. И сам удивился своему порыву, не понимая, что мучительная страсть его вызвана накопившейся тоской по возлюбленной, которая долго держала его на расстоянии.

Аслыхан со стоном вырвалась из его рук.

— Взбесился ты, что ли, пес? Средь бела дня, тьфу! А если б отец застал? — Керим отпрянул, но она удержала его.— Ну, говори! О Балкыз шла речь, правда? Какие тайны могут быть от любимой?.. Рассержусь, коли не скажешь! Клянусь, лица моего не увидишь. Ну вот... — Она прильнула к нему.— Скажи и ступай, Керим! И не грех — скрывать от меня?

Керим не мог больше отпираться. Сказал и что боится гнева Орхана, если принесет эту весть его отцу.

Слушая Керима, Аслыхан стала серьезной. Выскользнула из его объятий. А когда Керим умолк, уверенно сказала:

— Попомни, Керим Джан! Отдаст шейх свою Балкыз.

— Если так, как в прошлый раз...

— В прошлый раз другое!.. Тогда неизвестно было, изберут ли на бейство Осман-бея... А теперь шейх Эдебали согласен... Потому что этот мир — мир беев. А весь сон Юнуса Эмре с луной да с деревом — вовсе и не его сон. Такие сны видят шейхи да влюбленные. Сочинил он все это, твой ашик. Понятно?

Керим подумал.

— Нет, непонятно! — Глаза у него округлились.— Ишь ты, безбожница! Как может быть ложью божественный сон?

— Может! И как еще. Ступай! Как слышал, так и скажи. Что получишь в награду за добрую весть от Осман-бея — не знаю. Но молитвы Балкыз за тебя долетят до седьмого неба.

— А если осерчает Орхан? Чего смеешься, бесстыдница, время ли? Орхан, может, и не разозлится, а вот мать его Мал-хатун — наверняка.

— Оттого, что будет рядом с нею вторая жена?

— Ну да...

— Мал-хатун — бейская дочь. Подохнет от злости, но виду не подаст. Постыдится, что скажут: «Ревнует мужчину!» Честь рода запятнать побоится. Жена бея заранее знает, что будет у мужа не одна... Одна жена в бейском доме не управится. Каждый день скот доить... Масло сбивать, сыр, йогурт готовить. Весной на яйлу перебираться... А сколько дани приносят осенью к бейской двери! Поди успей. Зимой и летом гости пьют, едят. Столько слуг, работников, родни. Бедняки приходят с просьбами, с подношениями. Каждый год подарки от славных беев... Весной ковры плести, килимы. А потом свадьбы, пиршества... Одна жена, будь она хоть дочерью пери, не в силах управиться, затоскует... К тому же бывает она на сносях, бывает и больна... Нет, одна жена не может вести бейского дома.— Притворно вздохнув, Аслыхан нахмурилась.— Тебе не понять, Керим Джан. Так уж на роду написано женщинам. В пользу мужчин записано почему-то великим аллахом, да буду я жертвой его! — Она погрозила пальцем.— Я сказала «в пользу мужчин», но помни, это для беев... Помни, не то глаза выцарапаю! Для беев, и то по обычаю. Не для захудалых, для настоящих, доблестных беев. Кто вздумает с ними равняться, только опозорится.— Она задумалась, помрачнела.— Пожалел женщину: вторая жена, мол, придет! А девчонку, что второй женой станет, не пожалел. Если каждую ночь с мужем своим не ляжешь...

— Принуждают, что ли, Балкыз? Сама добивается не первый год. Не шла бы!

— Голова у тебя не варит, Керим! Откуда знать тебе ее боль.— Аслыхан умудренно вздохнула.— Нет ничего хуже муки по любимому. Огнем горит бедняжка Балкыз. Столько лет тлеет, что табак. Поклялась: «Или ложе Осман-бея, или Сакарья-река...»

— Ой, ой!

— Ты что думал? Если она дочь шейха, то и не человек? Откуда тебе знать, несчастный Керим, что такое любовь?

— Вот бесстыдница!

— Бесстыдница? Мало я плакала, когда ты решил стать муллой? Ты меня хоть вот столечко пожалел? Ах, как хорошо, что поклялась — до руки моей не дам тебе дотронуться!.. Что, видал?