Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 43

– Невский проспект.

Софи успела заметить дворцы, магазины, церкви. Вывески с непривычными русскими словами. Экипажи мчались во весь опор, при встрече обдавая друг друга грязью, ржали кони, скрипела сбруя. Николай сказал жене, что неподалеку дом его отца, который теперь в запустении, и лучше им остановиться в гостинице.

Ей же хотелось одного – поскорее добраться куда-то, от влажного холода не было никакого спасения, он проникал сквозь самую теплую одежду. Наконец, экипаж остановились у подъезда, освещенного двумя фонарями. Засуетились слуги. Пропахший супом вестибюль украшали тропические растения, но на вешалке – сплошь пальто, шарфы, меховые шапки, внизу рядком – множество галош. Хозяин лично вызвался провести вновь прибывших в их номер.

Комната оказалась просторной, с высоким потолком. Две кровати, шкаф, диван с кожаными подушками. От облицованной плиткой печи шло восхитительное тепло. Между двойными рамами был насыпан песок. Через окно виднелся двор, заваленный дровами. Едва за хозяином закрылась дверь, женщина прижалась к супругу, но покой их немедленно нарушили грузчики, позади которых шел «порожняком» Антип.

Софи с удовольствием поужинала бы за общим столом, но муж предпочел, чтобы еду, пусть и холодную, подали в номер: «Нам будет лучше вдвоем!» На самом деле, он опасался встретить знакомых, ни одна живая душа в России не подозревала о его женитьбе, и, не получив отцовского благословения, ему приходилось жену скрывать. Озарёв решил на следующий день нанять более удобный экипаж и выехать в Каштановку. Дорога не близкая – пять дней. Его любимой, напротив, хотелось задержаться и лучше рассмотреть Петербург, отдохнуть. Но Николай был неумолим: «Если мы не поторопимся, дороги развезет!» Пришлось подчиниться.

На другой день он посоветовал ей не выходить из номера, пока сам пойдет за паспортами и займется подготовкой к отъезду. Софи отнеслась к этому с удивлением, если не с недоверием:

– Почему вы не хотите, чтобы я вас сопровождала?

– Просто… думал, вы устанете…

Вышли вместе. Низкое серое небо, многолюдные улицы. Молодой человек боялся смотреть по сторонам, не дай бог, заметишь известное по прежним временам лицо! Чем ближе к центру города, тем больше ему было не по себе. Конечно, он прожил здесь слишком недолго, чтобы завязать многочисленные связи, но достаточно какого-нибудь отправившеося на прогулку дядюшки или кузины с острым взглядом, выходящей из экипажа. Как представить им Софи? Та же, не подозревая о терзавших его муках, наслаждалась прогулкой. Она выспалась и ощущала прилив сил. С любопытством смотрела вокруг, забавлялась красочными вывесками магазинов, просила перевести.

– Гуляя по Невскому, словно перелистываешь книгу с картинками! Что это за церковь? Чей это дворец?

Он отвечал, не без стеснения. Едва заканчивал объяснять, как раздавался новый вопрос. Большинство встречных одеты были в военную форму. Мужики в тулупах соседствовали с хорошо одетыми господами и дамами, чьи туалеты не затерялись бы и в Париже. За элегантными колясками тащились крестьянские повозки с душераздирающе скрипучими колесами.

– Сколько контрастов! Одна нога – в средних веках, другая – в современности. Даже небо отлично от парижского. Мне нравится этот северный свет…

– Да, да, – бормотал Озарёв. – Скорее…

– Что-то вы мрачны, друг мой. Как будто возвращение в Россию радует вас гораздо меньше, чем меня мой приезд сюда!

Он засмеялся, потом посерьезнел – впереди показался некто, очень похожий на приятеля отца. Николай увлек жену в боковую улочку.

– Куда мы идем?

– На почтовую станцию. Здесь недалеко…

Минут через десять они оказались на берегу узкого канала.

– Но это же Венеция! – удивилась Софи.

– Я рад, что вам нравится Петербург!

2

Дождь лениво стучал по крыше коляски, кучер, в облаке пара, покачивался в такт ухабам, тулуп его ощетинился каплями воды. Время от времени он о чем-то громко беседовал с лошадьми. Прижавшись к Николаю, Софи дремала под стук копыт, скрип коляски, перезвон колокольчиков, монотонно мелькали верстовые столбы. Промозглый ветер бил в лицо, забирался под полог. Дрожа всем телом, она думала о несчастном Антипе, который путешествовал вместе с багажом сзади, между двух колес, открытый всем стихиям. Завернувшись в какую-то шкуру, он почти не отличался от окружавших его тюков. Тем не менее вовсе не жаловался, напротив, спрыгивал на каждой остановке с веселой гримасой на физиономии.

