Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1) Страница 42

Пока подрастали дети, мать и отец уже настолько «окультурились», что с ними взрослым сыновьям и дочерям не стыдно было появляться в обществе.

Если Осип из этой учебы лучше всего усвоил, как пить водку и вино, то Елизавета еще больше возгордилась. При встречах с дамами она силилась показать свою образованность, сыпала иногда французскими словами, разговаривая с собеседниками надменно, высокомерно. Чтобы не попасть впросак, Елизавета при выезде за границу везла с собой двух камеристок-горничных, владевших французским и немецким языками. Находясь на пляже или гуляя по улицам, Елизавета держала возле себя обеих девушек. А чтобы посторонние не заметили, что это служанки, она одевала их в самые лучшие платья, чему девушки были очень рады.

Нахватавшись кое-каких знаний и научившись читать и писать, Елизавета взялась за детей, всех пристроила учиться: Серафима и Ольга учились в Смольном, а сыновья — в гимназиях.

Узнав от старосты, что их семью хочет посетить земский статистик, Елизавета Ивановна всполошилась. Она допытывалась у мужа, что нужно этому статистику, не намекал ли староста, с какими намерениями явится этот визитер. Осип Иванович, конечно, ничего не мог ей ответить. Он только радовался случаю опрокинуть лишний раз рюмку, тем более что несколько дней назад из Полтавы привезли три телеги деликатесов, а среди них — водка и шампанское.

— Как ты думаешь принимать гостя? — спросила строго.

— Так, как люди встречают гостей — хлебом-солью, — попробовал отделаться шуткой Осип.

— Знаю твою соль, — огрызнулась Елизавета. — Бутылки на стол — и вся соленость.

— Веточка! Зачем ты набрасываешься на меня? Разве я настаиваю, просто этикет требует. Капельку из такой рюмочки, как мы во Франции пили, когда нас принимал в Ницце наш русский генерал, знакомый Фридриха Ивановича Незванова.

— Помню, ты по маленькой рюмочке так наугощался, что тебя под руки привели в пансион.

— Но это же по французской моде.

— Хватит! Кто он такой?

— Не знаю.

— Может быть, какой-то… какой-то, как его… у того писателя. Ну, тебя спрашиваю! Может быть, какой-то проходимец, — все ближе подступала Елизавета.

— Я и не подумал об этом.

— Ты ни о чем не думаешь, ведь у тебя куриные мозги! — опять уколола обидно. — Ну, как зовут того вертопраха, что у писателя… Напомни, как фамилия писателя. Ну, того… Кока нам читал и в театр водил.

— Да я забыл.

— «Забыл, забыл»! Ну, думай! Бегал по сцене такой молодой, и фамилия у него похожа на розги, какими секут. Помнишь, как Кока смеялся?

— «Кока»! Вспомнила Коку, когда это было! Его и след давно простыл, а ты все вспоминаешь этого волокиту и баламута! — не вытерпел и поддел Елизавету. — Саша! — крикнул. — А иди-ка сюда! — И когда сын просунул голову в дверь, спросил: — Скажи быстро, как того зовут, что в театре говорил о тысяче курьеров?

— Не тысяча, а тридцать пять тысяч, зовут его Хлестаков, — буркнул сынок, презрительно посмотрев на отца.

— Я так и говорила.

— Я могу идти? — недовольно поморщился сын, приземистый, широколицый блондин с носом, похожим на угловатую картофелину.

— Иди, Сашенька, спасибо. — Елизавета махнула ему рукой и к мужу: — Я же говорила тебе, что хлыстать. Так и есть Хлыстаков! А этот… Может быть, он никакой не статистик?

— Староста говорил, что у него бумага есть.

— Смотри мне, если примем проходимца, я из твоей бородки последние волосы выдергаю. А он молодой? Спросил старосту?

— Спросил. Говорит, и не старый, и не молодой. Так, думаю, наверно, лет сорок.

— А может быть, меньше? Нам ведь надо Серафиму пристроить. Ей уже двадцать один год, и никакой партии. Нужно в свет вывозить.

— Вывозили же зимой, — смиренно отозвался Осип.

— «Вывозили»! Разве так вывозят. Только два раза. Девушка уже Смольный окончила, а женихи где?

— Надо искать.

— Вот я и интересуюсь. Возможно, этот статистик ради Серафимы придет.

— Пускай и она зайдет в гостиную.

— Я уже сказала ей, чтобы одевалась.

— А сыновья?

— Ты забываешь об этикете. Он же не с детьми придет, а один. Сколько я тебя в свет возила, а ты как был тупым мужиком, таким и остался… Мы будем с тобой в зале, а Серафима как бы случайно заглянет, взять книгу или что-то другое, а там видно будет, как он поведет себя. Я по его лицу увижу. Заметно будет, понравится ли. Если Серафима приглянется ему, я сумею задержать.

