Джулиан Рэтбоун - Последний английский король Страница 41

– Нечего подсматривать, – проворчала она, быстро натягивая на себя тусклую бесформенную одежду из хлопка и убирая волосы под капюшон.

Аделиза распушила брови – теперь казалось, будто она их никогда не выщипывала и не причесывала – и преобразилась в такую скромницу, ну прямо монашка. Куда подевалась гурия, которой она была только что, куда подевалась Приснодева, которую Аделиза изображала накануне? Перед Уолтом стояла простая деревенская девчонка, собравшаяся пойти в город на рынок. Ален тем временем вышел и вернулся с тремя горячими, только из печи, лепешками и с кувшином молока. Уолт не смог разжевать хлеб, пока Аделиза не посоветовала размочить его в молоке.

Здание суда было построено еще до Никейского собора, а потому в его центре располагался атрий под открытым небом, окруженный портиками с коринфскими колоннами. Мрамор там и сям отваливался, обнажалась кирпичная основа, а черепичная крыша проросла сорняками.

Огромные стаи ласточек, летевшие из степей по ту сторону Черного моря, усеяли весь верх здания и, смешавшись с многоголосыми птичьими семействами, поселившимися здесь раньше, подняли столь пронзительный крик, что с трудом можно было расслышать речи людей.

Уолт и дети Тайлефера слились с толпой во дворе. Судьи и писцы собирались в дальнем портике. Некоторые судьи носили предписанные обычаем мантии, похожие на тоги римских магистратов, чьи барельефы, лишившиеся за прошедшие века носов, рук или ног, украшали фронтон здания. Посреди своих помощников стоял верховный судья, приземистый, толстый, лысый. В отличие от каменных собратьев, взиравших на него сверху, у этого носик был пуговкой, а глаза косые. Председатель сопел и пыхтел и спешил как можно скорее закончить заседание. Его ждали дела поважнее – например, бани.

Зазвенел надтреснутый колокольчик, тюремные стражи, гремя доспехами и бряцая мечами, вывели два десятка заключенных, в цепях и наручниках. Мальчишку, укравшего накануне утром на рынке цыпленка, уличили с помощью свидетелей, приговорили к порке и отвели в соседний двор. Через минуту послышались удары тростью и вопли воришки, неотличимые от пронзительного крика ласточек. Нищему, который прикидывался безногим, отрубили три пальца. Рыботорговец, подсунувший покупателям тухлую макрель, на полгода лишился лицензии.

Публика в основном состояла из свидетелей и родственников обвиняемых, после рассмотрения каждого дела толпа редела, и к тому моменту, как вызвали Тайлефера и Квинта, во дворе оставалось всего с полдюжины зрителей, включая Уолта, Аделизу и Алена. Рядом с ними стояла та загадочная высокая рыжеволосая женщина в сине-зеленом переливчатом платье, надетом поверх белой шелковой рубашки, и с изумрудно-зеленым шелковым шарфом на голове, которую Уолт заметил накануне, перед арестом Квинта и Тайлефера.

После ночи, проведенной в темнице, обвиняемые выглядели не так уж плохо. Внимательно всмотревшись в Тайлефера, Уолт убедился, что это тот самый человек, который вынудил его господина дать опрометчивую, но тем не менее нерушимую клятву. Ярость и жажда мести вскипели в англичанине.

Первым перед судьей предстал Квинт, обвиняемый в нарушении общественного спокойствия, нападении на представителя власти и сопротивлении при аресте. Квинт откашлялся, одной ногой оперся на нижнюю ступеньку цоколя колоннады, неуклюже дотронулся скованными руками до края кожаной шляпы с широкими полями и произнес в свою защиту такую речь:

– Не стану отрицать свою попытку заступиться за человека, который за последние двенадцать часов или около того сделался для меня одним из самых близких и почитаемых друзей...

«Близких и почитаемых»! Этот прожженный плут, если не шарлатан, этот приспешник самого Дьявола!

– Однако, поскольку ни один из его поступков не казался мне предосудительным и поскольку мое поведение можно счесть опрометчивым и необдуманным, но отнюдь не предумышленным, я прошу вас принять в рассмотрение не те физические действия, к которым побудил меня рассудок, но то, что Стагирит[55] в «Никомаховой этике» именует «наклонностью души». Так, в книге пятой, глава...

– Берегись, сакс, ты впадаешь в ересь британца Пелагия[56], чьим излюбленным речением было «Если должен, могу», отрицавшее Благодать Господню, – предупредил его судья, судя по рясе и смахивавшему на гриб головному убору – клирик. Тощее красное лицо этого священнослужителя ясно говорило о том, что постоянные запоры отнюдь не способствуют смягчению нрава.

