Анатолий Лысенко - Хомуня Страница 42

Наступило тягостное молчание. Узкоплечий нехотя встал и не спеша двинулся вверх по берегу ручья. Следом поднялись и остальные.

Вскоре, вооружившись серпами, люди приступили к жатве. Хомуня, увидев, как жнецы насыпом, абы как, бросают в кучу стебли, подошел к вождю рода и сказал:

— Бабахан, твои люди неправильно жнут. Рожь надо срезать ниже, собирать колос к колосу и вязать в снопы.

— Зачем? — удивился Бабахан. — Разве зерна от этого станет больше?

— Зерна будет столько же, но молотить — быстрее и легче. К тому же, если пойдет дождь, колосья меньше намокнут.

Бабахан пожал плечами.

— Мы всегда так убираем. Но если ты считаешь, что надо иначе, давай попробуем.

Вождь собрал людей.

— Хомуня считает, что мы неправильно жнем, — люди удивленно посмотрели на чужеземца. — Сейчас он покажет, как надо. Все должны делать так, как он. Я верю этому человеку, он вылечил дочь Саурона.

Хомуня неторопливо вышел вперед и объяснил, как вязать сноп.

— Не пойму я, Бабахан, зачем нам делать лишнюю работу? — спросил узкоплечий. — Пока Хомуня свяжет сноп, я успею нарезать почти столько же.

— Чилле, если ты ковырялся в ушах и не слышал, о чем я говорил, то подойди ко мне ближе и я еще раз повторю! — Бабахан нахмурился и зашагал к лесу.

Три дня подряд, от восхода до захода солнца, Хомуня резал серпом рожь, вымолачивал и веял зерно, ссыпал его в пузатые кожаные мешки и наслаждался тем, что впервые за многие годы никто не подгонял его, не стоял с кнутом за спиной. Может быть, поэтому все эти дни, показалось Хомуне, пролетели так быстро, что он не успел насладиться работой.

Совместный труд постепенно сблизил его с племенем, а знания и сноровка, позаимствованные в странах, в которых волею судьбы пришлось заниматься хлебопашеством, скоро сделали Хомуню чуть ли не главным распорядителем на поле.

Началось с того, что в первый же день Чилле подошел к Саурону и громко, так, чтобы слышал Хомуня, сказал:

— Из-за этих снопов — не знаю, и кому они только нужны? — у меня снова разболелась спина, устала кланяться. Может, мне заняться другим делом?

Саурон участливо посмотрел на тщедушного Чилле и предложил пойти в тень к Бабахану, развлечь его своими рассказами.

Чилле обиделся и молча повернул обратно.

— Подожди, Чилле, — окликнул его Саурон. — Если тебе не трудно, разминай колосья. Это можно делать и сидя, и на коленях.

Чилле притащил широкую полсть, расстелил ее рядом со снопами, сложенными в одонье, и начал изручь вымолачивать зерно — брал пучок колосков и разминал их руками.

Хомуня оставил серп, сходил в лес, вырезал кичигу — палку с плосковатым концом, — и присел рядом с Чилле.

— Смотри, как это делается.

Чилле недовольно покосился на чужеземца, но Хомуня, не обращая внимания на его неприветливость, взял сноп, развязал перевясло. Быстро, всего за две-три минуты он вымолотил зерно и отбросил солому в сторону.

Чилле удивленно раскрыл глаза.

— Возьми кичигу, попробуй, — подал ему палку Хомуня.

Чилле не так сноровисто, но все же довольно быстро обмолотил сноп. Довольный, отбросил пустую солому, заулыбался, хлопнул Хомуню по плечу.

— Хорошо! И рукам не больно.

Всякая работа когда-нибудь да кончается.

Все поле по краям огородилось кучами соломы, последние мешки с зерном брошены на куцые двухколесные телеги, и отдохнувшие лошади, упираясь подковами в горный, каменистый грунт, потащили хлеб в селение.

Самым трудным был участок дороги, который вел на верх скалистого хребта. Приходилось впрягаться в арбу рядом с лошадьми или подталкивать ее сзади.

Дальше пошло легче. А когда выехали на торную, с небольшим уклоном, караванную дорогу, ведущую в Аланополис, кони пошли рысью, женщины повскакивали на телеги, расселись на мешках с рожью. Но ненадолго, вскоре пришлось сворачивать в другое ущелье, где опять ожидало бездорожье.

Сразу за поворотом предстояло проехать узкую — сажени три шириной — седловину, с обеих сторон обрезанную глубокими обрывами с острыми выступами скал. Спуск в седловину небольшой, а вот подъем — не только крутой, но и высокий. И люди снова, до предела напрягая мышцы, арбу за арбой вытаскивали на широкое плато.

Последнюю, самую нагруженную телегу вел Савкат. В низу седловины его Ожидали Хомуня, Саурон и еще четверо молодых, крепких мужчин. Они приготовились толкать арбу на гору.