Путешествие продолжалось уже два дня, а пейзаж ничуть не изменился: перед ними расстилалась серая, усеянная лужами, равнина. При звуке колокольчиков в небо поднимались стаи ворон. Иногда на горизонте возникали несколько голых, зябких березок или темный ельник. Вдруг среди этой казавшейся безжизненной пустыни вырастала деревня – жалкие домишки теснились вокруг церкви, остолбеневшие от шума, замирали девчушки в саду, мужик на телеге, груженной дровами. И вновь бесконечное, безмолвное, бесцветное, легкое пространство, в котором терялись и взгляд, и мысль.

Каждые двадцать верст останавливались на почтовых станциях, как две капли воды похожих одна на другую. До сих пор им хватало и лошадей, и ямщиков. Озарёв рассчитывал добраться до Пскова за три дня при хороших лошадях и погоде. Но дождь усиливался, вся в колдобинах и камнях дорога на глазах превращалась в грязное месиво. Внезапно путь преградило болото, колеса увязли. Кучер возвел руки к небу, возвещая о невозможности одолеть это препятствие. Николай наклонился вперед, схватил его за шиворот и встряхнул с такой злобой, что Софи испугалась: муж никогда не позволил бы себе обойтись подобным образом со слугой-французом.

– Отпустите его. Он ничего не может сделать!

– Мог! – возразил ей супруг, продолжая колотить несчастного по спине. – Дурак, он должен был ехать через поля!

Кучер вяло протестовал, раскачиваясь на козлах, словно ванька-встанька, и приговаривая:

– Ах, барин, барин…

Это единственное, что могла понять парижанка. В конце концов мужик соскочил вниз, к нему присоединился Антип. Вдвоем, утопая в грязи, возились с упряжью, барин сверху давал советы. Оттого ли, что сильно гневался или говорил по-русски, но жена не узнавала его. Едва вернувшись в Россию, он стал похож на своих соотечественников, презирающих тех, кто стоит ниже. Да, трудно не изображать хозяина, когда вокруг столько выросших в страхе рабов! Впрочем, спуститься пришлось и ему: Антип и кучер толкали колеса, Озарёв вел лошадей. Экипаж вздрогнул, покачнулся и выкарабкался на твердую землю.

Снова тронулись. Ударами кнута по лошадям кучер возмещал нанесенные ему побои. Через десять минут сломалась ось, коляска накренилась вправо. Софи спрыгнула на землю, ноги немедленно увязли в грязной жиже. Дождь перестал, легкий ветерок взъерошивал равнину.

С помощью Антипа кучер заменил сломавшуюся ось простой деревяшкой, которая была у него в запасе: до остановки должна была продержаться!

К вечеру добрались до почтовой станции, где царило небывалое оживление: конюхи запрягали две повозки, за их работой наблюдали жандармы, один из них держал саблю наголо, словно часовой. За ним путешественница заметила человек десять мужчин, стоящих спиной к стене. Исхудавшие, бледные, измученные, с ничего не выражающим взглядом, в лохмотьях, казалось, они принадлежат какому-то иному миру. У ног их покоились большие чугунные шары, лодыжки связаны были цепями.

– Кто это? – спросила Софи.

– Приговоренные к каторжным работам, – сказал Николай. – Их перевозят по этапу в Сибирь.

– Что они сделали?

– Откуда я знаю…

– А если спросить у жандармов?

– Ничего не скажут. Скорее всего, это убийцы, воры или крепостные, восставшие против своих хозяев…

– Неужели непослушание – такое страшное преступление?

– Конечно.

Какие-то люди вышли на улицу: тепло одетые мужчины и женщины, оживленные после хорошего обеда, готовились продолжить путь. Проходя мимо заключенных, дали им милостыню: монетки опускались в скованные морозом, черные от грязи ладони. Несчастные крестились в ответ, бормотали что-то и низко кланялись.

Жандармы безразлично наблюдали за происходящим.

– Это отвратительно, – сказала Софи.

Озарёв объяснил, что нет ничего необычного в такого рода попрошайничестве:

– Каковы бы ни были их грехи, несчастные, которых ссылают на каторгу, имеют право на христианское милосердие.

Она приблизилась к заключенным и, схватив горсть мелочи, которую муж извлек из карманов, не раздумывая, высыпала все в первую протянутую к ней руку. Взглянула на заросшее, грязное лицо с вырванными ноздрями и налитыми кровью глазами. Человек смотрел на нее с собачьей покорностью. Потом повалился ей в ноги, стал целовать платье. Женщина отступила – кто он? в чем его вина? сколько лет придется провести ему в Сибири? – переполненная стыда, жалости, отвращения, смотрела на его сгорбившуюся спину, слышала сиплый голос, мямливший слова благодарности. Николай увел ее в дом, но, едва отогревшись у печи, та подошла к окну.