— Я пойду переоденусь.

— А ты не вздумай напялить на себя мундир дворянский или гусарский.

— А что?

— Это же визит… Ну, как говорят… Эх! Жозе! — крикнула во весь голос.

И через мгновение в комнату впорхнула жеманная кокетка.

— Бонжур, мадам, месье! Силь ву пле! — прощебетала, согнувшись в манерном книксене.

— Перестань! По-нашему давай. Кто это будет, когда приглашают… Ну нас… полковника приглашают на прием во дворец. Какой это прием?

— О! Это будет, это будет… Оффициель прием. Официальный.

— Ясно! Прочь отсюда!

— Мерси, мадам! — выскочила девушка из комнаты.

— Слышишь, ты, дуб тупоносый! Это же не официальный прием! Дошло до твоей башки? — Постучала ему по лбу. — Этот непрошеный гость сам назвался. Сам! Понимаешь? Ты сказал, пускай приходит. Ты будешь в зале, а я возле окна сяду. Познакомишь. Серафима потом, вроде случайно, забежит, я уже говорила тебе об этом. А вдруг она приглянется гостю. Мальчики пусть гуляют… Повторяю — никаких мундиров, выйдешь в том, что на тебе.

— Архалук хороший, гм, гм, — одергивая полы цветастого халата, захихикал Осип.

— Он совсем новый. Только ты его немного чем-то закапал. Ничего. Для такого гостя сойдет. Да подпоясаться надо. И смотри мне — не перепей. Один или два бокальчика — и достаточно.

Разные мысли пронеслись в голове Аверьяна Герасимовича, пока он дошел до комиссаровского «дворца». Приблизился и удивился. В самом деле, какое-то странное сооружение! Ему говорили, что новый барин не захотел строить хоромы на городской манер — дом в несколько этажей, а из-за настойчивой причуды жены построил длинное, одноэтажное здание, «чтоб было больше комнат».

Аверьян Герасимович пытался представить себе предстоящую встречу. Его волновало, как он будет смотреть на человека, с которым свела его судьба. Это он, Осип, не известный никому ремесленник, незадачливый шапочник, выплыл на поверхность благодаря несчастью, постигшему его незабвенного друга и товарища Дмитрия Каракозова. На чужом горе, на чужой смерти возвысился бесстыжий мужик и теперь блаженствует, выжимая пот и деньги с трудолюбивых запоро-жан. Поэтому и хотелось посмотреть на эту ничтожную личность. Не знает зазнавшийся хозяйчик и слабоумный дворянин, что будет принимать гостя, который был близким другом отважного Каракозова.

Увидав приземистый «дворец», Аверьян Герасимович вспомнил далекое петербургское утро. Никак не мог забыть неожиданной последней встречи с другом Митей. Обычно немногословный, Митя все время порывался что-то сказать, но был в таком возбужденном состоянии, что заикался, и не произнес ни слова, только на прощание прошептал: «А… верь… яша! Мой до-ро-гой б-рат! Б…бу…дем за на…род б…бороться! Обещай мне!» Эти слова потрясли тогда Аверьяна. Не мог понять, почему Митя завел такой разговор, но тот пожал руку и требовательно сказал: «Обещай!» Услышав утвердительный ответ, радостно воскликнул: «М… Моло… дец, А…верь…яша! До последнего вздоха б…бо…рись!» Тогда не знал, что последний раз видится с Митей.

Возле крыльца Несторовского встретил «камердин» Омелько Кудлай в расшитой серебряными галунами спереди и на рукавах ливрее, в широкой фуражке, тоже украшенной позолоченным околышем (Осипу захотелось сделать своего слугу еще более разукрашенным, чем швейцар петербургской гостиницы)… Черная борода, сросшаяся с необычайно толстыми усами, придавала ему торжественно-суровый вид, а темнокрасного цвета длинный нос свидетельствовал, что «камердин» частенько прикладывался к бутылкам хозяина.

— Прошу, ваше благородие! — Кудлай открыл двери перед Аверьяном Герасимовичем и ввел его в широкие сени — вестибюль, где всю стену занимал огромный портрет царя Александра Второго, нарисованного во весь рост.

— Пардон! Разрешите узнать, как о вас доложить их высокоблагородию?

Мгновенно мелькнула озорная мысль, и гость громко назвался чиновником десятого класса. Через минуту услышал через открытую дверь, как его отрекомендовал камердинер, пробасив во все горло:

— Его благородие господин коллежский секретарь Аверьян Герасимович… — И, переведя дыхание, спутав фамилию, добавил: — Нестоцкий!

После этого Аверьян Герасимович вошел из коридора в большой зал — гостиную.

— Честь имею засвидетельствовать свое почтение! — произнес по-офицерски и, слегка кивнув головой, добавил: — Дворянин, поручик в отставке.