Арба спускалась медленно. Кони, удерживаемые Савкатом, приседали на задние ноги и высоко задирали головы, так, что он еле-еле доставал до уздечек. Перед концом спуска Савкат отпустил поводья и отскочил в сторону, хотел, чтобы лошади с разгона вытянули на подъем поклажу.

И тут Хомуня увидел, что левое колесо завиляло, начало сползать с оси.

— Стой, Савкат! Колесо соскочит! — крикнул Хомуня и побежал навстречу.

Савкат бросился к лошадям, повис, схватившись за уздечки, но остановить не успел. Колесо соскочило — арба с треском завалилась набок, Савката сильно толкнуло дышлом, он не устоял на ногах и, если бы не задержал его Хомуня, полетел бы в пропасть.

Колесо, наскочив на небольшой камень, начало сворачивать к обрыву. «Упадет под откос, — мелькнуло у Хомуни в голове, — придется оставить в седловине не только арбу, но и зерно».

Хомуня так и не понял, то ли колесо на него налетело, то ли сам он прыгнул и придавил колесо к земле. Больно ударившись, он заскользил к пропасти и сумел задержаться, когда до края ее оставалось не больше локтя. Разбитыми до крови, дрожащими руками Хомуня судорожно пытался ухватиться за сухую землю и отползти от обрыва, но не мог даже сдвинуться с места. Замычав от бессилия, он поднял голову, хотел позвать на помощь, но люди уже сами бежали к нему. Они осторожно подняли его и отнесли к арбе, на дорогу.

Хомуня лежал на твердой земле, улыбался и смотрел на Бабахана, стоявшего перед ним на коленях.

— Ну, как ты? — спросил вождь.

Хомуня пошевелился.

— Слава богу, жив. Боли не чувствую, но встать не могу, руки и ноги дрожат.

— Еще бы. Отдыхай. Сейчас тот, кого ты спас, принесет тебе воды.

Подошел Савкат, присел. Положил к себе на колени голову Хомуни, напоил водой.

— Помоги мне встать, Савкат. А то я совсем умирать собрался.

— Э, нет! Теперь ты должен две жизни прожить.

Опираясь на Савката, Хомуня встал и увидел приближавшийся к седловине караван бывшего своего хозяина. Омар Тайфур — как всегда в ярких пышных одеждах — ехал рядом с проводником и смотрел, как люди племени Бабахана ставят колесо, грузят мешки на арбу.

У Хомуни разом опустились руки, тревожно заколотилось сердце и засосало под ложечкой.

— Бабахан, это мой хозяин, Омар Тайфур, — тихо шепнул Хомуня. — Если не спрячусь, он заставит телохранителей связать меня.

Но прятаться было поздно. Омар Тайфур уже увидел беглого раба. Он подозвал к себе Валсамона и плетью указал на Хомуню.

— Гы-гы-гы! — трубно засмеялся Валсамон и выхватил саблю.

5. Что в имени твоем

Аланская епархия ждала из Константинополя нового владыку — епископа Феодора. За день до приезда его преосвященства через перевалы, по горным лесистым тропам, торными караванными путями, кто пешком, кто верхом, и с Куфиса, и с Кяфара, и с равнинных низин стекались в Аланополис монахи, иереи, пресвитеры в строгих сутанах, а порой даже в расшитых золотом и серебром ризах, сверху прикрытых дорожными япопчицами — грубыми шерстяными накидками.

Иные шли налегке, иные — с котомками, иные — прижимали к груди толстые библии, евангелия, иромологии и октоихи — книги священных ирмосов и песнопений, бережно укутанные скарлатом — дорогим бархатом.

На благородных конях, украшенных серебряными бляхами и накладками, в окружении телохранителей, рабов и наложниц важно восседали неторопливые князья низинных земель и равнин, двигались со своими стадами овец, коров, молочных кобылиц, с походными шатрами и мягкими постелями.

Вихрем, сбивая с дороги странников, нищих, калек, паломников и других, одетых в рубища босоногих людей, проносились в сопровождении десятка сородичей бородатые, в темных бурках, вожди горских селений, обвешанные острыми саблями, закаленными кровью ядовитых змей, с тугими луками, облагороженными костяными и серебряными накладками, с начищенными до блеска колчанами, боевыми секирами и острыми пиками.

Никогда еще горы на своих дорогах и тропах не видели такого множества людей. Все торопились в Аланополис, боялись опоздать к приезду епископа. И не только потому, что уже несколько лет кряду епархия жила без владыки, а люди эти тревожились, что церкви пришли в запустение, многие племена охладели к вере в Иисуса Христа, все большее и большее число горских селений начали возвращаться к язычеству. Люди спешили и потому, что впервые за сотни лет, с тех пор, как в землях Алании утвердилось христианство, владыкою епархии назначен не эллин, а уроженец здешних мест. Его преосвященство отец Феодор родился и вырос в Аланополисе, учился грамоте и воспитывался в монастыре епархии, отсюда увезен был в Константинополь, там и получил он высокий духовный сан.