Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский Страница 40

Федот стоял в дверях мастерской и наблюдал. Когда слуги понесли ларь в мастерскую, он подошел к усмехающемуся купцу Колдомаю, поклонился ему и спросил:

— А что — в Москве добрый монетный двор? Не приходилось там бывать?

Купец охотно ответил, что бывал на тамошнем монетном дворе. По его словам выходило, что московский монетный двор куда больше рязанского и что от заказчиков там нет отбоя. А те, кто переселяется в Москву из других земель и заводит свое дело, не облагаются налогами в течение пяти лет. И потому там ремесла в расцвете.

После того разговора минул месяц. По Переяславлю Рязанскому пошли тревожные слухи — Мамай идет! Еще свеж был в памяти набег мамаевой рати после поражения на Воже. Едва пришли в себя от того напрыска — жди новой беды. При этом на сей раз, по слухам, сила Мамая была несметная. Кто победнее — рыли ямы, прятали хлеб, сундуки с одевой. Кто побогаче отправляли добро в мещерские леса. Бояре увозили свои семьи со слугами в дальние вотчины. Кое-кто уезжал в другие земли.

В разгар этих слухов и появился на короткое время в граде московский воевода Андрей Попов, оборванный и усталый. В ожидании, когда его позовут к князю, хлебал щи на лужке, против поварни. Его окружила дворовая челядь: бабы, мужики, дети. Всем хотелось послушать человека, спасшегося бегством от татарских воев. Пришел посмотреть на него и Федот.

Один из дворовых, водовоз, высокий, грудь впалая, шея вытянута, спрашивал:

— Поганых видел вблизи?

— Не токмо видел, а одного секанул саблей. Ей-ей, братцы! Головастенькой, зубы оскалил — того гляди, слопает.

— Бают, и Мамай головастый, а ростом невелик.

— Мамая не видел, не знаю. А из ратных попадаются и великанистые. Видел и таких. Злые в бою!

Бабы заойкали:

— Ой-ой, бусурманы!

— Оне что — на Рязань идут? — снова спросил высокий водовоз.

— На Русь идут, — ответил Андрей. — Первой на их пути будет Рязанская земля. Батый начал с Рязани, и Мамай начнет с неё же.

Бабы опять заойкали, запричитали: "За что нам такое наказание?"

— А вот за то и наказание, — внушительно сказал один дворовый, — что грехов на нас много… Вот ты, Аксюта, много ль подаешь милостыни нищим да тюремным сидельцам? То-то!

Федот подошел к Андрею поближе, поинтересовался:

— А что, велика ль у татар сила?

— Несметная.

— Плохи дела.

— Но и мы не лыком шиты! — ответил бодро Андрей. — Не знаю, как у вас на Рязани, а у нас на Москве рать боевита! Мамаю Москвы не видать! Ольгерд три раза приходил — не взял. Крепка Москва!

Подошел стольник Глеб Логвинов и велел идти за ним в повалушу к князю. Андрей облизал ложку, сунул её за голенище сапога и последовал за стольником, чтобы поведать рязанскому князю о том, что видел в Диком поле.

Вечером того же дня Федот сидел на пороге своего дома — колени враздвижку, ладонь в подбородок. На лужке, в котелке, варилась пшенная каша с мясом. У костра хлопотала Варя. Слышался стукоток стрел о стену бревенчатого сарая: то стреляли из малых луков дети. Федот размышлял о рассказе Андрея Попова. Позвал к себе жену — та присела рядом.

— Московит рассказал: скоро быть новой брани. Как бы не гореть нашему Переяславлю. Люди куда-то едут, бегут заранее от беды. Вот и я думаю: покамест не поздно — не податься ли нам?…

— Да нам-то куда? Где кто нас ждет? (закрыла лицо руками).

— В Москве не пропадем… Мои руки там найдут себе дело…

— Так и туда Мамай придет.

— Не допустят московиты.

Варя заплакала.

— Как же — из Переяславля-то? У нас тут родня, могилы. Карпуша тут лежит…

Увидев плачущую мать, подошли дети. Меньшой засопел, из глаз брызнули слезы.

Вдруг Варя отняла от лица руки, отерла концом плата слезы и сказала:

— Не придет к нам Мамай. Слышно, князь с ним в сговоре…

— Слышно-то слышно, да кто знает… — возразил Федот. — То ли в сговоре, то ли нет… Он и с Москвой в сговоре… Кто чего знает, кто чего поймет… Нет, надо уходить. Купец Колдомай говорит: мастеровой в Москве живет крепко. А с переселенцев и налоги не берут…

С того часа Федот стал собираться в дорогу. Никакие отговорки жены на него не действовали. Впрочем, и жена понемногу свыкалась с мыслью: хошь-не хошь, а ввиду Мамаева нашествия придется бежать.

