Дмитрий Медведев - Это было под Ровно Страница 43

– Кто идет?

Молчание. Вижу, по сторонам начинают меня обходить.

Я опять:

– Кто идет?

– А ты кто?

– Я командир, полковник.

– Ходы сюды!

Раз «ходы сюды» на командира – значит, все ясно: бандиты. Я выхватил пистолет. Но только хотел выстрелить, по мне ударила автоматная очередь, одна, вторая. Слышу – немецкая команда. Я дал два выстрела – кто-то упал.

Наши открыли огонь по врагам. Это хорошо, но я-то оказался «между двух огней». От врагов в пяти метрах, от своих – в двадцати. И те и другие стреляют. Пули пролетают около меня; одна сбила шапку. Я лег на землю. Думаю: «Если к своим поползу, гитлеровцы увидят, что я жив, и начнут стрелять. Да и свои откроют стрельбу, если увидят, что к ним ползет какой-то человек. Что делать?»

Вдруг чувствую, кто-то тянет меня за ногу. Поворачиваюсь: человек в немецкой каске хочет снять с меня меховые унты. Вероятно, подумал, что я мертвый. Я выстрелил в упор.

Стрельба идет вовсю. В петлицу на воротнике шинели попадает разрывная пуля. Изо всей мочи кричу:

– Прекратить огонь!

Но перекричать пулеметную стрельбу трудно. Меня не услышали. Кричу еще раз:

– Прекратить огонь! Это я, Медведев!

Услышали! По нашей цепи от бойца к бойцу передавалась команда: «Прекратить огонь… прекратить огонь… там полковник».

Под ливнем вражеских пуль я пополз к своим. У плетня меня подхватили, но помощь мне не требовалась: в эти минуты крайнего напряжения я был как будто здоровым и продолжал командовать.

Шевчук, Струтинский, Новак, Гнедюк с группой бойцов из комендантского взвода врезались во вражескую цепь и били в упор. Коля Маленький, притаившись за плетнем, короткими очередями стрелял по убегавшим врагам.

Хата, в которой разместился Цессарский с медперсоналом, стояла правее штаба и еще больше вдавалась в открытое поле. Туда в самом начале боя удалось ворваться нескольким бандитам. Не успел Цессарский выстрелить из своего маузера, как в комнате одна за другой разорвались две вражеские гранаты, Цессарский был тяжело ранен. Были ранены еще два врача и две санитарки. Услышав вражескую команду, Цессарский крикнул:

– Хлопцы, нас окружили! Тикаемо в лес!

Бандиты поняли это как команду и бросились наутек.

Минут через сорок в деревне было уже тихо. Стрельба шла километрах в двух, где наши продолжали преследовать противника. На месте боя враг оставил до трех десятков трупов.

У меня в шинели было двенадцать пробоин, в шапке две, а на мне – ни единой царапины.

– Сегодня у вас второй день рождения, – сказал мне Коля Струтинский, считая дыры на шинели и шапке.

Еле волоча ноги, я пошел в санчасть. Раненый Цессарский и его помощники были уже перевязаны другими врачами. Зубной врач был забинтован с головы до ног: он был весь изранен осколками гранат.

Ко мне подошел Сухенко:

– Товарищ командир, вас просит Дарбек Абдраимов.

– Где он?

– В соседней хате. Он тяжело ранен.

Я пошел.

– Командир, ты жив? Не ранен? – спросил Дарбек, как только увидел меня.

– Жив и не ранен.

– Ну и хорошо…

Он улыбнулся, протянул руку и слабо сжал мою. Оказывается, он первый услышал мой крик, когда я был в перекрестном огне, бросился вперед и был срезан пулеметной очередью.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я Дарбека.

– Очень плохо, товарищ командир.

– Ну что ты, Дарбек! Мы еще будем кушать твою «болтушку по-казахски».

Он ничего не ответил, только улыбнулся.

Через несколько часов он умер.

Мы ожидали нового наступления и решили подготовиться. На повозке я объехал кругом деревню и отдал все распоряжения. В хате, где остановился штаб, ни хозяина, ни хозяйки уже не было.

– Вот так спокойная деревня! – сказал я.

Лукин теперь все уже узнал. Оказывается, мы остановились у старосты-предателя, и он успел сообщить о нас фашистам.

Вскоре вражеские войска начали наступление. Появились бронемашины и танкетки, заработали крупнокалиберные пулеметы, пушки и минометы.

В самом начале обстрела крайние хаты загорелись. Гитлеровцы пришли с той стороны, куда нам нужно было идти, – с запада, но ворваться в деревню они не решались.

Боеприпасов у нас было мало, и с наступлением сумерек мы решили отойти. Отходили с хитростью: сначала отошел отряд, оставив в деревне роту, которая отстреливалась. Потом рота отошла – оставила взвод. Взвод выскользнул, а немцы продолжали бесцельную стрельбу.

