Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир Страница 41

Ломаный русский язык, которым слегка владел пришедший турок Ибрагим, позволил офицерам и солдатам передового пикета понять, что он привёз послание от самого командующего турецкими войсками. Сердца затрепетали у всех: авось на этот раз минет чаша сия...

Пётр сидел среди своих генералов почти незаметный в своём тёмно-зелёном мундире с красными отворотами и воротником, в надвинутой на самые глаза чёрной шляпе, без всяких знаков различия.

Он кивнул Борису Петровичу, разряженному в свой самый чистый кафтан, натянутый на красный камзол, обвязанный трёхцветным шарфом, кончающимся двумя серебряными пышными кистями. По красному полю одной из полос шарфа проблескивали золотые нити, а остальные нити в шарфе были пронизаны серебром.

Ибрагим-эфенди вошёл в шатёр, слегка прижал руку ко лбу, потом к сердцу, но не стал усердствовать в поклоне. Он шёл от самого сильного в мире военачальника, был посланцем великой турецкой армии и держал себя соответственно. Взгляд его отмечал в памяти шарфы и нагрудные значки. Он увидел Кантемира, и глаза его сузились от гнева.

Кантемир был тут, в стане врагов порога справедливости, в неизменной своей господарской мантии и высокой шапке владетеля Молдавии.

Петра Ибрагим-эфенди не заметил среди генеральских кафтанов и расшитых шарфов, отнёсся к нему как к самому рядовому среди этих высокопоставленных врагов.

   — Что скажешь, посланец великого визиря? — обратился к нему с вопросом Борис Петрович Шереметев, и Ибрагим-эфенди сразу понял, что это и есть самый высший чин в русской армии.

Впрочем, о Борисе Петровиче лазутчики и шпионы много докладывали великому визирю, и потому Ибрагим-эфенди поставил на стол перед главнокомандующим небольшой серебряный не то ларец, не то просто круглую чашечку с крышкой.

   — Мой господин... — начал он по-турецки и оглянулся: кто будет переводить его речь, знает ли тут хоть кто-то его родной язык?

   — Не в службу, а в дружбу, — повернулся Шереметев всей своей тучной фигурой к молдавскому господарю, — тут из всех нас ты один владеешь столько же турецким, сколько и русским. Переведи, если тебе не в тягость...

   — Охотно, Борис Петрович, — оживился Кантемир и обратил свои чёрные глаза к Ибрагиму, — тем более что мы знакомы с Ибрагимом-эфенди довольно давно. Он был приставлен ко мне следить за моими действиями и доносить о них султанскому двору, сбежал из-под стражи и теперь обретается в лагере турецкой армии...

Борис Петрович кивнул седой головой и внимательно поглядел на Ибрагима.

   — Говори, — велел ему Кантемир по-турецки, — каждое твоё слово я в точности перескажу главнокомандующему русской армией...

   — Прежде хочу тебе сказать, — бешено сверкая маленькими чёрными глазками, торопливо заговорил Ибрагим, — твоя голова скатится с твоих плеч прежде, чем взойдёт луна. Изменникам одна кара...

   — Охотно верю, — так же по-турецки ответил Кантемир, — только знай, что своему народу я не изменил, это турецкая длань поработила мой народ, и я обратился к освободителю христиан. Разве не видел ты, как разорили мою страну ваши воители, какое иго наложили на Молдавию, как стонут и плачут от вашего рабства мои люди, молдаване?

Борис Петрович и все сидевшие в шатре прислушивались к незнакомой торопливой турецкой речи с недоумением.

   — Что он сказал? — прервал Кантемира Шереметев.

   — Что моя голова скатится с моих плеч прежде, чем взойдёт луна, — перевёл Кантемир и добавил: — У нас старые счёты, так что это не входит в послание визиря.

Борис Петрович нахмурился, лицо Петра передёрнулось, судорога прошла через его плечо, но усилием воли он сдержался и ничего не сказал.

   — С чем ты прибыл к нам? — повторил свой вопрос Борис Петрович. — Говори дело, и покороче...

Ибрагим, всё ещё стоя перед высоким собранием русских генералов, указал на серебряную чашечку на высокой подставке и сказал:

   — Мой господин, высокочтимый и сиятельный великий визирь Балтаджи Мехмед-паша предлагает русской армии сдаться, чтобы не проливать лишней крови. В этой серебряной чашечке прислал он русскому царю и тебе, самый главный командующий армией, горсть маковых зёрен. Попробуй сосчитай — столько янычар в отборном турецком войске, они раздавят вас, как муравьёв...

Борис Петрович ошеломлённо открыл крышку чашки — в ней действительно лежали маковые зёрна, насыпанные горкой.

