Геннадий Комраков - Мост в бесконечность Страница 41

Зубатов победно вскинул голову:

— Позвольте спросить, где свобода? Молчите? Пойдем дальше… Они предполагали возложить на полицию обязанность особого надзора за книгопродавцами, типографиями, театральными представлениями и обращением книг, журналов, мелких сочинений и листков… А также, читаю, Федор Афанасьевич, иметь сведения «о дозволениях, данных для тиснения новых сочинений и для пропуска книг из-за границы»; и далее — «поимку преступников, беглых и беспаспортных, пресечение бродяжничества и запрещенных сходбищ…». Теперь главное открою — отдельный корпус жандармов учрежден в России промыслом декабристов. Не верите? Клянусь честью, копия с подлинного документа! Для «внутренней стражи» признавали необходимым иметь пятьдесят тысяч жандармов. И еще: «Дабы люди, уважения достойные» шли в тайную полицию, они не должны «никогда, ни под каким видом или предлогом, народу таковыми быть известны; они должны быть уверены, что их лица и добрые имена в совершенной находятся безопасности…». Вот как, уважаемый Федор Афанасьевич. А после бунта на Сенатской площади, когда господ дворянских революционеров арестовали, документик-то попал в руки правительства. Поизучали его, видят — многое применимо. Весьма многое… И по докладу Бенкендорфа, Александра Христофоровича, был издан указ об основании жандармской полиции. А вскоре особая канцелярия министерства внутренних дел была преобразована в Третье отделение собственной его императорского величества… В чем же, спрашивается, винить нынешнее правительство? В государстве устроено, как завещано декабристами! Взять наше Охранное отделение. — Зубатов тряхнул листки. — Предпочитаем людей достойных, безопасность гарантируем… И не только безопасность. После суда выберете местечко, поселитесь в безбедности. А? Ведь нам что от вас — не предательства, нет… Агентов много, чепуха. Осмысленной борьбы хочу. За лучшее будущее таких, как вы… Скажете на суде — страдания напрасны, Егупов втянул. Зачем вам Егупов? Зачем? У них свои интересы, у рабочего класса — свои. С дворянами нет общей дороги…

— А мы их изведем, — напившись чаю досыта, сказал Афанасьев. — Согласен — нет общей дороги. Изведем и дальше…

— То есть? — Зубатов с пристальным интересом, будто только что разглядел, уставился на арестованного. — Всех?

— Под корень, — подтвердил Федор Афанасьевич.

— Ну, батенька, лишку хватил. — Сергей Васильевич потянулся в ящик за балдашечкой, но тут же раздраженно захлопнул его. — В России дворян извести невозможно…. Бессмыслица!

— Поживем — увидим, — Афанасьев пожал плечами.

Зубатов, как утопающий за соломинку, схватился за ппоследнюю возможность:

— Там более, к чему упрямиться! Приступайте сейчас… Не трогайте рабочих, осветите дворян; всех, кто участвовал в деле. Это, насколько понимаю, в ваших интересах.

Федор Афанасьевич зевнул, показывая, что пора в камеру.

— В наших интересах — пускай пока поживут. Еще сгодятся…

Зубатов закурил, отодвинул подальше лист бумаги, показывая, что не намерен ничего записывать, и вдруг продоложил:

— Знаете, Афанасьев, давайте сменим обстановку. Надоела, право, казенщина… Пойдемте ко мне в гости, у меня ведь квартира здесь, при отделении. Не упрямьтесь, пойдемте!

— Воля ваша, — Федор пожал плечами.

Усадив Афанасьева в мягкое кресло около письменного стола в кабинете, Зубатов, изображая радушного хозяина, потер ладони:

— Может, пообедаем? Не стесняйтесь, чувствуйте свободно.

— Чувствовать себя свободно, будучи арестованным, я не умею, — насмешливо сказал Федор. — И обедать у вас не буду…

— Ну что ж, упрашивать не намерен. — Зубатов снова закурил. — Послушайте, Федор Афанасьевич, вам не надоела унизительная роль подопытных белых мышей? Мы здесь одни, можете как на духу…

— То есть? — насторожился Федор. — Кому это — нам?

— Рабочим… Сознательным, имею в виду, развитым. Бог с ними, с дворянами… Но неужели не понимаете, что служите интересам интеллигенции? Вы — жертвы. Вас толкают на непослушание властям, используют для расшатывания устоев, кормят красивыми сказками о будущем… Но ведь это сказки! — На Зубатова накатило вдохновение. — Вспомните уроки истории. Что дала рабочим революция во Франции? Опять же Германия… Кто выиграл? Буржуазия, интеллигенция! Они получили возможность богатеть, а рабочие поплатились кровью, не улучшив своего положения. Разве не так?

Афанасьев даже оторонел, слишком уж неожиданными были эти речи в устах матерого охранителя государственных устоев.