Глава одиннадцатая. Узел затягивается

Олег Иванович не мог упустить случая побеседовать с человеком, который побывал в Мамаевой Орде. Беседовал он с Андреем Поповым недолго, всего с четверть часа, после чего, отпустив его и отблагодарив конем, погрузился в размышления.

Дело в том, что удача посольника Епифана, убедившего князя Дмитрия Московского не вторгаться, коль случится идти встречь Мамаю в пределы Рязанской земли, на какое-то время воспарила Олега Ивановича. Какое-то время он пребывал в восторженном состоянии. В самом деле, успех был великий. Теперь обе стороны: и Мамай, и московский князь обещали не вторгаться в лоно земли Рязанской.

И поскольку Переяславль Рязанский забеспокоился, тревожимый слухами о войне, и многие стали покидать град, уезжая кто куда, лишь бы подальше от войны, лишь бы сохранить свою жизнь, жизнь близких и имущество, то невольно приходило на ум: не отказаться ли от союза с Мамаем и Ягайлом? Не увильнуть ли? Пусть воюют те, кто хочет, а его оставят в покое…

Конечно, эти мысли были плодом малодушия, ибо в таком случае ни о каком его возвышении среди сильнейших русских князей не пришлось бы и мечтать. Но они, эти мысли, проскальзывали среди множества ежедневных забот.

В вестях московита Андрея Попова, бойкого и смышленого, особенно заинтересовала князя та из них, что конное войско пополнилось генуэзским полком тяжеловооруженной пехоты. Тут было над чем подумать. Не над тем, что рать Мамая усилилась, — это само собой разумелось, — а о другом.

Генуэзцы владели на побережье Крыма несколькими городами-колониями, такими, как Судак или Кафа. В них шла оживленная торговля. Итальянские и греческие купцы привозили сюда шелка, вино и иные товары, русские купцы меха, воск. Среди русских более всего здесь обретались московские, но проложили свою тропу и рязанские торговцы. Мамай, как сильный государь, обеспечивал безопасность проезда купцов по своей территории, на чем немало наживался — и от торговых людей, и от генуэзских городов, которые волей или неволей шли на сделки с властелином Орды.

Укрепив Мамаевы рати своим хорошо обученным полком пехоты, генуэзцы разрывали связи с московскими торговцами. А это означало, что купцам других русских городов, и прежде всего Переяславля Рязанского, обеспечивался гораздо более широкий доступ в генуэзские города-колонии.

Таким образом, скоротечные мысли Олега Ивановича о том, как бы увильнуть от войны, легко пожирались мыслями о неизбежности воевать, и притом на стороне Мамая. Уж очень большие выгоды сулила эта война, даже и помимо приобретений Рязанью исконных своих уделов на Оке в том её течении, где она разделяла два княжества.

А коль так, то ему пришлось вскоре послать дополнительный отряд воинов для укрепления Перевицка, а также сторожевые отряды в Ростиславль и иные местечки на северных рубежах по Оке.

Для пресечения паники среди населения велел через глашатаев объявить о том, что Мамай и Дмитрий Московский обещают обойти стороной Рязанскую землю. Но при этом умалчивалось, будет ли воевать сам Олег Иванович и на чьей стороне.

Таинственность, которая окружала князя, одних пугала, а других, напротив, интриговала. Догадывались, что князь повел сложную игру. И поскольку игру повел не с кем-либо, а с могущественными государями, то иные из горожан, просто из непреодолимого любопытства, отчасти и веры в дальновидность князя, отказались от мысли оставить Переяславль.

Между тем паническое настроение охватывало все большие слои населения. Отправясь как-то в Перевицкий стан на смотр ратного полка, князь по дороге воочию ещё раз убедился: люди нешуточно встревожены и напуганы слухами о войне. Он обогнал несколько семей, которые со всем имуществом, погруженным на телегу, привязанной к ней коровой, десятком погоняемых овец двигались на Москву. Другие беженцы, напротив, ехали со стороны Ростилавля и Перевицка в глубь Рязанской земли… Одни опасались прихода татар, другие — московитов.

Под Перевицком, когда дорога подбилась к излучине Оки, князь, увидев на обочине отдыхавшее семейство беженцев, с удивлением узнал в хозяине мастера монетных дел Федота. Раскинув руки и ноги, Федот лежал в тени под телегой, помахивая веточкой возле своего рябого лица — отгонял оводов. Жена варила на костре кашу, дети искали в траве клубнику, неподалеку щипали траву распряженная рыжая лошадь и корова.

На вопрос князя, далеко ль держит путь, Федот вылез из-под телеги и, глубоко поклонясь, ответил: на Москву. Опасается нашествия татар. Кому в опас московит, а кому — татарин. Федот страшится татарской стрелы…