Фернандо Триас де Без - Повелитель звуков Страница 41

Отец глубоко вздохнул, и в этом вздохе мне послышалось облегчение. Казалось, будто он наконец решился сбросить с плеч тяжелую ношу, тянувшую его к земле.

– Хорошо, Людвиг, будь по‑твоему. Но должен предупредить тебя, что правда, которую ты стремишься узнать, причинит тебе боль, много боли…

Мое молчание было ему ответом.

– У меня была сестра пятью годами младше меня. Она умерла в день твоего рождения.

– Почему?

– Да потому, что… она умерла, родив тебя.

Кровь ударила мне в голову. Мой отец говорит, что моя мать – вовсе не моя мать, что я сын его сестры.

– А я… я, Людвиг… Я не твой отец. На самом деле я твой дядя. Мы с твоей матерью – я хотел сказать, с твоей тетей – приютили тебя и растили как своего собственного. Мы предпочли бы, чтобы ты никогда не узнал всех обстоятельств твоего рождения, поклялись молчать и сделали все, чтобы сохранить честь семьи. Мы хотели, чтобы ты рос как все дети, окруженный любовью и заботой. Но когда ты начал расти, я заподозрил, что с тобой творится что‑то неладное, что подозрения моей сестры Марты были небеспочвенны. Ты мог слышать все, уши стали для тебя глазами… И я начал бояться, что пригрел на груди змею, исчадие ада…

– Отец, – прервал я его, – кто же тогда мой настоящий отец?

– Этого мы не знаем. Все произошло так быстро! Это случилось осенью. Мы отдыхали в небольшой уютной гостинице в Австрийских Альпах. На третий вечер мы вышли прогуляться в окрестностях. Моя сестра Марта, твоя настоящая мать, увидела кабаргу, которая перелетела через дорогу и скрылась в чаще.

Марта, как маленькая девочка, бросилась вслед за ней и заблудилась в лесу. Она была такой: ничего не боялась, совсем ничего. И это сгубило ее. Вместо того чтобы позвать на помощь, она решила сама найти дорогу обратно. Марта была упрямой. Упрямой и храброй. Но она выбрала неверный путь и уходила все дальше и дальше от гостиницы, все больше углубляясь в горную долину. Там, вдали от нас, в густом темном лесу на нее напал мужчина и надругался над ней. Думаю, это был бродяга, грабитель с большой дороги, скрывающийся в лесу от правосудия, или убийца. От него разило алкоголем, он был пьян, но его сила была чудовищной. Глумясь над моей сестрой, этот выродок пел песню. Это было страшнее всего, Людвиг. Почему? Этого я не знаю, но твоя мать, Марта, то и дело повторяла: «Та мелодия, Иоганн… Это было отвратительно, самое ужасное, что я когда‑либо слышала… Старинная песня на забытом наречии, смеси французского и бретонского. Ее сочинил один средневековый трубадур. Он поведал мне легенду, древнюю историю…» Я усомнился в том, что простой бродяга знал древние наречия или песни бардов, но Марта уверяла, что так оно и было…

Надругавшись над моей сестрой, бродяга повалился на бок и захрапел. И тогда Марта, храбрая глупая Марта, прыгнула на него сверху и обхватила его толстую шею руками. Она душила его до тех пор, пока мерзавец не побагровел и его лицо не приобрело синий оттенок. Пальцы Марты были тонкими, слишком слабыми, чтобы задушить его до смерти, но, слава Богу, ее сил хватило на то, чтобы схватить камень и размозжить ему голову. Всю ночь Марта поднимала и опускала камень на ненавистное лицо, пока оно не превратилось в кровавую клоаку. Она желала уничтожить того, кто посмел покуситься на самое святое и чистое – на ее тело. Всю ночь она провела у трупа насильника. Не закричала, не позвала на помощь. Просто сидела и ждала. Мы искали ее до самого рассвета, но так и не нашли. Тогда мы вернулись в гостиницу за подкреплением и продолжили поиски. Наконец, мне повезло. Она сидела на подстилке из сухих листьев, полуголая, а рядом лежал обезображенный, окровавленный труп. Марта не произнесла ни слова. Она взглянула на меня пустыми глазами, а потом упала в обморок. Я не подал сигнала остальным, желая спасти сестру от суда и тюрьмы. Я спрятал тело того насильника, забросав его валежником и камнями. Потом, с Мартой на спине, покинул место преступления. Когда я был уже далеко от того места, позвал на помощь, чтобы собрать людей. Вот и все, Людвиг. Ты – сын насильника, который, зачиная тебя, пел неведомую древнюю песню. После тех ужасных событий мы обосновались в хижине на берегу Кенигсзее, в Берхтесгадене. Там, вдали от посторонних глаз, Марта выносила тебя. Я ни на шаг не отходил от нее. «Иоганн, дорогой брат, как только родится мой сын, я погибну. Я чувствую, что‑то творится в моем чреве. Не могу объяснить, но чувствую, что жизнь моего сына будет столь же ужасна, как и его зачатие».

