Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2 Страница 42

В ходе празднеств народ если и не понял этих различий, то, по крайней мере, почувствовал их, и, уж конечно, имя Сципиона затмило в сознании людей из толпы недавнюю славу Катона.

Недруги консула не остались в долгу. Но их ответная мера значительно уступала утонченной идеологической атаке партии Сципиона, она была груба и примитивна. В самый разгар торжеств по Риму пустили провокационный слух о том, что злодей Племиний, будто бы до сих пор сидящий в Мамертинской тюрьме, организовал заговор с целью поджечь город и устроить всеобщий погром. Простой люд опешил. В Риме преступников содержали в тюрьме лишь до приведения в исполнение приговора, а значит, Племиния должны были казнить еще десять лет назад. И вдруг выясняется, что он жив! Это уже само по себе представлялось чем-то зловещим, а вдобавок еще ожиданье пожара и бесчинств! Пережив первый шок, люди попытались разобраться в событиях. Прежде всего, возник вопрос: а кто такой Племиний, ибо воспоминания о нем в столице были смутными? Тут-то Катоново племя, давясь от стараний скрыть удовольствие, возвестило плебсу, что Племиний — легат Сципиона, воплощающий собою тиранический образ правления своего императора. Многим гражданам этот пропагандистский мотив показался излишне знакомым, и они поостыли, а чуть позже и все остальные горожане узнали, что слух ложен, и никакого Племиния давно уже и в помине нет. Страсти улеглись, но к имени Сципиона вновь прилип старый, высохший шлепок грязи.

В проходивших тогда Великих играх было испробовано новшество, также ставшее впоследствии орудием пропагандистской войны. Слишком значительной сделалась к тому времени разница между знатью и плебсом, слишком сильно укрепились позиции сената по отношению к народу, а потому нобили решили открыто отмежеваться от простого люда. Одним из проявлений этой тенденции стало учреждение специальных мест в цирке и театре для сенаторов и всадников: цензорским распоряжением им были отведены первые четырнадцать рядов. Будучи избавленными от утренней давки в борьбе за места, тесноты и общества дышащих луком Децимов и Септимов аристократы из сенаторской среды и богачи из всадничества в течение следующего за играми дня на все лады восхваляли мудрость удруживших им цензоров Гая Цетега и Секста Элия. Однако Элий и Цетег не долго ходили в героях. Вскоре на них обрушился гнев оскорбленного народа. Впервые в Риме столь нагло заявило о себе неравенство. По классовому признаку были отделены полководцы и офицеры от солдат и центурионов в армии, по классовому признаку формировался сенат. Но там это объяснялось образованием, традициями и благосклонностью богов-пенатов к избранным родам. Теперь же оказалось, что и в мирной жизни для получения удовольствия от зрелищ требовалась доблесть предков и осененность божественным благоволением избранных родов аристократов и денежных мешков торговцев-всадников! Начав отгораживаться от народа, римская знать все же пока не отгородилась от чувства справедливости и совести. Терпкий республиканский дух еще витал над Римом и отрезвляюще действовал на захмелевшие от амбиций головы. Сенаторы устыдились своей привилегии, правда, не отказались от нее. Цензоры принялись виниться перед народом и в оправдание сообщили, что вся знать без исключения высказалась за эту меру, в том числе и сам Публий Африканский. В подтверждение они привели когда-то поведанную Сципионом историю о том, как однажды во время состязаний на колесницах его окружили явно пришедшие издалека и расположившиеся на соседних скамьях латины, которые весь день только и делали, что закусывали, да перекусывали и в конце концов настолько заплевали его тогу объедками своих плебейских блюд, что она уподобилась пестрому пунийскому плащу. Катоновские молодцы тут же подхватили слова цензоров, и в народе имя Сципиона прочно связалось с делом о сенаторских местах. Таким образом, знать благодарила за привилегию цензоров, а простолюдины за то же самое хулили Сципиона.

