Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.2 Страница 40

Пугачев приказал Чике-Зарубину, казаку Ульянову да пушечных дел мастеру Якову Антипову, тоже казацкого рода человеку, немедля отправиться на Воскресенский завод и чинить там строгий надзор за исполнением государева приказа. «А в случае чего — приказчику Петьке Беспалову ожерельце на шею!»

Пугачев особую надежду возлагал на казака Якова Антипова, в пушечных делах особо дотошного.

— Я, батюшка, как поуправлюсь тамо-ка, стану новые пушки вам лить, — сказал горбоносый, рослый Антипов, степенно оглаживая рыжеватую круглую бороду. — Да у меня дружок на заводе проживает — Тимофей, а по прозвищу Коза, такожде по пушечным делам знатец изрядный. Ну-к мы с ним…

— Спасибо, Антипов, — поблагодарил Пугачев. — Сам, друг, ведаешь, сколь велика нуждица в пушках у нас. Уж поусердствуй. А на заводе пристрел-то пушками чините?

— А как же! На заводах-то у нас, батюшка, свои бомбардиры, свои наводчики.

— Ну, так и бомбардиров доразу отправляй к нам, в стан, при пушках.

— Всех не можно, государь, а которые лишние — отправлю.

С этим Антипов ушел. Прощаясь с Пугачевым, Чика хотел приложиться к его руке, но Пугачев не дозволил.

— Давай-ка почеломкаемся, брат, — сказал он. — Пуще всех, Чика, верю тебе. Простой ты, бесхитростный. Что лежит на душе, то и выкладаешь.

Вслед за Чикой были вызваны к царю Хлопуша и яицкий казак Андрей Бородин.

— Вот что, Афанасий Тимофеич, — приветливо обратился Пугачев к Хлопуше-Соколову. — Бери-ка ты три сотни из своего полка заводских людей, а ты, Бородин, — четыре сотни клецких казаков, да идите вы вместях крепость Верхнеозерскую брать. Там, сказывают, всякого продовольствия довольно. А как Бог не подаст вам удачи, известите меня, тогды прибуду лично, подмогу сотворю.

Под строгим, самолично царским досмотром отряд был снаряжен в поход быстро. Полк работных людей представлял собою немалую силу: люди друг с другом сжились еще на заводах. В Берде они гуртовались по артелям — свои к своим. Когда-то испитые, одетые в рубище, они за время пребывания в армии успели раздобреть и приодеться. Стойкость, сметливость, чувство товарищества присущи были им еще в заводской совместной работе. Поэтому боевые их качества, как впоследствии оказалось, были несравнимо выше, чем у скопищ простых хлеборобов. Пугачев это знал и преотменно ценил полк заводских людей. Одна беда — их было пока мало — сот семь-восемь, не боле.

— Знайте, детушки, — напутствовал их Емельян Иваныч, — у меня, под нашими царскими знаменами, всяк за себя воюет, за весь свой род-племя. А заводы уральские от купчишек до бар в наши, государевы, руки перейдут. И кто по воле своей станет на них работать, тому я, великий государь, доброе жалованье платить учну… И во всяком довольствии отказу вам не будет.

…Как-то на военном совещании полковник Шигаев сказал Пугачеву:

— Нам, батюшка Петр Федорыч, Яицкий-то городок, как-никак, к рукам надо бы прибрать. Ежели Оренбург вскорости не осилим, так зимовать туды подадимся: там и жительство обширное, и съестного для армии хватит… У коменданта Симонова всякого куса наготовлено вдоволь… Он не Рейнсдорпу-выжиге чета.

— И ты, ваше величество, правильно умыслил, — подхватил Овчинников, — что Хлопушу спосылал Верхнеозерную брать. Как завладеем денежками, да довольствием, да зарядами с ядрами, тогда уж и Яицкий городок штурмуем.

Старый есаул Витошнов, человек со скуластым лицом и втянутыми щеками, потеребливая седую бороденку, сказал:

— Мое слово, молодцы, — надо нам на нижние яицкие форпосты Мишку Толкачева с манифестом спосылать: пущай он всех казаков забирает к себе… Вот чего надо.

— А к киргизскому Дусали-султану татарина Тангаича отрядить, — опасливо косясь на Пугачева (как бы не оборвал его), проговорил торопливо Лысов. — И тоже манифест вручить ему: пущай султан конных киргизов шлет нам поболе.

На следующий день Толкачев и Тангаич отправились с манифестом куда следовало, а штаб стал исподволь готовиться к походу на Яицкий городок.

Пугачев спросил главного атамана Овчинникова:

— Знаешь ли ты, Андрей Афанасьич, сколько у нас всего людства? И ведешь ли ты списки?

— А людей, ваше величество, невпроворот у нас, к десяти тыщам подходит. Списки же сначала я вел, но впоследствии времени бросил… На Кара ты услал тогда меня.

— Да, брат, всенародство простое ко мне валом валит, — с гордостью промолвил Пугачев. — Одна неустойка — командиров мало. Полагаю я, Андрей Афанасьич, офицеров к сему делу приспособить… Сколь их у нас?

