Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век Страница 42

Притянув своего провожатого за плечо, Ермила Лукич прогудел:

— Сведи меня со своим князем. Он мне надобен.

Семен замотал головой:

— Не сегодня. После праздника пир в царском дворце, и князь Роман будет приглашен непременно. Завтра сведу. Князь до вестей с отчины охоч, потому встрече с тобой будет рад. Сведу, не тревожься.

А тем временем Роман не спеша натянул кафтан, поднял с земли шапку и подошел к царской чете. Поклонившись по-русски поясно, он смиренно застыл перед царем. Тот собственноручно опоясал Романа дорогим поясом, на котором висел меч, надел на его голову шелом, а царица подала ему раззолоченный щит.

— Порадовал ты, князь, и насмешил нас поединком, — улыбаясь, произнес булгарский царь, подавая Роману лук и колчан со стрелами. — Правда, сотника моего осрамил перед всем народом, да ничего, впредь ему наука. Ты же сегодня — мой гость.

Роман благодарно поклонился и отошел к стоящим тесной толпой придворным. Те нехотя расступились, пропуская русского витязя. Пройдя далее сквозь строй воинов царской охраны, он оказался среди своих слуг, оберегавших его лошадь. Такого коня ни у кого не было: белогривый, быстроногий, выносливый. Это был дар булгарского царя, а тот понимал толк в лошадях. Роман очень ценил Белогривого, холил, много уделял времени его выучке, и конь, точно собака, был верен своему хозяину, оберегал его сон на ночных стоянках, защищал копытами и зубами от лихих людей и волков. Управлял Роман своим четвероногим другом коленями, высвободив руки для ратного дела. Не было равных ему в схватке на мечах, ибо был Роман двуручником [59] .

Белогривый, завидев хозяина, приветливо заржал, скаля желтые зубы.

— Государь, тебя кое-кто дожидается, — улыбаясь, хитро сощурил глаза конюх и многозначительно кивнул в сторону стоявшей спиной к нему девушки. Роман мгновенно узнал ее, отчего сердце забилось чаще, а на лбу выступила испарина. Искусная всадница и лучница уже переоделась, и теперь на ней было надето малинового цвета платье, перетянутое по талии пояском из золотых колец, открытую шею украшало монисто [60] , а голову венчал замысловатый тюрбан с прикрепленной к нему тонкой шелковой накидкой.

«Когда же она успела переодеться?» — удивился Роман, любуясь девушкой.

Скорее почувствовав его приближение, нежели услышав шаги, Зора резко повернулась и, сделав навстречу Роману два стремительных шага, остановилась.

— Зачем ты пугаешь меня? — воскликнула она, негодуя. Щеки ее пылали, а глаза метали молнии. — Ты же, князь, обещал, что будешь беречь свою жизнь. Обещал? — требовательно спросила она.

Роман кивнул.

— Тогда скажи, зачем ты принял вызов сотника? Тебе что, славы мало?

— Не любо мне, когда силой похваляются без меры…

— А ежели бы он срубил твою глупую голову? Что тогда? — дрогнула девушка голосом, и ее глаза наполнились слезами. — Ты же обещал, что попусту не возьмешь меч в руки! Обещал?

Роман виновато развел руками:

— Прости, Зора, не утерпел.

Девушка хотела еще что-то сказать, но, отчаянно махнув рукой, лишь выкрикнула:

— Не смей мне больше показываться на глаза! Обманщик!

Опалив его взглядом огромных изумрудных глаз, Зора, подхватив подол платья, убежала, мгновенно затерявшись среди воинов царской охраны.

— А дочка Алтынбека глаз на тебя положила, — улыбаясь во все хитрющее конопатое лицо, толкнул по-дружески локтем в бок Романа конюх. Одногодок со своим хозяином, он не только присматривал за лошадьми, но и был советчиком и другом Роману все эти долгие шесть лет вынужденного скитания на чужбине. — Вона как девка распалилась! Я думал, что стукнет она тебя сгоряча.

— Надо бы было, чтобы стукнула. Поделом мне. И чего я полез супротив булгарина? Визирь и так на меня волком смотрит, да и среди царьков и князей врагов немало, теперь еще добавится. Ох, брат, не жалуют они нас. Говорят, что только тогда рус хорош, когда он — раб. — Помолчав, Роман с сожалением произнес: — А тут еще и Зора на меня обиделась, не хочет глаз своих казать и мне запретила на себя смотреть.

— А ты не слушай ее. Девичья обида что утренний туман: глянул милый, обида и растаяла. А платье-то она надела цвета малинового.

— И что с того?

