Рой Якобсен - Стужа Страница 42

Гест распрощался с русичами и пошел дальше, к мысу. Стемнело, но, собираясь свернуть к реке, он увидел на месте церкви Олава обугленные развалины, черные балки торчали из глинистой земли. Вокруг валялись обломки досок, какие-то тряпки, мокрая солома и объедки, как на свалке.

Он продолжил путь вдоль реки — церковь Кнута священника стояла целехонька, больше того, стена, которую начал Гест, была достроена и просмолена, появился и притвор, с резною рамой вокруг стрельчатого проема, а над фронтоном возвышалась башенка с черным деревянным крестом наверху.

Вот и конюшня, но ему пришлось несколько раз громко стукнуть в дверь, пока наконец отозвался мужской голос, Гест узнал конюха и крикнул ему, что он друг Эйольва Дадаскальда, пришел к Кнуту священнику за советом. Он надвинул капюшон на лоб, хотя кругом было темным-темно.

Голос велел ему обождать, потом послышался снова и сообщил, что клирик встретит его за церковью. Свернув за угол, Гест тотчас увидел его, Кнут стоял, сжимая в руке короткий меч, надвинув на голову капюшон, словно монах.

— А-а, неверующий малыш-исландец, — сказал он, с облегчением и вместе разочарованно, затем отвесил насмешливый поклон и сунул меч в ножны.

— Уже не неверующий, — сказал Гест. — Я пришел принять крещение.

Язвительная усмешка пропала.

— Нет. Ты пришел, потому что тебе нужна помощь, чтобы сызнова спрятаться или продолжить кровавый поход мести. Верно, так и будешь просить других о помощи, и в этой жизни, и…

— Я уверовал, — настойчиво повторил Гест. — Хочу креститься и останусь у тебя, пока не смогу уехать в Исландию.

Кнут как будто бы смягчился, но руки, по обыкновению, суетились, а глаза нервно озирались в дождливой темноте. Потом он вместе с Гестом зашел в конюшню и торжественно провозгласил, что разрешает ему до поры до времени пожить здесь и еще раз попробует обратить его в истинную веру, а уж там видно будет, крестить его или нет…

— Как вышло, что твоя церковь осталась цела-невредима, — перебил Гест, прежде чем клирик завел свои нравоучения, — а Олавова церковь Святого Климента лежит в развалинах?

— Да мужики это. Пришли ночью толпой, до полусмерти избили Асгейра и монахов, выгнали их из города, а церковь, конюшню и лодку спалили. Случилось все на Пасху, с тех пор я тут один…

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал Гест.

Кнут закашлялся, сделал вид, будто не слышал. Потом вдруг в припадке бешенства затопал ногами, зашипел:

— Замолчи! Не начинай все сызнова! Ну ни на что нельзя положиться!

Гест недоуменно смотрел на него, слыша, как в денниках топают по земляному полу кони, судя по звуку, их было много, над дровнями висели два дорогих седла с седельными сумками, сена полным-полно, а у одной стены штабель новеньких бочонков, должно быть соленья и пиво.

— Я смотрю, тебе живется неплохо? — осторожно спросил он. — И по какой же причине ты…

— Да ни по какой! — злобно перебил клирик. — Просто Гюда дочь Свейна, супруга ярла, дочь датского конунга и истинная христианка, приходит сюда время от времени, любо ей поговорить с земляком о вере…

— Вон оно что.

— Ну да, — уныло кивнул Кнут священник. — Иногда и сына с собой приводит, Хакона, он, поди, станет ярлом после Эйрика, конца-то этому не предвидится, вот я и стараюсь вдолбить ему слово Господне, только он не больно-то интересуется, его больше занимают женщины, заигрыванья да старые героические истории про отца… Время от времени приходит и Бергльот, ярлова сестра, что замужем за Эйнаром из Оркадаля, слыхал о нем?.. Бергльот тоже любит потолковать о вере, этим, верно, и объясняется, что я еще жив, ведь храбрецом меня не назовешь. Но почему ты вернулся? И где провел эти годы?

— Я же сказал, что вернулся принять крещение. А сейчас не мешало бы поесть, я проголодался.

— Да-да, само собой, для чего только не нужен священник!

Кнут велел Гесту подождать возле лестницы, пока он сходит за едой, вернулся, кивнул: дескать, поднимайся наверх, — и приложил палец к губам, потому что старик Гудлейв по-прежнему лежит там при смерти и мешать ему нельзя, сразу начнет голосить.

— Опять к войне готовятся, — задумчиво обронил Кнут, когда Гест принялся за еду. — Ярл не иначе как решил вместе с тестем, с моим конунгом, завоевать всю Англию. И все это они рассказывают мне, а я-то знать ничего не хочу…

— Прошлой ночью ты явился мне, — насмешливо фыркнул Гест, — и сказал: Filius meus es tu, ego hodie genui te. Потому я и вернулся. Еще ты спросил, знаю ли я, что эти слова означают. Господь сказал их Сыну Своему, когда вызволил Его из ада…

Кнут священник вконец приуныл.