   — Ответ надо дать великому визирю тотчас, — добавил Ибрагим-эфенди, и Кантемир в точности перевёл слова посланца.

Генералы потянулись к серебряной чашечке, смотрели на маковые зёрна и бросали взгляды на Петра.

Он улыбнулся краем рта, отчего улыбка получилась кривая и злая, и тихонько сказал Борису Петровичу:

   — Опрокинь на стол.

Шереметев осторожно взял чашку, внезапным движением руки перевернул её и высыпал маковые зёрна на гладкую блестящую поверхность стола. Зёрнышки раскатились по всей поверхности и стали падать на земляной пол шатра.

   — Ответ дать сейчас, — так же негромко сказал Пётр, всё ещё не выделяясь среди своих офицеров. — Насыпь-ка ему в эту чашку горького перца да на словах скажи: «Попробуй раскуси...»

Тотчас слетал на походную кухню один из офицеров, принёс целый кулёк круглых чёрных зёрен горького перца и положил его перед Шереметевым на стол.

   — Много не надо, — всё так же тихо сказал Пётр, — щепотки хватит...

Борис Петрович запустил пальцы в кулёк, ухватил щепотку чёрных зёрен горького перца и сыпанул в серебряную чашечку.

Кантемир в точности перевёл слова Шереметева. Ибрагим-эфенди в недоумении взял чашечку, наполненную зёрнами горького перца, выслушал сопроводительные слова Кантемира и с тем и отбыл в свой лагерь...

Заря уже осветила полнеба, пробивались сквозь голубую муть первые резкие лучи солнца, когда Ибрагим-эфенди вошёл в просторный роскошный шатёр Балтаджи-паши, устланный пушистыми коврами и заваленный горами мягких подушек.

Балтаджи-паша равнодушно выслушал ответ Шереметева, открыл чашечку с горьким перцем и только тут улыбнулся лукаво, отметив остроумие русского главнокомандующего.

Он недолго расспрашивал Ибрагима, стараясь навести того на мысль о виде и достоинстве русского царя.

Ибрагим честно ответил, что царя среди русских генералов не было, он очень хотел сам увидеть его, но, видно, царь доверяет своим офицерам, раз переговоры вели лишь они.

Он подробно описал костюмы русских офицеров: длинные, почти до колен, кафтаны, рукава которых не доходят до запястий, тёмно-зелёные у одних, синие и красные у других — видимо, различные рода войск, — под кафтанами надеты красные камзолы без рукавов, а трёхцветные шарфы у более высоких командиров отличаются длинными серебряными кистями да прошитыми золотой или серебряной нитью полосами белого, синего и красного оттенка.

Ибрагим так легко говорил о форме одежды царского войска, что великий визирь важно наклонил голову с красной бородой и золочёным тюрбаном, отметив наблюдательность своего посланца.

В турецкой армии не было пока единообразия в форме, только отборная гвардия — янычары — ещё соблюдала это единообразие, чтобы отличаться от прочего войска, и великий визирь подумал о том, что султану необходимо будет доложить о введении и в турецкой армии единой формы.

В Западной Европе уже почти все государства ввели единую для всех родов форму: яркость мундиров позволяла легче видеть взаимодействие всех частей армии, учитывать их действия.

Великий визирь много думал о турецкой армии, и доклад Ибрагима лишь укрепил его в значимости этой мысли.

Однако, выслушав обстоятельный и подробный рапорт своего посланца, Балтаджи Мехмед-паша дал знак к началу атаки на русский лагерь.

С брызнувшими во всю силу лучами солнца завыли турецкие трубы, затрещали барабаны, дикие звуки рожков и рогов огласили все окрестности, и покатилась на русский лагерь лавина турецкой бесчисленной армии.

Не соблюдая никакого строя, не слушая никаких команд, неслась эта лавина на русский лагерь, выглядевший таким хрупким и беспомощным.

Дикие крики османов, выстрелы из длинноствольных мушкетов — янычарок, — редкие разрывы бьющих с далёкого расстояния пушек — всё смешалось в зловещий вой и гул боя.

Лезли и лезли турки на частоколы лагеря, и только частая стрельба русских пушек, смертельные разрывы пороховых ядер в самой гуще катящихся к лагерю турок помогли несколько охладить боевой пыл турецких воинов.

Дрогнули они, остановились и кинулись врассыпную обратно. Но сзади их поджидали свои же начальники, стрелявшие в трусов, показывающих спину врагу, коловшие саблями.

И снова поворачивались османы лицом к лагерю, с остервенением и упорством лезли на частоколы, тем более что несколько взрывов разметали землю и колья укреплений, подняв вверх, к небу, тучи земли и песка.