Леонид Дайнеко - Меч князя Вячки Страница 43

Он твердо, даже с каким-то вызовом смотрел на Альберта.

– Садись, – мягко похлопал его по плечу епископ. – Что ты уже написал, сын мой?

– Я не спешу сразу писать свою хронику, монсиньор. Я беседую с людьми, с тевтонами и местными жителями, много езжу по Ливонии. Мне надо увидеть все своими глазами. Так делал знаменитый Геродот. И всегда при мне пергамент, все интересное я заношу на него. Я еще не шью шубу, я только выкраиваю рукава и хлястик.

– А когда же ты начнешь, сын мой, шить саму шубу? – засмеявшись, спросил Альберт, которому понравилось красноречие Генриха.

– Я начну писать хронику тогда, когда мы, люди, стеной ставшие за бога, обратим к римской церкви ливов и леттов, земгалов и куров, селов и эстов.

– Ты верный сын церкви, Генрих, – воскликнул епископ. – Обещаю: если ты получишь сан священника, я сделаю тебя каноником, членом капитула. Мне нужны умные преданные люди. Видишь мой алтарь? – он показал в глубину комнаты. – Здесь я ежедневно отправляю мессы, вечерни и читаю на ночь молитвы. Клянусь этим святым алтарем, что я не забуду о твоей верности рижской церкви и мне.

– Монсиньор, – взволнованно проговорил, поднявшись, Генрих, – я отдам жизнь за святое дело.

– Хорошо, сын мой, – отечески улыбнулся ему епископ. – Я верю тебе. А теперь ответь мне, Генрих, ответь, как на святой исповеди: кого ты считаешь главным врагом римской церкви?

Он внимательно, не спуская глаз, смотрел на Генриха, пронизывая его серо-стальным взглядом.

– Местные племена, конечно, особой склонности к нам не питают, – после некоторого раздумья заговорил Генрих, – они считают, что мы пришли сюда из-за нашей бедности, чтобы тут, на берегах Двины, обогатиться, набить карманы золотом. Однако святая церковь сможет справиться с ними, поскольку они разрозненны, постоянно воюют, грызутся между собой. Они нас не любят, это правда, но вынуждены будут со временем покориться. Их старейшины, такие как, например, Каупа, уже сегодня наши союзники. Главные наши враги, монсиньор, это – Полоцк, Новгород и… Он на минуту умолк.

– И кто еще? – крепко сжал его плечо епископ.

– И Орден братьев святой Марии, или, как они себя называют, меченосцы, во главе с магистром Венна.

– Меченосцы! Меченосцы! – гневно воскликнул Альберт, сжав кулаки. – Осиное гнездо, которое я когда-то согрел своим дыханием. Клубок гадюк. Ночные хищные птицы, норовящие каждый удобный момент выклевать мне глаз. А ведь я, Генрих, сам, да, сам упрашивал в Риме папу Иннокентия, чтобы он разрешил создать этот проклятый орден. Я думал получить сильного союзника, единомышленника в войне против язычников, а что получил? Магистр Венна со своей бандитской шайкой почти каждую неделю шлет на меня доносы в Рим. Он потребовал одну треть всех завоеванных земель. Я дал ему одну треть, я разрешил ему брать всевозможные доходы с этих земель. Он построил замок Венден, в котором восседает, как император Священной Римской империи. И что же? Где благодарность? Сегодня меченосцы кричат, чтобы рижская церковь выделила им треть еще не завоеванных земель. Понимаешь? Еще не завоеванных! Так можно поделить все: солнечные лучи, воздух, гром небесный, луну, плывущую над головой…

Тяжело дыша, он замолчал, потом обессиленно прошептал:

– На одной земле жить рядом с этими выродками… Какая мука, сын мой…

И столько стальной злобы, столько гневной боли было в его глазах, что Генрих невольно вздрогнул. Двух совсем разных людей, двух Альбертов фон Буксвагенов только что видел он перед собой. Один – тихий, с ласковой улыбкой, с теплотой в голубином взгляде. Смотришь – и кажется, золотой нимб искрится над тонзурой. Второй – страстный в ненависти, суровый, как адское пламя, с пузырьками пены в уголках губ.

«Когда же он настоящий, епископ Альберт?» – подумалось Генриху, но он со страхом отогнал от себя эту греховную мысль.

– Купцы и все горожане за нас, монсиньор, – осторожно сказал Генрих. – Им надоели волчьи аппетиты меченосцев, они хотят свободно торговать, хотят покоя и мира в Ливонии. Я осмелюсь посоветовать на землях, принадлежащих рижской церкви, немного ослабить церковную десятину, заменить ее более легким оброком. Местные племена, их старейшины будут нам благодарны, поймут нас, и если вдруг настанет время делать выбор, на чью сторону стать, они станут на нашу, ибо магистр меченосцев Венна на своих землях дерет с туземцев по три шкуры.

