Николай Кондратьев - Старший брат царя. Книга-1 Страница 41

Ехали неспешно, легкой рысью по обочине тракта близ края леса, где не так пыльно. Солнце уже поднялось высоко и начало припекать спину. Аким все время находился недалеко от Юрши, но не часто выдавалось вот так ехать не спеша рядом. Поэтому он считал себя вправе высказаться:

— Сей день седмица исполняется, как государь тебя поместьем пожаловал. И радостно мне то, что не безвестный стрелец, а дворянин ты теперь. Смотри, каким красавцем вырядился! Любо-дорого! И бороду я тебе ладно подстриг. А то...

И слушает и не слушает Акима Юрша, о своем думает. Болтовня спутника не мешает бегу мыслей, даже наоборот — направляет их... И верно ведь, всего неделя минула, а сколько всего произошло... Сперва в государевой охране состоял. Царь с двоюродным братом своим Владимиром, старицким князем, проверял полки, стоящие на Оке от Коломны до Каширы. Потом скачка к Щенятеву и Курбскому — потребовалась срочная помощь осажденной Туле. И вот всего день прошел, как привез он известие о том, что русские полки разбили орду Девлет-Гирея. Государь и воеводы ждут в Коломне возвращения войск из-под Тулы...

А Аким уже о другом речь держит:

— ...Опять же, доверие какое! Письмо государыне везешь! Известие о победе над супостатом крымским...

«...Не только письмо... Не все известно Акиму, и не должно быть известным! Все знают, что в тот день, как приехал он из-под Тулы, к обеду прибыл гонец от большого воеводы князя Щенятева и объявил всему двору о победе. А все ж государю больше пришлись по душе слова Юрши, потому на своем совете перед ужином приказал он Юрше рассказать о том, как обороняли туляки кремль свой, какую храбрость показали вои, женки и дети, как пришли на помощь князю Темкину войска государевы, как бились они под Тулой, на Шат-реке и на Шивороне. Потом, отпустив двор, Иван спросил:

— Скажи мне, сотник Юрша, почему князь Щенятев не тебя, а своего гонца послал? Разуверился в тебе?

— Не ведаю, государь! Разувериться причин не было. Может, князь Петр Михайлович услал меня к Курбскому, да и забыл про меня...

— Может, и забыл, а может, и другое что... Ну, ладно... А тебя вот зачем звал. Государыня наша Анастасия любит повествования складные. Скушно ей сейчас, никуда не ходит, даже в собор, службу во дворце правит, первенца нашего ждет. Вот лепо ей о тульском деле расскажешь, заслужишь ее благодарность. Эту грамоту в ее руки подашь и мое слово скажешь: «Государыня Анастасия Романовна, жена моя возлюбленная! Денно и ночно аз помню о тебе. Молю Господа о здравии твоем. Хотел бы голубем обернуться да полететь в твои хоромы высокие. Целовал бы твои перста мраморные, глядел бы не нагляделся бы в твои очи ясные!..» Запомнил? Там от себя можешь добавить, только чтобы складно было... А теперь медку б холодного. Спирька, сходи к келарю, меда из погреба принеси да обратно не спеши особо. Понял? — Спиридон схватил жбан и исчез. — А еще скажу тебе такое, что знать должны лишь ты да я. Узнает кто помимо... — Иван притворно тяжело вздохнул, а у Юрши мурашки по спине побежали. — Помимо кто узнает, на веки вечные лишусь я верного слуги, которого Юршей звали! Так вот, как отпустит тебя царица, ветром дуй в Тонинское село... — Сердце Юрши запрыгало от радости. — С глазу на глаз скажешь боярину Прокофию так: «Много грехов у тебя, боярин, и обязан ты их отмаливать у Господа Бога всемогущего, всемилостивейшего. И вот ты, боярин Прокофий, сам решил незамедлительно ехать поклониться угодникам владимирским. Во сне тебе, боярин, дескать, знаменье такое было! Ехать решил со всей семьей, с чадами и домочадцами. Потом поживешь лето в вотчине своей, в Собинке-селе. И быть тебе, боярин, во Владимире не позднее пятого липеца[2], в день обретения честных мощей преподобного Сергия Радонежского. Как поедешь — водой или конно, сам решай. Да пусть встретит меня во Владимире как положено, чтоб мог отдохнуть от трудов ратных. От меня передай пожелание доброго здравия барыне Марии Орестовне». Вот и все. Повтори.

Юрша, преодолевая недоумение, повторил. Иван возрадовался:

— Молодец, с первого раза ни слова не перепутал! Ладно, ладно. Потом государыня узнает, что ты в Тонинское ездил, и спросит зачем. Ты ей должен сказать правду истинную. Заподозрит недоброе, проверять пошлет. Так что ты ей скажешь?

Юрша, еще не понимая, куда клонит государь, не растерялся:

— Государь, ты мне подарил коня Лебедя. Он остался на конюшне в Тонинском. Так вот, разреши мне, государь, съездить коня проведать.

Иван вдруг нахмурился:

— Пошто оставил коня там? Прокофий уговорил? Ну, я ему покажу!

— Помилуй, государь! Конь дорогой, опять же, подарок твой, да мало выезжен, в поход не годен. Потому и оставил...