На первом же привале после боя Лида Шерстнева подала мне радиограмму. Это был приказ командования о выводе отряда в ближайший тыл Красной Армии. Ближайшим тылом, по нашим расчетам, могли быть знакомые нам места, приблизительно там, где мы переходили железную дорогу Ровно – Луцк. Теперь наш отряд пошел назад – уже по пройденному пути.

Утром 5 февраля метрах в трехстах от железной дороги Ровно – Луцк мы натолкнулись на расположение кавалерийских частей Красной Армии. Но это еще не было линией фронта; это были передовые подвижные части нашей армии, которые прорывались вперед во вражеские тылы и отрезали немцам пути отхода. Здесь эти части оседлали шоссейную дорогу, по которой должна была отступать большая мотомеханизированная колонна немцев. Немцы сунулись на шоссе, напоролись на части Красной Армии и пошли в обход, к деревне, где расположился на отдых наш отряд. От разрывов снарядов и мин деревня загорелась. Мы отошли к лесу, залегли и открыли огонь.

Немцы ринулись от нас в сторону и бросили свой обоз.

В этом бою у нас погибло восемь человек, и это был наш последний бой. Вечером 5 февраля мы перешли железную дорогу и оказались уже на отвоеванной родной земле.

В конце февраля в санитарной машине я был отправлен в Москву. Со мной вместе поехали Коля Маленький и раненые, в том числе Альберт Вениаминович Цессарский. Отряд остался под командованием Сергея Трофимовича Стехова.

ПИСЬМО КУЗНЕЦОВА

… Я лежал в московском госпитале. После жизни, полной борьбы и опасностей, я оказался в тишине и покое. Не слышно выстрелов, не видно людей. Только время от времени в палату заходят врачи, сестры. Я чувствовал себя как-то тоскливо, непривычно. Единственное утешение – ежедневно свежие газеты и возможность слушать радиопередачи, не опасаясь, что не хватит питания для рации. Целыми днями я вспоминал в мелочах и подробностях нашу жизнь в тылу врага, и странно: насколько тогда, в ходе борьбы, мне казалось все недостаточным, теперь, когда я мысленно составлял отчет командованию, все представлялось значительным.

Мы передали много ценных сведений командованию о работе железных дорог, о переездах вражеских штабов, о переброске войск и техники, о мероприятиях оккупационных властей, о положении на временно оккупированной территории. В боях и стычках мы уничтожили до двенадцати тысяч вражеских солдат и офицеров. По сравнению с этой цифрой наши потери были небольшими: у нас за все время было убито сто десять и ранено двести тридцать человек. В своем районе мы организовали советских людей на активное сопротивление гитлеровцам, взрывали эшелоны, мосты, громили фашистские хозяйства, предприятия, склады, разбивали и портили автотранспорт врага, убивали главарей оккупантов.

По нескольку раз в день я вспоминал Николая Ивановича Кузнецова. Где он теперь? Что делает? Встретился ли с Валей?

И вот однажды я получил о нем весточку.

Я лежал с наушниками и слушал последние известия по-радио. Без десяти минут двенадцать вдруг слышу:

«Стокгольм. По сообщению газеты „Афтенбладет“, на улице Львова среди бела дня неизвестным человеком, одетым в немецкую форму, были убиты вице-губернатор Галиции доктор Бауэр и высокопоставленный чиновник Шнайдер. Убийца не задержан».

Я подскочил в постели, хотел подняться, но боль пронизала меня. Я протянул руку и нажал кнопку звонка.

Все это было излишне: никого не надо звать.

Вошла сестра.

– Пожалуйста, дайте мне пирамидон, – сказал я.

– Сейчас принесу.

Кому я здесь буду рассказывать!

Итак, Кузнецов «не задержан». Да, это, конечно, сделал он, об этом мы говорили с ним в машине, которую тянула пара лошадей. Но только через полгода я узнал подробности пребывания Николая Ивановича во Львове.

Отыскались разведчики Крутиков, Дроздов и Пастухов, посланные когда-то мной с маневренной группой во Львов. Мы тогда в отряде думали, что все они погибли, но это было не так.

На границе Галиции группа попала в засаду, и в бою из двадцати человек семеро погибли и сам командир Крутиков был ранен. Убит был и радист. Вот тогда-то мы и потеряли связь с этой группой. Дальше в пути, во время одного боя, Дроздов и партизан Приступа отбились от группы. Остальные кое-как добрались до цели.

Разведчики Пастухов и Кобеляцкий, как знающие город, стали там работать. Они вели разведку на львовском вокзале, в городе изо дня в день обследовали туннели под Львовом. 20 июля 1944 года, когда Красная Армия подошла уже к Львову, Пастухов и Кобеляцкий выбрались по туннелям из города и передали разведывательному отряду 38-й армии план города Львова со всеми нанесенными там данными: где проходит линия укреплений, где минные поля, где минометные и артиллерийские батареи, где расположены войска, какие здания заминированы. Затем Пастухов и Кобеляцкий провели по туннелям и в обход минных полей в центр города большую группу бойцов Красной Армии. Группа ударила в тыл фашистам. Пастухов и Кобеляцкий участвовали в этом бою.