Публий ничего не опровергал и ни в чем не оправдывался, такое было не в его характере. Он продолжал действовать в выбранном направлении, стараясь спасти для истории свое консульство, придать ему хоть какое-то значение. В связи с отсутствием крупных боевых операций в заморских странах группировка Сципиона поставила себе целью совершенствовать внутреннюю жизнь государства. Поэтому был интенсифицирован давно начатый, но недостаточно быстро шедший процесс выведения колоний в земли, конфискованные у народов, предавших Италию во время войны с Карфагеном. Так, римские граждане заселили кампанские города Путеолы, Вультурн, Литерн, Салерн и Буксент, многие обосновались на юге страны, в том числе в Бруттии, некогда служившем оплотом Ганнибалу. Эти мероприятия не только позволяли улучшить материальное состояние обнищавших масс римских граждан, но и способствовали укреплению Италии на случай повторного вторжения иноземцев, что было весьма актуально в период, когда на Востоке под знойным сирийским солнцем зрели идеи о глобальной войне против Рима.

В самой столице велось активное строительство общественных зданий. Особенно много было сооружено и освящено храмов различным богам и отдельным божественным силам и ипостасям в согласии с данными в прошлые годы обетами.

В общем, Сципион, некогда завершивший величайшую войну, ныне, во второе свое консульство, как бы выводил государство на орбиту совсем иной, сугубо мирной жизни. Удачно вписался в такую трактовку настоящего исторического момента триумф наконец-то возвратившегося из Греции Тита Квинкция Фламинина.

Тит Квинкций увел из Эллады все римское войско, дав Греции, как и было провозглашено в девизе кампании, полную свободу. Теперь он готовился пройти вместе с огромной армией по праздничным улицам Рима. Несмотря на множество триумфов, обрушившихся на город в последние годы, граждане понимали, что сегодняшнее событие не идет в сравнение с шумихой по случаям побед над галлами и иберами, а значением своим приближается к торжествам, вызванным окончанием Пунической войны. Предыдущие триумфы служили поводом для веселья, а нынешний был его причиной. Искренность придавала восторгам особую проникающую способность, благодаря чему ликованье блаженным трепетом пронизывало людей до самых глубин души.

Под стать феерически-радостному настроению была и сама процедура празднества. Триумф длился три дня. В первый по городу везли захваченные у врага оружие и предметы искусства, во второй — золото и серебро во всем коварстве их форм от слитков до монет, а на третий день в Рим въехал на великолепной колеснице сам император в сопровождении победоносного войска. Особым отличием этого триумфа явилось большое количество выкупленных в Греции соотечественников, некогда проданных туда в рабство Ганнибалом, и великое множество венков, преподнесенных полководцу эллинскими общинами в знак благодарности.

Проходя в торжественной процессии в группе сенаторов, Сципион вполне мог чувствовать себя триумфатором наравне с Квинкцием. Ведь это он разглядел в малоизвестном молодом человеке, выделяющемся разве что особым блеском глаз, будущего героя, это он отделил его от массы жаждущих власти бездарностей, и он посадил его, квестория, на консульское кресло вопреки традициям и негодованию злопыхателей. Но самое главное состояло в том, что Тит Квинкций вел кампанию в строгом соответствии с идеологией Сципиона. Именно идеи Сципиона, воплощенные в реальность умелым образом действий Фламинина, покорили души эллинов, заставили их поверить чужеземцам-римлянам и пойти за ними против родственного народа македонян. Однако торжествующий плебс видел перед собою только Квинкция, а Сципион был сейчас для него лишь одним из сенаторов, составляющих собою праздничный фон триумфатору. Это вызывало горечь в душе Публия, но не потому, что ему хотелось новых почестей — славы на его долю выпало более чем достаточно — ему было досадно оттого, что люди за явлениями не видят сути, за событиями — их причин, за именами исполнителей — движущих идей, а такая близорукость предвещала немалые беды в грядущем.

Сам Фламинин держался по отношению к Сципиону уважительно, отдавая себе отчет в том, кому он в значительной степени обязан своим успехом, и сознавая, в содружестве с кем сможет покорить пока еще недоступные вершины. Но большая группа льстецов Сципиона не уловила характера взаимоотношений двух колоритных личностей и поспешила переметнуться к новому герою, а Фульвии и Фурии принялись активно вербовать Квинкция в собственный лагерь. Катон же понимал, что для нобиля Фламинина он является тем же, чем и для нобиля Сципиона, а потому не тешил себя надеждой на союз с этой яркой политической фигурой, но доблестно трудился над тем, чтобы вбить клин раздора между видными соратниками, всячески раздувая пламень тщеславия победителя Филиппа.