— Не выгораживай, сам знаю!.. — И вдруг хихикнул, испугав Юршу такой переменой. С издевкой спросил: — А врать так ловко в монастыре научился?! — Юрша секунду помедлил с ответом, а Иван не стал ждать: — Ладно уж. Заутро сходи к бояричу Афанасию, его на Дикое Поле посылаю. — Иван вновь хихикнул. — По твоему, Юрша, научению! Так вот скажи ему, пусть барыне Марии, жене своей, грамоту пошлет. Вот с этой грамотой в Тонинское поедешь, потом за ответом. Так и объяснишь царице. — Царь перекрестился на киот. — О Господи! Прости наши грехи великие и малые!.. А ты, Юрша, помни, Прошка — боярин самовольный, начнет тянуть да увертываться. Так моим именем его поторопи. День на сборы и хватит, не столько ему, сколько домочадцам!.. Да ему, старому дураку, втолкуй, что во Владимире пусть меня с невесткой Марией встречает... и с дочерью. Проследи за сборами и проводи сколь нужным сочтешь. Два десятка стрельцов возьми, ему в охрану поставишь. Сам возвращайся в Коломну, седмицу на все даю.

Вошел Спиридон с запотевшим кувшином. Налил корец резной, поднес государю. Иван приказал налить и сотнику— милость невиданная. У Спиридона аж дух захватило от зависти!

А сегодня утром сам царь вручил Юрше свиток-грамоту. Выгнав Спиридона, приказал:

— Ну-ка повтори, что должен сказать царице и Прокофию.

Юрша повторил, от себя добавил цветастые восхваления и пожелания. Иван даже руками по бокам хлопнул:

— Исполать тебе, Юрша-сотник! Все верно! И даже лучше! Из моих дьяков мало кто такой искус выдержит. Ну, с Богом»!...

Такие вот воспоминания нахлынули. А Аким свое твердит:

— ...Все радостно, а тут и горько: пошто не женишься? Мне с Агафьей Господь не послал своих детей иметь. Один ты у меня за сына богоданного. Вот и надо б твоими детишками Агафью порадовать, было б кого пестать. Да и мне тож. А девки в нашей слободе водятся ядреные... Иль, может, загордился? Глядеть на них не станешь! А?

Не получил ответа Аким. Выехали на пригорок, открылось село Броничи[3]. Три слободы, две церкви за частоколом бревенчатым на косогоре над Москвой-рекой. Тракт Московский мимо частокола проходит, на дорогу только ворота смотрят с мостом через ров. У моста вся трава кругом вытоптана — много тут проходит людей, проезжает подвод. Вот и сейчас с десяток груженых телег у закрытых ворот дожидаются, подводчики со стражей беззлобно переругиваются.

Подъехал Юрша, сторож отвесил поклон, подошел поближе.

— Мне наместник ваш надобен, — сказал Юрша. — Передай: царский гонец Юрий Монастырский с ним говорить будет. А мы пока вон в том лесочке коней покормим.

Наместник не заставил себя долго ждать, подъехал с двумя стражниками. Он был сед и слегка горбат, криво сидел на коне. Дорогая шуба нараспашку, золотая цепь на груди. Юрша пошел ему навстречу.

— Что нужно послу царскому? — визгливым голосом спросил наместник.

— Я проездом в Москву с письмом государя Иоанна Васильевича. — Поднимал свою значимость Юрша. — А мне государь пожаловал в поместье сельцо Хлыново в вашей Округе. Вот грамота.

Наместник оглядел грамоту, печать государеву, прочел. Возвращая, спросил:

— Пошто дьяком писана, а не из Поместного приказа?

— А потому, что царь всея Руси Иоанн Васильевич в походе ныне, и при нем только дьяки. А грамоту из Поместного приказа ты получишь. Так вот, сейчас в сельцо я сам не могу поехать. Посылаю доверенного своего, Акима Поперечного, десятника стрелецкого. Вот он. Провожатого бы ему...

Замялся наместник:

— А, может, подождем, пока сам пожалуешь. И опять же, мне грамота придет...

— Мне недосуг, воевода. Государево дело у меня. Прикажи проводить, благодарен буду...

Тот неохотно сдался.

Покормили коней и разъехались: Аким с тремя стрельцами и провожатыми поехали в глубь леса, а Юрша с отрядом — к Москве.

Подъехав к Белому городу, Юрша отпустил стрельцов по домам, объявив сбор назавтра утром у Акимова двора. С собой оставил коновода Еремея. Спустились с ним к Яузе-реке, там почистили платье и коней, умылись.

В Никольских воротах Кремля Юрша назвался стражнику, его встретили с поклоном, указали место для коней, проводили во дворец. Юрше не доводилось бывать в женской половине дворцовых хором, вновь выстроенных после огненной напасти 1547 года от Рождества Христова. Его проводили в просторные сени. Перед широкой лестницей, ведущей в покои царицы, сидели по лавкам и теснились в углах с полсотни благообразных старцев и стариц, увечных и женщин в монашеских одеждах. Они тихонько переговаривались, смотрели на двери, около которых стояли два стражника с обнаженными саблями.