Светский судья, чьи глаза глядели в разные стороны и потому могли отличить истину от лжи, перебив своего коллегу, отчетливо и язвительно произнес приговор:

– Виновен по предъявленным статьям. – Последние два слова он намеренно выделил. – Штраф двадцать серебреников и покинуть пределы города до наступления вечера, возвращаться запрещено. Следующий!

– Ваша честь, прошу вас... одно слово.

– Что еще? Покороче и без кощунства – это в твоих же интересах.

– Ваша честь, я не могу уплатить двадцать серебряных монет. У меня осталась только горсть медяков. Видите ли, на пути в Никею меня ограбили...

– Шесть недель в городской тюрьме, затем покинуть пределы города. Следующий!

– Ваша честь! – глубоким, медоточивым голосом заговорила высокая дама с рыжими волосами. – Я уплачу за него штраф и прослежу, чтобы до захода солнца он уехал из города.

Взгляды немногочисленных зрителей устремились на нее, но рыжеволосая дама поднялась, прямая и гордая, как королева, и удалилась.

– Следующий! – рявкнул председательствующий, и к нему подтолкнули Тайлефера.

Жонглера обвиняли в богохульстве. Пять свидетелей описали фокусы с веревкой, которая то разваливалась на три куска, то вновь являла единство трех частей, а главное, они рассказали, как фокусник в непристойной и двусмысленной манере изображал непорочное зачатие Девы от Святого Духа, принявшего образ голубя. Судья-клирик произнес довольно пространную речь, цитируя Святое Писание и тексты Святых Отцов. Все аргументы сводились к тому, что подобного рода представление, несомненно, было кощунством. Тайлефер не защищался, он только плечами пожал да криво усмехнулся.

– Виновен по предъявленным статьям!

Судьи сблизили головы, на этот раз явно верховодил священнослужитель. Несколько минут они совещались. Аделиза схватила Уолта за левую руку, стиснула ее, сжимая все крепче. Краска отлила от ее лица, девушка кусала губы, ногти ее все глубже впивались в ладонь Уолта.

Судьи слегка отодвинулись друг от друга, чинно сели рядом. На лице клирика проступило ликование, почти блаженство. Председательствующий поднялся и шагнул вперед.

– Распять его! – рявкнул он. – За час до заката нынче вечером!

Уолт испытал миг торжества, но, к его удивлению, Аделиза выпустила его руку, подняла голову, и на ее лице тоже засияла улыбка.

– Как я рада! – воскликнула она. – Распятие – это у папочки здорово выходит. Я все боюсь, что однажды они додумаются его обезглавить. Вот тогда папочке и правда придется туговато.

Стражники дернули цепь, заставив Тайлефера стронуться с места, но фокусник еще не закончил представление: подняв скованные руки, он сдвинул шлем с головы ближайшего солдата; из-под шлема выпорхнули два белых голубя, они взмыли вверх, точь-в-точь как давешний, полетели вслед за Аделизой – девушка уже шла к выходу, – закружились над ней и опустились ей на плечи.

Когда она вышла на галерею, с архитравов и фризов вспорхнули еще четыре голубя и присоединились к первым.

Глава двадцать шестая

Сердце Уолта дрогнуло и потянулось к Аделизе. Как бы твердо она ни верила в искусство отца, думал англичанин, ей с братом еще может понадобиться его помощь, а потому весьма расстроился, обнаружив, что Квинт и таинственная дама спешат отбыть из города. Помимо всего прочего, он никогда не видел казни на кресте, а тем более столь заслуженной казни.

Но, прежде чем отправиться к судебному приставу и уплатить штраф, дама обязала друзей поступить к ней на службу. Она заявила, что направляется в Памфилию, в город Сиду на южном берегу Малой Азии, и не желает расставаться со своими деньгами, пока Квинт не поклянется стать ее спутником и защитником, поскольку до сих пор она вынуждена была путешествовать одна. Разумеется, Уолт может присоединиться к ним. Дама брала на себя все дорожные расходы. Чуть позже она сообщила, что осталась вдовой и продолжает дело своего мужа, купца, торговавшего маленькими, но чрезвычайно редкими и ценными камнями и различными изделиями из них, геммами, камеями и тому подобным, которые приобретает в Италии, а продает в Самарканде, покупая на вырученные деньги ляпис-лазурь. Ее спутника и телохранителя несколько дней тому назад загрыз медведь.