Александр Павлов - У ступеней трона Страница 41

Линар сделал обиженное лицо.

— В таком случае не будем говорить об этом… Но все же, ваше высочество, не доверяйте цесаревне…

Он заговорил о другом, и Анна от души была рада забыть политические тревоги. Особенно сегодня ей было не до них.

Только когда они расстались, когда граф Линар уехал из Зимнего дворца, чтобы назавтра ранним утром покинуть Петербург, Анна Леопольдовна, оставшись одна в своем будуаре, вспомнила его предупреждение и прошептала:

— Хорошо, я буду остерегаться цесаревны…

Анна Леопольдовна вообще не была подозрительна, но менее всего она подозревала Елизавету. Сама прямодушная и откровенная, она в особенности ценила это прямодушие в других. Сначала, под влиянием увещаний Остермана, она стала очень недружелюбно относиться к Елизавете, но та как-то очень быстро в одном разговоре сумела рассеять опасения правительницы.

Анна не забыла этого разговора. Это было еще весной, когда по настоянию Остермана был вызван в Петербург брат принца Антона и цесаревне предложили выйти за него замуж.

— Скажите, сестрица, — спросила Елизавета, — почему вам так хочется выдать меня замуж?

Этот прямой вопрос — Анна и теперь это помнит — захватил ее врасплох. Она покраснела, смутилась и, не умея совершенно лгать, стала сбивчиво что-то говорить о политических причинах, о желании породниться с Елизаветой.

— Полноте, ваше величество, — своим густым, немного грубоватым контральто перебила Елизавета, — не темните истину. Коли вам трудно признаться, так я за вас скажу. Хотите вы избавиться от меня оттого, что боитесь меня.

Анна Леопольдовна смутилась еще больше, еще гуще покраснела, но затем оправилась и, пожимая плечами, возразила:

— Чего же мне вас бояться?!

— И это я вам скажу. Боитесь вы меня потому, что всероссийский престол, на который судьба возвела вашего сына, по-исконному праву принадлежит мне. Вот вы и боитесь, чтоб я смуты не произвела да этим престолом не овладела… Ну-ка, признайтесь, сестрица, правду ли я говорю?

— Положим, правду.

— Так неужели вы думаете, — возвысила голос Елизавета, — что, обвенчав меня с этим поджарым немчиком, братцем вашего супруга, вы меня лишите права на престол? Право-то за мной все-таки останется — и для вас тогда хуже будет. Царствуйте вы и оставьте меня жить спокойно. Ни мужа мне, ни престола не нужно. Коли бы я захотела корону на себя надеть — давно могла бы это сделать. Стоило мне гвардейцам моего отца сказать: «Вы знаете, что я — дочь Петрова, помогите мне Петров трон занять», — и сотни Биронов да Минихов мне бы страшны не были. Да не хочу я этого, ваше высочество. Привыкла я к своей тихой да мирной жизни, и не надобно мне царских тревог. Но только вот вам крест: коли вы надо мною насильничать вздумаете да под венец с кем ни на есть неволить — на все пойду. Тогда лучше из-под венца прямо в монастырь ведите — иначе ни себя я, ни вас не пожалею…

Эта откровенная речь тогда так подействовала на правительницу, что она, заливаясь слезами, бросилась на шею Елизаветы. Эти слова цесаревны приходили ей на память каждый раз, когда ей наговаривали на Елизавету, советовали ей остерегаться ее происков. Вспомнились они ей и сегодня.

— Нет, — прошептала она, — нет… я верю тебе, сестра… Так лгать нельзя…

Фарфоровые часы, изображавшие пляску амуров и стоявшие на верхней доске секретера, звонко пробили двенадцать раз. Анна потянулась всем своим худощавым, но грациозным телом, подошла к двери, отделявшей спальню от будуара, и крикнула:

— Юлиана, ты еще не ушла?

Дверь скрипнула, и хорошенькое личико баронессы Менгден выглянуло в разрезе портьеры.

— Нет еще, ваше высочество…

— Пора спать, Юлиана, — лениво опускаясь в кресло, проговорила Анна Леопольдовна.

Фрейлина расхохоталась.

— Пора спать, а сама в кресло… Не прикажете ли на руках отнести вас в кроватку…

Правительница улыбнулась в свою очередь.

— Нет, я лягу сама… но немного погодя. Запри дверь и посиди около меня. Я хочу с тобою поговорить…

Юлиана подошла к двери, выходившей в парадные комнаты дворца, повернула ключ в замке, но даже не успела повернуться, как за дверью послышались чьи-то торопливые шаги, и раздался резкий стук, отдавшийся под потолком звонким эхом. Юлиана вздрогнула от неожиданности, а Анна Леопольдовна побледнела; ей вдруг припомнились ее мрачные мысли, и тяжелое предчувствие охватило ее.