— За десяток перевалило, батюшка. Горбатов-то, новый-то, уже впрягся, я ему казаков да народ на полки поручил разбить. Деляга человек и со старанием!

— Его отличить бы, Андрей Афанасьич. Он сам ведь к нам явился. Ты ему на жалованье не скупись, такому и три, и четыре, и все пять рублев в месяц не жалко. Пускай старается. Да и… как бишь его? Шванычу оклад положь. А казакам-то в аккуратности платишь, ась? Смотри, брат!..

— Плачу, плачу! С заминкой, а плачу… Ну, да они свое из горла вырвут. А у меня иным часом и недостача случается в деньгах-то.

— У нас в казне тысяч до десяти, как не боле, лежит. Ничего, не скудаемся.

Пугачев сидел в кресле, позвякивая связкой ключей от «казны», атаман Овчинников, прихрамывая на левую, чуть покороче, ногу, расхаживал вдоль золоченой горенки.

— При многолюдстве нашем полки-то можно покрупнее сбить, ваше величество, да на сотни построить.

— Гарно! Не ведаю вот, как мне с мужиками и прочим людом быть? Шибко просьбицами одолевают, — жаловался Пугачев. — Как выйду, на колени валятся… У каждого свое — то горе, то обида от соседа, то хлеба подай. Порешил я, о чем и допреждь мы с тобой толковали, утвердить свою Военную коллегию.

— Дело, дело… В Петербурге — своя, у нас — своя.

— Своя, казацкая, на казацкий лад! Чтобы там и судьи были, и повытчики, и чтобы все по армии дела вершились. И пущай народ туда идет с нуждицей… Маленько годя скличь-ка ты Падурова да Горбатова со Шванычем, они люди бывалые, книжные, пусть мозгами раскинут. Да и сам приходи, Андрей Афанасьич.

Как стало смеркаться, пробралась в царскую кухню красавица Стеша. Она покрестилась на образа и, увидав толсторожего Ермилку, сбивавшего мутовкой сметану в кринке, вызвала Ненилу в сенцы.

— Ненилушка, — сказала она, зардевшись, — допусти меня до государя.

— И не подумаю, — крутнула головой Ненила, и глаза ее сразу обозлились.

— Да ведь он меня, батюшка, сам присуглашал — приходи да приходи.

— А наплевать, что присуглашал. Он рад всех баб присугласить… На што он тебе сдался? У тебя свой хозяин есть. Вот ужо скажу Творогову-то, Ивану Лександрычу-то, он те косы-то долгие поубавит…

— Он уехатчи! А ты меня, Ненилушка, пусти, пусти, желанная.

— Вот прилипла! Иди, ежели совесть потеряла, с чистого крыльца.

— С чистого-т не пустят, стража там. Да и огласка мне ни к чему. А мне бы только рубашечку ему передать, сама вышивала шелками, — и она шевельнула узелком под мышкой.

— Рубашечки-то и мы горазды шить. Эвот у меня две татарки гладких на печи спят, нажрались за обедом вдосыт.

Стеша сняла с руки бирюзовое колечко и молча сунула его Нениле. Та приняла, поблагодарила и, вздохнув, сказала:

— Ну, ин пойдем… Только, чур, ненадолго. К нему народ вскорости потянется. Ой, да и стыдобушка с тобой, Степанида!

Когда поднялись они по внутренней из кухни лестнице, Ненила крикнула в покой:

— Эй, ваше велиство! Кундюбка тут одна припожаловала к тебе! Примай!..

А Ермилка, тряхнув чубом и облизнув мутовку широким, как у коня, языком, подумал: «Ну до чего приятственно царем быть!»

2

Крепость Верхнеозерная была расположена в ста верстах от Оренбурга — вправо от него, на реке Яике. Афанасий Тимофеич Хлопуша со своим отрядом двигался по той самой дороге, по которой еще так недавно пробирался к Оренбургу бригадир Корф.

Поравнявшись с Верхнеозерной, Афанасий Тимофеевич сплюнул на далекое расстояние и сказал своим:

— Мы эту на закусочку оставим, а попервоначалу Ильинскую схрупаем, — и повел отряд еще на сорок две версты вперед, к Ильинской.

Крепость Ильинская была беззащитна. Хлопуша взял ее сразу, забрал деньги, пушки, заряды с ядрами, продовольствие и повернул назад, к более сильной Верхнеозерной крепости. Ее защитниками были две пришедшие из Сибири роты, около сотни гарнизонных солдат, отряд польских конфедератов, двести калмыков с башкирцами да десятка два казаков. Начальник крепости, полковник Демарин, сделал все приготовления к защите.

В ночь на 23 ноября Хлопуша двинул свое скопище на штурм, но захватить крепость врасплох не сумел. Перестрелка длилась все утро, целый день. Хотя калмыки, башкирцы и казаки сразу же передались Хлопуше, сибиряки и поляки сражались стойко, почему и второй штурм оказался безуспешным.