Юрий Трусов - Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы) Страница 42

XII. КИЛИЯ

В этот вечер и Кондрату и его товарищам казалось, что в дунайских волнах очень уж медленно тонут огнистые искры осеннего заката. И как только сгустилась синяя темнота, в речную воду из береговых камышей бесшумно вошли один за другим одиннадцать человек.

   Селим уверенно вел разведчиков вброд к острову. Порох и пули, огниво и табак они привязали каждый к голове. Оружие и пистолеты несли, высоко подняв руки. Путь по воде до острова преодолели быстро и легко. Ордынец хорошо знал дунайское дно — в самых глубоких местах вода доходила по грудь. Выйдя из реки, поползли по пологому берегу, поросшему камышом и мелким кустарником. Так они пробирались около версты, пока не увидели с вершины пригорка неровный свет костра.

   Около самого пламени похрапывали, завернувшись в теплые войлочные халаты, трое янычар. Четвертый, видимо, караульный, сидел у костра и время от времени подбрасывал в огонь сухие сучья. Ружья и ятаганы спящих турок тут же поблескивали на песке.

   Разведчики стали медленно подползать к янычарам. Они были уже совсем близко, шагах в пятнадцати, когда Зюзин нечаянно придавил коленом какую-то сухую веточку. Сидевший у костра янычар сразу вскочил на ноги, схватил ружье и стал пристально всматриваться в темноту.

— Дур! Дур!(стой! (турецк.)) — воскликнул он тревожно.

— Селим, поговори с ним, — шепнул Кондрат татарину.

   Селим поднялся во весь рост, выкрикнул по-турецки приветствие и спокойно подошел к костру. Он ответил на все вопросы турка, объяснив ему, что прислан к нему из отряда Буджанской орды вести наблюдение за русским лагерем. А сейчас он, дескать, возвращается к своим с важными сведениями. Селим присел у костра. Янычар, успокоившись, стал снова подбрасывать сухие ветки в огонь.

   Видя, что турецкий часовой успокоился, разведчики еще ближе подползли к костру, пока не оказались у неровной полосы света.

— Что нового ты там приметил спросил Селима турок показывая рукой в сторону русского лагеря.

— Гяуры, будь они прокляты, готовятся к штурму, — ответил Селим и, выхватив из-за кушака маленький острый кинжал, полоснул янычара по горлу. Тот, захрипев, повалился на землю. Разведчики бросились на турок. После короткой борьбы связали всех троих.

   Тяжело дыша после схватки, разведчики поднялись на вершину холма. Отсюда далеко просматривалась окрестность. Видно было, как у противоположного берега дрожат на волнах огни неприятельских кораблей, как мигают факелы в бойницах турецкой крепости.

— Вот где надобно установить батарею, — тихо сказал Хурделица Зюзину.

   Тот согласился с ним.

   Оставив солдат под начальством Громова охранять пленных янычар, Хурделица, Зюзин и Селим направились в обратный путь. К полуночи они добрались до лагеря, где их с нетерпением ожидал главнокомандующий. Гудович внимательно выслушал рапорт Хурделицы, и тотчас пехотинцы начали наводить понтонный мост через Дунай.

   На другой день русские пушки, установленные на холме острова, начали обстрел султанских кораблей. Неприятельские суда вынуждены были удалиться. Несколько турецких лансонов, поврежденных бомбами, спустили флаги и, подойдя к острову, занятому нашими войсками, сдались.

   Теперь Килия была отрезана от Дуная. Батарея на острове начала методично обстреливать крепость со стороны реки

   Осажденные янычары, наконец, убедились, что они обречены. 18 октября на обеих восьмиугольных башнях турецкой крепости взвились белые флаги. Русские войска вошли в чадящую пожарами Килию.

   Гудович сдержал свое слово. Он взял одну из сильнейших на Дунае крепостей, не прибегая к атаке.

XIII. СВЯТОЙ В ФЕСКЕ

Победители с любопытством оглядывали разрушенные кварталы города, из которого еще до осады разбежались жители, устрашенные надвигающейся войной. Выбитые окна опаленных пожаром глиняных домишек, брошенный на улицах домашний скарб наводили Кондрата на невеселые думы. Ему припомнилась разгромленная ордынцами родная слободка.

   — Вот они, плоды свирепства батального. Видать война и впрямь есть дикое безумство, — сказал задумчиво Зюзину Хурделица, когда они бродили по развалинам Килии.

   К его удивлению, друг насмешливо скривил губы и возразил.

   — Ты неправ. Не всякая война — безумство. Сия баталия — слава наша. Ведь иначе супостатов с земли родной не сгонишь, вот и приходится их в крови топить. А нам воинам, такая жалостливость не к лицу...

   Хурделица ничего не мог ответить товарищу тот в самом деле был прав. Но, видимо, картины разрушенного города и на Зюзина произвели тягостное впечатление Кондрат заметил, что в глазах Василия затаилась грусть.

   Молча, понимая друг друга, вышли они к берегу Дуная где на холме у низкой, словно врытой в землю церквушки столпились высшие чины армии. Среди собравшихся они заметили Гудовича.