«Позаботься о нем, дорогой брат: сделай это ради меня, Иоганн. Ты сделаешь это ради меня?» – повторяла она снова и снова. В ночь твоего рождения творилось нечто странное. Вокруг хижины обычно раздавались крики ночных птиц, зверей, пришедших на водопой. Но той ночью было тихо, как в могиле. Ни единого звука. Я вышел из дома, чтобы узнать причину такой необычной тишины. Над озером опустилась пелена тумана. Все замерло. Когда у Марты начались родовые схватки, и она стала корчиться от боли, вдалеке раздался стон. Протяжное лебединое пение. Все время, пока длились роды, лебедь не переставая кричал, но это был не просто крик, Людвиг. Это была песня… древняя песня. Марта спросила у меня: «Кто это поет? О, заклятие из заклятий! Не дай моему сыну услышать ее! Это та самая песня, которую пел насильник! Жалобная песнь нежеланной любви!» Когда ты появился на свет, ты не заплакал, не издал ни единого звука. Марта взяла тебя на руки, взглянула и умерла. В тот самый миг лебедь смолк, а ты зарыдал, и в твоем плаче слышался все тот же жалобный стон. Ты подхватил печальный напев лебедя. Ты только родился, Людвиг, и ты… пел! На следующее утро на берегу озера, недалеко от дома, я нашел мертвого лебедя. Ты хотел знать правду, Людвиг? Что ж, теперь ты ее знаешь.

Тристан

Как мне понять тебя, напев старинный,

строгий, твою печаль и скорбь?

Ты сыну пел про смерть отца в вечерний тихий час,

дрожа уныло…

Еще грустней во мгле рассвета –

в час, когда скончалась мать, ты пел…

Отец погиб давно, я сам дал смерть родной…

С тоскою страстной песня слез несла им

свой немолчный стон…

В нем тайный мне вопрос звучит:

«Зачем ты свет увидел? Что рок тебе назначил?

В чем жребий твой?»

Напев старинный сам мне шепчет:

«В томлении угасни!»

Нет, ах нет! В нем смысл иной:

«Вечно, вечно томись! Томись и в смерти!

И в смерти нет спасенья!»

– Вот все, Людвиг, – закончил отец. – Твоему зачатию сопутствовали музыка и смерть. Больше я ничего не знаю. Поставь себя на мое место, Людвиг… Тебя окружали магия и тайна… Когда ты рассказал мне про звуки, живущие в твоем теле, я боялся, что ты плод страшного колдовства. Боялся, что, возмужав, ты тоже превратишься в насильника. Узнав, что в Высшей школе певческого мастерства мальчиков с божественным голосом оскопляют, я поверил, что нашел выход. Если твой голос на самом деле был порождением колдовства, кастрация лишила бы тебя мужской силы, и ты никому не смог бы причинить зла…

Мой отец, мой приемный отец, взглянул на меня со смесью вины, грусти, сочувствия и облегчения. Да. Наконец он сбросил с себя тяжелую ношу. Он любил меня, но страх оказался сильнее его любви. Веруя в Господа, он так и не смог смириться с мыслью, что его приемный сын – его племянник – дьявольское отродье. Он считал, что я принес с собой зло, грозившее лишить его душевного покоя, вырвать его из привычного мира церковных фресок. Я ничего не ответил. Все, что мне довелось услышать за последние часы, перевернуло мою жизнь с ног на голову. Я почувствовал пресыщение. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя и смириться с тем, что я – сирота, усыновленный братом моей матери, что мои отец и мать на самом деле не мои родители, и, прежде всего, с тем, отец Стефан, что я – наследник Тристана. Обстоятельства моего зачатия и рождения в точности повторяли историю рыцаря Тристана. Отец Тристана умер прежде, чем он родился, а его мать испустила дух, едва увидев младенца. То же произошло и со мной. Да, отец Стефан, несомненно, я был наследником Тристана. В моем семени соединились вечная любовь и смерть.

41

Я вернулся в Мюнхен, заперся в своей комнате в доме тети Констанции, прихватив с собой несколько бутылок вина. Мне хотелось побыть одному. Я задернул шторы, чтобы комната погрузилась в полумрак, лег на кровать и закрыл глаза. Сотни мыслей роились в моей голове: мое детство, страхи родителей, их уверенность в том, что я – плод ужаса и страдания; изнасилование Марты, моей настоящей матери, изуродованное лицо ее насильника, моего отца. В висках стучала песня умирающего лебедя, песня, которую я извлек из бездонных глубин памяти.

Я думал о своем даре. Благодаря ему я мог бы заполучить любую женщину, какую только пожелал, красавицу с литым телом, упругой грудью, чувственными губами, стройными ногами… Я мог заполучить любого человека, будь‑то мужчина или женщина, сеньор или вассал, как будто я был флейтистом из Гамельна, но следом за мной шли смерть и опустошение… Я лишь желал любить, любить по‑настоящему, любить, как любят другие мужчины.