— Юлиана! — прошептала она. — Не отворяй… я боюсь…

— Кто там? — спросила Юлиана.

— Ах, да отворите, ради Бога! — послышался взволнованный, раздраженный голос принца Антона. — Что это за новости! Скоро мне, кажется, придется заранее докладывать о своем приходе.

Баронесса Менгден вопросительно поглядела на Анну, та облегченно вздохнула и молча кивнула ей головой. Юлиана отворила дверь, и принц бурей ворвался в будуар жены. Он хотел заговорить, но Анна Леопольдовна перебила его с недовольной гримасой:

— Что вы так стучите, мой друг! Я Бог знает что подумала и даже перепугалась…

— И если не будете меня слушаться, — воскликнул принц Антон, — ваши страхи могут оправдаться!..

— Что еще случилось?

— То, что вы должны дать немедленно приказ арестовать цесаревну Елизавету и всех ее клевретов.

Анна Леопольдовна вздрогнула и испуганно поглядела на взволнованное лицо мужа.

— Произошло что-нибудь особенное?

— Особенное, особенное! — раздраженно проговорил он. — Вам все нужно особенное! И это случится, если вы все будете по-прежнему медлить… Вы хотели доказательств… Вот, читайте!.. — и, выхватив из-за пояса сложенный вчетверо лист бумаги, он сунул его в руки правительницы.

— Что это такое? — не сразу поняла Анна.

— Это манифест шведского короля… Тут объясняется, по чьему наущению начата война с нами… Тут прямо сказано, что ее повлекло отстранение от всероссийского престола цесаревны Елизаветы Петровны и принца Гольштейнского… Вам и этого мало? Я не знаю, чего вы еще хотите дожидаться. Очевидно, того, чтобы Елизавета арестовала вас, меня и императора…

Лицо Анны Леопольдовны приняло скучающее выражение. Она зевнула и лениво проговорила:

— Первый час, мой друг, и я смертельно хочу спать.

— И это все? — спросил озадаченный принц.

— Нет, не все. Для вашего успокоения я завтра утром съезжу к цесаревне и поговорю с ней. Если я увижу что-нибудь подозрительное — я приму необходимые меры… А теперь ступайте к себе, ложитесь спать и не трусьте так… Нельзя же быть таким трусом, чтоб бояться даже собственной тени…

Принц Антон вспыхнул до корней волос, круто повернулся и вышел из будуара, ворча что-то сквозь зубы.

II

Две соперницы

Елизавета Петровна не ожидала, что ей придется принимать такую высокую посетительницу. Цесаревна была рада, что при дворе хоть официально о ней на время забыли, что к ней не пристают больше со сватовством, и сама была в Зимнем дворце в последние дни всего два раза: по приезде из ее подмосковной Покровской вотчины, где она провела лето, затем недавно на куртаге.

Зимние и весенние месяцы Елизавета Петровна подумывала о перевороте в свою пользу, мечтала о возможности возложить на свою голову императорскую корону, но, пробыв лето в Покровском, прожив там целых восемьдесят дней мирной и спокойной жизнью, вдали от придворных тревог и интриг, проводя время среди незатейливой деревенской природы, которая манила ее гораздо больше, чем шум и блеск императорского двора, цесаревна, к удивлению всех своих приближенных, заявила, что больше не думает о престоле. И это заявление она сделала вполне искренне. Ей действительно надоели придворные интриги, и, если бы ее только оставили в покое, она была бы вполне счастлива. Почти не сомневаясь, что переворот может удаться, Елизавета в то же самое время страшилась тяготы, которую ей придется возложить на плечи вместе с императорскою порфирой.

Вот и сегодня у нее по этому же поводу вышла горячая схватка с Маврой Ивановной Шепелевой. Не послалось что-то сегодня Елизавете Петровне. Легла ли она вчера раньше обычного, или просто сон отлетел раньше, чем нужно, но уж в пять часов утра цесаревна открыла глаза, полежала несколько минут, поглядывая на различные предметы, слабо освещенные огоньком лампад, горевших перед образами, но лежать она не любила и, спрыгнув с постели, принялась одеваться. Шепелева спала в соседней комнате и спала очень чутко. Шум в спальне цесаревны разбудил ее, она встала, заглянула осторожно в дверь и ахнула, увидав, что Елизавета Петровна уже на ногах.

— Да ты, никак, проснулась, золотая?! — воскликнула она.

Елизавета расхохоталась наивности восклицания.

— Нет, сплю, Мавруша!..

— Да что тебя это, матушка, спозаранку подняло?