Решад Гюнтекин - Зелёная ночь Страница 41

По всей вероятности, последнее соображение только что осенило Неджиба Сумасшедшего.

— Да, да! — кричал инженер; эта мысль, как пламя пожара, завладела им полностью.— Несомненно, покушение на гимназию!.. Однако как объяснить это заведующему отделом народного образования, тем более директору гимназии? Директор хоть и учился в Галатасарае, с грехом пополам умеет лепетать по-французски и нахватался каких-то весьма смутных знаний, но он что ни на есть круглый невежда, да ещё imbécile[74] [Дурак (франц.)]. Знаешь, Доган-бей, я отказываюсь от своих прежних намерений. Я готов вместе с тобою броситься в атаку. Будем помогать этому Нихаду-эфенди.

Шахин отчаянно замахал руками.

— Аман! Сохрани тебя господь! — воскликнул он.— И не думай делать этого. Можешь оказывать помощь, но только тайно, а в открытую — ни в коем случае. Да нас с тобой в ложке воды утопят!.. И потом ты человек горячий, невоздержанный...

В ту ночь был разработан план: Шахин и Неджиб, не теряя времени, нанимают хорошего адвоката; однако предварительно Шахин встречается с ответственным секретарем. Лучшее средство оградить суд от постороннего влияния и давления — привлечь на свою сторону Джабир-бея.

Как раз в тот период между ответственным секретарем и Шахином-эфенди сложились хорошие отношения. Джабир-бей довольно регулярно навещал школу Эмирдэдэ, пил у Шахина кофе, потом заставлял детей петь патриотические песни и делать гимнастические упражнения.

А Шахин-эфенди только радовался: софты вынуждены были попридержать язык, видя, что ответственный секретарь благоволит к школе. Кроме того, «высокое покровительство» обеспечивало Эмирдэдэ некоторые материальные выгоды.

Но в этот день Джабир-бей принял Шахина-эфенди хмуро и сдержанно.

— Я сердит на тебя, ходжа,— без предисловий заявил он.— Говорят, ты против партии выступаешь.

— Это, наверно, завистники говорят,— не смущаясь, ответил Шахин.— Они всё не могут успокоиться, видя, как вы проявляете внимание к нашей школе и к моей ничтожной личности. Вот и стараются опорочить меня, унизить в ваших глазах. Во всяком случае, я убеждён, что вы не верите в эти сплетни.

Джабир-бей: кивнул головой и улыбнулся.

— Ну конечно... Однако что-то вы не больно похожи на горячего сторонника партии. Приближаются выборы. У меня есть сведения, что оппозиционеры развивают тайную активность. Что же получится, если друзья оставят нас в эти тяжёлые дни?..

— Ваш упрёк, надеюсь, не больше чем шутка,— тотчас же отпарировал Шахин.— Я стараюсь с вашей помощью создать в Сарыова хорошую школу и тем самым усилить влияние партии, стоящей у власти. Разве для нашей партии это не достаточная услуга? — Так польстив ещё немного Джабир-бею, Шахин перешёл к делу и высказал все свои опасения в связи с судом над учителем Нихадом-эфенди.

Ответственный секретарь слушал, нервно щуря глаза и гневно играя бровями. Когда Шахин кончил говорить, он ответил очень холодно:

— Я тоже не больно верю в виновность Нихада-эфенди. Вместе с тем должен сказать, что не нравится мне этот человек. Только что я с вами шутил. А теперь уже без шуток: Нихад-эфенди — один из самых ярых наших противников.

— Видите ли, он по своей натуре человек больной, пессимист и настроен враждебно ко всем и ко всему... Если бы он был политиком...

— То есть злоумышленником, так, что ли, Шахин-эфенди? — резко перебил Джабир-бей. Словно хищная птица, камнем бросившаяся с неба, чтобы схватить из-под наседки цыплёнка, он поймал Шахина на слове.— Очень доволен, что вы сами сказали об этом. Древние спартанцы сбрасывали с высокой скалы своих детей — калек и уродов, не способных служить отечеству... И будь это в моей власти, я поступил бы точно так же с нашими соотечественниками, у которых гнилые головы...

— Однако вы не пожелаете зла Нихаду-эфенди только потому, что он больной человек? Разве можно поступать несправедливо?

И без того полнокровное лицо Джабир-бея покрылось багровыми пятнами.

— Странные слова говорите, братец мой... Какое, собственно говоря, отношение я имею к делу Нихада-эфенди? Что я, судья?

— Я, видимо, недостаточно ясно объяснил вам свои соображения. Все настроены против этого человека. Поэтому я опасаюсь, что суд поддастся влиянию...

— Вы верите, что наш суд способен на такое? Шахин-эфенди поперхнулся, судорожно проглотил слюну и стал нервно потирать руки. Что ответить? Тут не скажешь ни да, ни нет.