— А то, — осуждающе покачал головой конюх. — Ты на свой кафтан погляди.

— Малинового…

— То-то и оно! Льнет девка к тебе, Роман, а ты, словно слепой, не видишь.

— Так она же басурманской веры.

— И что с того? — рассмеялся конюх. — Моя черноглазая булгарочка тоже креста не кладет, а в постельку уляжемся, так будто христианской веры.

— То грех!

— А не грех с булгарами вино пить да на полонянок черных, как ночь, смотреть, как они перед глазами изгаляются, извиваются, точно змеюки, а сами-то в чем мать родила? Нет, Роман, коли мила девка, так неча смотреть, кому она поклоны бьет, — обнял за плечи товарища Мирон. — Пойдем лучше поглядим, как вершники состязаться будут, — предложил он.

А между тем больше сотни всадников изготовились к скачке. Самые быстрые кони царства в нетерпении били копытами, самые легкие и ловкие всадники красовались в седлах перед народом, желая прослыть победителем и получить из рук самого царя подарок. Но вот в очередной раз проревели трубы, и земля вздрогнула от сотен копыт. Только первых, самых быстрых, можно было увидеть, остальные же всадники потерялись в облаке пыли.

Народ волновался, гудел, гадая, кто же придет первым, ибо немало участников были известны по прошлогодней скачке, но, к разочарованию многих и немалой радости немногочисленных тухчинцев, прибывших на праздник со своим царьком Бихчур-али-Гуром, победил в этом состязании самый молодой его нукер. Из рук царя он получил приз — степняка чистых кровей, необузданного и необъезженного.

Праздник еще продолжался, но царь и его свита удалились во дворец. Потихоньку потянулись в город и жители, вместе с которыми на купеческий двор направились Ермила Лукич и Семен, усталые и довольные.

Царь булгар, одетый в кафтан из золотой парчи и в золотом же венце на голове, гордо восседал на троне из белого мрамора — подарке верховного визиря Хорезмского царства Хамида-ибн-эль-Аббаси и доставленного послом его Сусеном два века тому. Рядом с ним в резном кресле сидела красавица-жена, блистая нарядами и сияя украшениями. Справа разместились в креслах царьки и князья, а слева — дети и многочисленные родственники. Придворные и именитые гости стояли в отдалении напротив.

Царь оглядел собравшихся и подал знак. На огромном серебряном блюде внесли лоснящуюся жиром тушу и поставили на стол перед ним. Царь отрезал кусок и с ножа отправил его в рот. Затем отрезал еще один и положил на блюдо, которое держал перед ним слуга. Он что-то ему сказал, и тот побежал к сидящему справа царьку Ошела Росу, перед которым тут же был поставлен столик. Таким же образом кусок мяса с царского стола получили царьки Челмата, Сабакула, именитые князья, послы. Этой чести удостоился и Роман. Мало того, его столик поставили напротив царского, и было объявлено, что победитель поединка на мечах удостоен великой чести вкушать блюда с царского стола.

Проходя к месту трапезы, Роман ловил на себе завистливые, заискивающие, а то и откровенно ненавидящие взгляды придворных. Когда он поравнялся со столиком Зоры, то невольно повернул голову в ее сторону, но девушка демонстративно отвернулась.

Гостей угощали медовым вином сиджоу, но многие предпочитали вина ромейские, коих немало было в подвалах булгарского царя. В отличие от застолий князей русских пир булгарского царя проходил тихо, разговоры почти не велись, ибо каждый сидел за отдельным столом, и только тихая музыка и легкие, как тени, танцовщицы лишь отвлекали занятых поглощением пищи гостей.

Насытившись, булгарский царь Чельбир поднял глаза на сидевшего напротив него русского князя. Роман нравился ему своей удалью, прямотой, добрым сердцем.

— Я подумал над твоими словами, князь Роман. Вижу, что радеешь ты о землях царя своего Юрия. А скажи, царь Юрий над всеми властен на Руси или есть цари, не подвластные ему?

Роман встал, но царь жестом усадил его.

— Говори.

— Русь велика. Много земель, и немало князей правит этими землями. Лукавить не стану, нет согласия среди них, и не все они почитают великого князя вместо отца.

— Вот ты и сам ответил на свой вопрос, — наклонившись над столом, чтобы быть ближе к Роману, тихо проговорил Чельбир. — И мои князья и цари хотят жить вольно, без оглядки на Биляр. Потому не могу я запретить им совершать воинские подвиги. Поход — дело, угодное Аллаху. И если я не объявил Великого похода, то каждый царь волен совершить свой маленький поход.