— Не забыл, значит, мои уроки? Переиначиваешь маленько, однако ж, я и подумать не мог…

— Я и молитвы помню. Orare idem est quod dicere.[58] — Он начал читать Псалтирь, и Кнут священник благоговейно закивал, впадая в тот же ритм.

Клирик будто постарел на много лет, лицо землистое, волосы коротко стриженные, серые, как пасмурный день, глядит отрешенно, но этак ангельски, и все же от него веет какой-то загадочной силой. Он осенил себя крестным знамением, вздохнул в лад с движениями рук.

И вдруг опять рассвирепел:

— Зачем ты соврал, что хочешь воротиться в Исландию?

Гест озадаченно посмотрел на него и проворчал, что другой страны не знает, а в Норвегии оставаться не может. Ему стало не по себе от ясного взгляда Кнута, и он осторожно сглотнул, словно приметил западню, но жажда добыть приманку была сильнее.

Кнут священник полюбопытствовал, как ему жилось в Халогаланде, и сел поудобнее на охапке сена, слушая Гестов рассказ. Гест присочинял совсем чуточку, зато тщательно отбирал, о чем умолчать, — убийство Транда Ревуна и то, что Ари забрали в дружину, было закручено в один клубок с фактом, что раньше этим вечером он видел в городе Рунольва, — хоть и не отдавал себе отчета, почему священнику не надо об этом знать, ведь сейчас лицо его светилось интересом и доверием, н-да, лицо у клирика больше, чем у Бога. Кнут прищелкнул языком, словно вознамерился прижать к стенке очередного еретика, и сказал:

— Эйстейн рассказывал мне про эту Ингибьёрг, и признаться, я удивляюсь, что ты покинул ее, хотя Онунд и отыскал тебя там. Удивляюсь и тому, что ты оставил детей, которых Бог отдал в твои руки. И ответ у меня на это только один: ты опять лжешь, и явился сюда с совершенно другой целью.

Тут Гест заявил, что клирик волен думать как угодно, а ему надобно выспаться. Решение, которое привело его в Нидарос — а не через горы на юг, — снова заволокло туманом, как в тот вечер, когда он пришел в Оркадаль.

Несколько дней спустя Кнут священник уехал из города, чтобы отслужить в усадебной церкви заупокойную мессу по лендрману[59] из Медальхуса, церковь эта была единственной в окружении великого множества языческих капищ, и клирик потребовал себе трех сопровождающих.

На первых порах Гест вышел за дверь всего один раз, потолковать с неким корабелом на Эйраре. А так сидел тишком, большей частью валялся в постели, терзаясь мыслью о том, как же он мог оставить Ингибьёрг. И Стейнунн с Халльберой. Пустота вместо них на каменном причале, когда он уезжал. День за днем он думал об этом в чердачной комнатушке, где Гудлейв хлебал жидкую кашу, бросал вверх, к стропилам, невразумительные фразы и требовал помощи, чтобы молитвенно сложить скрюченные руки. Прошли те времена, когда он был связан и с земным, и с небесным миром, народ в городе потерял к нему интерес, и Гесту мнилось, что и в клириковой латыни сквозило изрядное нетерпение, будто не только душе старика, но и его смердящей плоти пора поскорее отойти в загробные края.

Отыскав у конюха кой-какую одежду, Гест отправился в город и узнал от корабела, что Рани сын Тородда стоит на якоре у Хольма, тот исландец, который, по словам Эйнара, может рассказать ему об Ари. Наняв лодку, Гест наведался на корабль. Рани, однако, смог всего-навсего сообщить, что морским сбором в Халогаланде руководил Сэмунд сын Халльфреда. Впрочем, пусть Гест заглянет к нему через день-другой, он постарается тем временем навести в городе справки.

Гест тихонько воротился к конюшне, удостоверился, что Кнут священник все еще в отлучке, спустился к реке, на клириковой лодке переправился на другой берег и пешком одолел долгий путь до Хладира, решил порасспросить бродяг и божедомов, слонявшихся возле ярловой усадьбы в ожидании объедков со стола властителя, в лесу неподалеку от пристани возникло целое становище — женщины и дети, разорившиеся торговцы, пропащие дряхлые старики, увечные воины, с утра до вечера причитавшие вокруг костров.

Гест подкупил одну из женщин, трудившихся на поварне, про Ари она ничего сказать не могла, зато знала про некоего Рунольва, он ночевал в одном из воинских домов, вместе с восемнадцатью другими дружинниками, кое-что говорило о том, что его держат под надзором, во всяком случае, оружия он не носил и в одиночку нигде не появлялся.