   — Церковь осматривают. К благодарственному молебствию по случаю победы над неприятелем готовятся, — догадался Зюзин.

   И Кондрат с Василием направились к группе офицеров, которые во главе с командующим приблизились к храму.

   — Церковь глубоко входила в землю, и, только спустившись по каменным ступеням в подземелье, офицеры очутились на паперти.

   Хотя русские солдаты уже успели прибрать оскверненный янычарами храм, все же следы варварского его разгрома были явственно видны: разбитый аналой, сорванные двери алтаря, продырявленные пулями иконы. Среди всей этой разрухи особенно бросалась в глаза установленная у входа и уцелевшая огромная икона в богатой позолоченной раме. Гудович с офицерами остановился перед ней в изумлении.

   Написанная яркими масляными красками искусным художником, икона изображала молодого черноусого воина с продолговатыми лукавыми восточного типа глазами. Одет он был в турецкий янычарский костюм — в голубые шаровары, яркий бархатный кафтан; вооружен пистолетами и ятаганом. Ноги воина были обуты в расшитые золотом туфли, а на голове красовалась алая турецкая феска, окруженная святым нимбом. Святой воин так походил на янычар, с которыми еще недавно встречался Хурделица в бою, что Кондрат не выдержал и тихо сказал Зюзину:

   — Ох, Василий, до чего же он схож на турка!.. — Слова эти, произнесенные почти шепотом, ясно прозвучали в воцарившейся тишине.

   Многие офицеры невольно рассмеялись, и даже по угрюмому лицу Гудовича скользнула улыбка.

XIV. СОМНЕНИЯ

В этот миг раздались четкие шаги, и два солдата в сопровождении офицера ввели в церковь костлявого старика в рваной монашеской рясе. Седая всклокоченная борода священнослужителя обрамляла худое горбоносое лицо, па котором мерцали большие спокойные глаза.

   — Ваша светлость, сего старца мы в склепе, что во дворе церковном находится, имали, — отрапортовал Гудовичу офицер.

   Главнокомандующий вопросительно взглянул на монаха.

   — Я божьей милостью спасенный Авраамий, пастырь сего храма господня. Когда нечестивые азаряне стали ратоборствовать с вами, защитниками веры нашей праведной и церкви восточной кафолической (Вселенская церковь, эпитет православной) и насилие в граде сим над жителями учинять, скрылся я в подземном тайнике, где стоят гробы с останками праведников. Там, сидя во тьме кромешной дни и ночи, молил я творца великого и милостивого о ниспослании побед над азарянами нечестивыми. И, лишь услышав речь российскую, вылез из темницы моей на свет божий.

   — Чем же ты, святой отец, силу телесную поддерживал в затворничестве подземном? — спросил Гудович.

   — Пищей апостольской — сухими просвирами да соками лозы виноградной — вином, - потупил взор отец Авраамий

   — Видно, послал бог слугам своим немало испытаний — посочувствовал главнокомандующий.

   — Святой отец в знак того, что понял иронию, скрытую в словах генерала, слегка поджал тонкие синеватые губы. «А поп умен», — подумал Гудович.

   — Ох, и крепко погромили святую церковь супостаты! Теперь негде и молебен благодарственный отслужить. Все испоганили проклятые басурманы, - указал Иван Васильевич на пробитые пулями, посеченные ятаганами иконы

   — Истинно истинно, ваша светлость, —сокрушенно закачал головой Авраамий. — Но сия многострадальная обитель божья от ярости и бесчинства азарян нечестивых еще и не такие беды знавала, а всегда поднимала из пепла животворящий крест спасителя...

   — Какие же беды знавала она, отче? — спросил Гудович. — Я человек, хотя и в чине военном, но до стародавних историй любопытен зело.

   — Чую, ваша светлость, в воине мужа, науками умудренного, — улыбнулся священнослужитель. — Вот почему все, что сам из книг старинных узнал о храме нашем, я вам охотно поведаю. — Он откашлялся и продолжал: — Место, где церковь утвердилась, особенное. Здесь в седьмом веке до летоисчисления нашего древние построили колонию свою, Ликостмоном нареченную, а в 334 году до рождества Христова Александр, царь Македонский, благополучно переправился через Дунай и построил храм языческий в честь любимого своего героя - Ахиллеса, а город нарек Ахиллеею. Предание гласит, что много веков спустя сам Кий — основатель города Киева — бывал тут и город новый основал, наименовав его Киевцем. А князь земли русской Святослав, отец святого Владимира, мыслил сделать город Киевец столицей своего обширного государства. «Середина земли русской здесь, — рек он дружине своей. — Сюда все блага сходятся». И стояла тут церковь сия, пока азаряне нечестивые, завоевав край наш, не превратили ее в мечеть и не начали справлять в ней свои шабаши магометанские. Так было, пока Николай-воин, чей облик вы видите ныне, — Авраамий показал рукой на изображение святого в феске, — не вернул снова храм христианству. Вот глядите, следы времен минувших... — Авраамии подвел воинов к стене, сложенной из мраморных плит.