— Оставим этот разговор о Нихаде-эфенди,— произнёс Джабир-бей тоном, не допускающим возражения.— Пусть суд решает так, как сочтёт нужным. Нам следует подумать о более важных делах. Итак, приближаются выборы. Я уверен, что молодые учителя поддержат партию. А вот о стариках, о наших ходжах, вести неутешительные. Наши противники, соглашенцы[75], стараются прибрать их к рукам...— Ответственный секретарь говорил ещё очень долго и всё в том же духе.

Расставшись с Джабир-беем, Шахин отправился на базар, где в кофейне его должен был ждать Неджиб.

— От Джабир-бея толку никакого! — сказал Шахин, безнадёжно махнув рукой.— Нихада-эфенди ему отрекомендовали как самого ярого оппозиционера. И вообще ему сейчас не до этого. Нагнали на него страху разными разговорами, будто старые ходжи вот-вот объединятся с оппозицией. Насколько я понял, Джабир-бей боится поддерживать Нихада-эфенди потому, что это может взбесить старых ходжей, и он лишится поддержки группы мюдерриса Зюхтю. Как нас подвели эти выборы!..

Хасан Талаат-бей считался самым знаменитым адвокатом в Сарыова. Когда-то он преподавал в Высшей школе права, потом в первый год свободы после провозглашения конституции несколько месяцев состоял советником министерства юстиции. О нём обычно говорили как о крупнейшем законнике.

Естественно, что Шахин-эфенди решил обратиться именно к нему с просьбой вести дело Нихада. Однако друзья запротестовали:

— Хасан Талаат безусловно великолепный адвокат,— самые безнадёжные, самые сомнительные дела выигрывает... Но ведь он занят по горло. К тому же чересчур жаден до денег. Все его клиенты — люди богатые. К нему бесполезно обращаться.

Шахин-эфенди не желал никого слушать и твердил своё:

— Я уверен, что он не откажет. Не надо бояться человека образованного. Будем надеяться, что это дело его заинтересует куда больше, чем деньги. Вы только подумайте: разве не великое счастье — спасти невинного человека от позора и гибели, от незаслуженной кары, спасти назло всему городу, назло всем ходжам и хаджи, всем чиновникам и купцам... И потом адвокат — уроженец города. Разве он останется безучастным, когда его любимый Сарыова поступает столь несправедливо. Вот увидите, Хасан Талаат-бей обязательно заинтересуется процессом.

То же самое собирался Шахин сказать и адвокату, однако Хасан Талаат-бей очень холодно принял бедно одетого учителя начальной школы. Он стоя выслушал Шахина, как бы желая подчеркнуть, что не намерен предлагать посетителю стула. Услышав имя Нихада-эфенди, он нахмурился:

— А-а! Тот самый, что, говорят, поджёг тюрбэ, кажется, так? К сожалению, я очень занят. У меня сейчас идут важные процессы. Придётся вам обратиться к другому адвокату.

Шахин-эфенди рассчитывал, что если Хасан Талаат-бей и не возьмётся защищать, то по крайней мере хоть даст кое-какие советы. Однако, встретив столь холодный и пренебрежительный приём, Шахин не осмелился больше произнести ни единого слова и удалился.

Он шёл и бормотал себе под нос:

— Что ж, сам виноват, нечего было соваться...

Теперь он направил свои стопы в контору другого адвоката по имени Русухи-бей, бывшего председателя кассационного суда.

Поговаривали, что Русухи-бей человек свободомыслящий, и, видимо, поэтому дела у него в Сарыова шли плохо.

Он очень любезно принял Шахина-эфенди. Дело Нихада было ему уже известно, а те подробности, которые не знал, он выслушал внимательно и даже с большим сочувствием. Учителя Нихада-эфенди он пожалел, осудил демонстрацию, которую устроили жители Сарыова «против учителя своих детей», однако тут же намекнул, что этот разговор должен остаться между ними.

Шахин-эфенди уже считал свою миссию выполненной, когда адвокат вдруг сделал совершенно неожиданный вывод, который никак не вязался с тем, что было сказано до этого:

— Данный процесс, к сожалению, я не могу взять на себя,— моё участие в нём только повредит Нихаду-эфенди. Меня не любят в Сарыова, считают человеком свободных и независимых взглядов. Любые самые достоверные факты суд возьмёт под сомнение только потому, что они исходят из моих уст. Моё выступление в качестве защитника ещё сильнее взбудоражит общественное мнение и восстановит присяжных против обвиняемого... Особенно в таком процессе, как поджог тюрбэ. Давайте-ка лучше подумаем о другом адвокате... Так... Кто же у нас ещё есть? Кого бы нам пригласить?.."— И Русухи-бей глубоко задумался, изредка почесывая то голову, то нос...— Может быть, Хасиба Кемаля... Если к нему обратиться? Впрочем, я слышал, он выставил свою кандидатуру на выборах. В таком случае, я полагаю, он побоится разгневать партию софт.