– Я подумаю, сын мой, – пообещал епископ. В эту минуту вошел Иммануил, знаками, непонятными для Генриха, начал что-то объяснять епископу. Радость вспыхнула на лице Альберта, и он не таил ее.

– Король кукейносский Вячка просит у меня аудиенции, – с улыбкой сообщил он Генриху. – Я был уверен, что он прибежит ко мне.

– Вячка в Риге? – удивленно поднял брови Генрих. – Лютый враг церкви просит у вас аудиенции? Я ничего не понимаю, монсиньор.

– Ты хочешь его увидеть? – вместо ответа спросил Альберт.

– Очень хочу. Я никогда не видел дьяволов.

– Позови Вячку, – приказал Иммануилу епископ. – И пусть вместе с ним войдет толмач.

Через несколько минут вошел толмач Фредерик, который часто плавал в Полоцк и знал язык полоцких кривичей, а за ним и Вячка. Князь Кукейноса был одет в черный дорожный плащ, под которым сверкала кольчуга. Голова была не покрыта, и густая волна светлых волос падала на высокий смуглый лоб.

– Чего хочет от меня король Кукейноса? – погасив радость во взгляде, строгим холодным голосом спросил Альберт. Все тевтоны, в том числе и рижский епископ, называли полоцких князей королями.

«Вот он каков, – думал тем временем Генрих. – Он почти ровесник мне. Такие же, как у меня, светлые волосы, такого же цвета глаза. Он враг нашей церкви, а значит, и мой враг. Но ничего дьявольского в его облике нет. Обыкновенный человек. Красивый. Полочане – красивый народ. Было бы лучше, если бы этот Вячка имел дьявольские рога или гадкий хвост. Некрасивых людей легче ненавидеть».

– Епископ, твои люди схватили мою дочь, княжну Софью, и привезли ее в Ригу, – сказал Вячка. В голосе его чувствовалось волнение. – Верни мне дочь.

Он склонил голову перед Альбертом.

– Я слышал о княжне, – после некоторого молчания проговорил епископ. – Она теперь в монастырской келье под присмотром аббатисы Марты.

– Верни мне дочь, святой отец, – снова тихим голосом попросил Вячка.

– Княжна нездорова, – епископ словно не слышал слов князя. – За все, король Кукейноса, надо платить. Ты знаешь об этом.

– Какую ты хочешь плату? – побледнев, спросил Вячка.

Альберт испытующе глянул на него. Холодной сталью отсвечивал его взгляд.

– Ты враг церкви, которой я отдаю все силы, – сказал епископ. – Ты в моих руках. Я могу уничтожить тебя.

– Я пришел добровольно и без оружия. Бог, если он видит всех нас, не простит тебе этой крови, – скупо, сурово улыбнулся Вячка.

– Мне не нужны ни твоя кровь, ни твоя плоть, – епископ взял с алтаря Библию. – О церкви я пекусь, только о ней. Если хочешь вернуть дочь, отдай рижской церкви половину своей земли, своей воды и своего города, впусти в Кукейнос наших купцов и воинов. Вот тебе мое епископское слово, король.

Толмач перевел Вячке все, что сказал Альберт. Все это время Генрих неотрывно следил за Вячкой. Он заметил, как вздрогнул, потемнел лицом кукейносский князь. Величайшая мука разрывала его душу. Загорелой рукой он провел по виску, словно хотел этим жестом отогнать от себя какое-то страшное, ему одному открывшееся видение.

– Что же ты молчишь, король? – с холодной усмешкой спросил его Альберт. – Я слышал от своих людей, что ты очень любишь дочь.

– Вы, тевтоны, умеете бить в самое сердце, – глухо сказал Вячка. – Да, я люблю свою дочь… Как и должен любить единокровное дитя каждый отец… Но по нашему древнему славянскому обычаю, прежде чем что-то совершить, я обязан посоветоваться с народом. С городским вечем. Дай мне время, епископ.

– Княжна Софья вернется в Кукейнос, как только ты впустишь туда моих воинов.

– Я понял твои слова, епископ. А сегодня позволь мне увидеться с дочерью, – склонил голову Вячка.

– Она нездорова, ей нужен покой. Поэтому ты взглянешь на нее издалека.

«Он держится очень мужественно, с достоинством, хотя сейчас у него, без сомнения, кровь кипит, – думал о Вячке Генрих. – Как бы хотел епископ, чтобы этот туземец встал перед ним на колени. Да и я хочу того же. Но такие гордые головы сгибает только меч».

Альберт, Генрих, Вячка и несколько латников из епископской дружины пришли к монастырскому саду, остановились перед дубовыми, окованными темным железом воротами. Один из латников дернул за шнур звонка. Открылось окошко, прорезанное в воротах, из него высунулась голова в черном капюшоне, будто ночная сова осторожно выглянула из дупла.

Монастырский привратник повел всех в глубину сада узенькой, слабо протоптанной тропинкой – видно было, что по ней нечасто ходят люди. Глухо шумели деревья. Трава под ними росла густая, сочно-зеленая.