— Интеллигенция ведет борьбу ради своих интересов, — продолжал Зубатов, — а рабочим политическая борьба совершенно не нужна… Ввязываясь в политическую борьбу, рабочие только вредят себе… Интеллигентам надобно окончательно поработить ваши умы, чтобы использовать по своему усмотрению. Неужели не попятно? Я скажу больше: интеллигенты боятся вас. Да, да — боятся! Их страшит, что рабочие займутся своими делами, станут думать только о себе, о том, как улучшить свою жизнь.

Зубатов налил воды в стакан, сделал небольшой глоток — пересохло в горле. Афанасьев сидел, сгорбив спину, руки зажал между коленями.

— При вашей энергии, Федор Афанасьевич, при вашей преданности интересам рабочего класса мы могли бы многое. Вам не надоела волчья жизнь? Ну что хорошего в беспрестанных скитаниях? Семьи нет… Возьмите себя в руки, живите по-человечески.

— Каким образом? — Федор смотрел исподлобья, на скулах обозначились желваки. Если бы господин жандармский ротмистр поближе был знаком с Федором, то догадался бы, что тот сейчас взорвется: взгляд не обещая ничего доброго. Но господин Зубатов, хотя и считал себя знатоком человеческих душ, слишком был озабочен необходимостью заполучить хорошего сотрудника. Он взял быка за рога:

— Я мечтаю заняться организацией общества взаимопомощи рабочих. Мы поможем… Встав во главе общества, вы были бы хорошо обеспечены материально.

— Но я же в тюрьме.

— Пустяки! — Зубатов протянул руку, хотел похлопать Федора по плечу, однако что-то помешало ему опуститься до подобной фамильярности; наверное, все-таки разглядел выражение лица собеседника, рука повисла в воздухе. — Пустяки, — повторил Сергей Васильевич, — мы можем сейчас же освободить. Вы даете согласие отказаться от нелегальной деятельности и — свобода! Понимаете?

— Понимаю, — глухо сказал Федор. — Я должен выдать расписку об отказе?

— Не обязательно… Нам нужна гарантия искренности.

— В чем она заключается?

— Вы расскажете о своем участии в организации Бруснева.

— О своем личном участии?

— Нет, не только, — мягко улыбнулся Зубатов. — Нас интересуют люди…

— Стало быть, фамилии называть? — Федор спросил с расстановкой.

— Естественно, — хмыкнул Сергей Васильевич, — как можно подробнее.

— Подлец! — крикнул Федор, задыхаясь от гнева. — Да как ты смеешь? Подлеец! — повторил он, готовый броситься с кулаками.

Зубатов посмотрел на него холодным взглядом, исключающим теперь какое бы то ни было участие в судьбе арестанта, укоризненно вздохнул и совсем негромко приказал:

— Уведите.

И сейчас же, нарушив тишину домашнего кабинета звоном шпор, появились два жандарма, схватили Афанасьева под руки, потащили прочь. «Мы тут одни», — говорил Зубатов, а наготове держал нижних чинов…

Когда Сергей Васильевич перешел на служебную половину, в приемной обнаружил миловидную девицу, нервно комкающую кружевной платочек.

— Вы ко мне? — поклонился галантно. — Прошу…

Узнав, что Миша Егупов угодил в заточение, из Польши примчалась Танечка Труянская. В приступе безудержного желания что-то немедленно предпринять в пользу страдальца ринулась к Зубатову.

— Помогите мне, умоляю! — просила со слезами на глазах. — В конце концов, вы — мужчина… Я — невеста. Я хочу видеть его… Правила позволяют?

Сергей Васильевич возликовал — все-таки есть бог! Но внешне остался спокойным, ответил сухо:

— Пока идет следствие, свидания запрещены. Но я помогу вам. Надеюсь, вы окажете благотворное влиянье на жениха. В ваших же интересах, чтобы он отказался от пагубных заблуждений…

После обеда Егупова привезли в Гнездниковский нереулок. Зубатов деликатно оставил влюбленных наедине.

— Ради меня! — Танечка жадно целовала исхудавшее, до последней кровиночки родное лицо. — Ради нашего будущего!

Потом Танечку устроили в приличные номера. Сергей Васильевич посоветовал не отлучаться, ждать приятного сюрприза. А тем временем Егупов своим стремительно летящим почерком, свидетельствующим, но утверждениям графологов, о незаурядности натуры, заполнял листы плотной, отменного качества бумага. Скорее, скорее! Возникла новая цель — кончить с прошлым, порвать путы… В кабинете Зубатова вписал по порядку более сорока фамилий. Через три дня, уже на свободе, в гостинице, с Танечкой, поскреб по сусекам: к именам людей, которые принимали хоть какое-то участие в его «преступной группе», добавил тех, кого еще только намеревался совратить.