Маргита Фигули - Вавилон Страница 43

— Благороднейший господин! — закричал Гамадан и бросился ниц на дорогу. Конь на всем скаку взвился на дыбы, едва не раздавив старика копытами.

— С ума ты спятил? — Набусардар с трудом удерживал лошадь, чтобы не растоптать путника. Гамадан встал на колени и проговорил:

— Это я, достойнейший господин, я, Гамадан. Ты не помнишь меня.

Только теперь, рассмотрев его в упор, Набусардар признал Гамадана.

— С чем ты идешь ко мне, Гамадан?

— Я несу твоей светлости весть о персидских шпионах.

На лице Набусардара отразились радость и сомнение, словно он отказывался верить в то, чего так настойчиво добивался.

— Встань, не ползай в пыли! — приказал Набусардар. — И рассказывай!

Гамадан поднялся и, вплотную приблизившись к лошади, шепотом пересказал Набусардару все, что узнал о лазутчиках. Он уже не оплакивал свою дочь, как во время первой встречи с полководцем, напротив, глаза его сияли торжеством. Честный Гамадан принес в жертву самое дорогое, что у него. было. Ради Вавилонии он не пожалел своего величайшего сокровища.

— Тебя вознаградят за все, Гамадан, — утешал его верховный военачальник, — царь наградит тебя по-царски, а Набусардар — по-княжески.

— Ах, нет, — прошептал Гамадан, — мой род служит родине не за деньги и награды. Мне ничего не надо. Я сделал это не для царя и не для Набусардара. Я поступаю, как велит мне зов моих предков, о подвигах которых пишут в вавилонских книгах.

— Может быть, дочь твоя желает получить золота или дорогих камней?

— Нет. Мы с ней одна плоть и одна кровь, у нас одни мысли и одни чувства. Дочери Моей тоже ничего не нужно. Она гордится, что не уронила чести нашего рода и пожертвовала собой ради родины, хотя этой жертвой стала ее чистота, оскверненная паршивым персом. Мы не нуждаемся в наградах.

— Мы еще поговорим об этом, Гамадан. А теперь скажи мне: где лазутчики?

— Обо всем твоя светлость узнает от моей дочери. Мне больше ничего не известно. Она все держит в секрете.

— Твоя дочь дома?

— Она ранена в плечо и лежит в постели. Она ждет тебя. Прости, что твоей светлости приходится утруждать себя.

— Я не счел бы за труд отправиться даже в раскаленное пекло, когда дело касается персидских лазутчиков, — засмеялся Набусардар.

— Дорога тебе знакома, господин?

— Я помню дорогу.

— Езжай, я пойду следом. Кроме нее, в доме никого нет, входи смело.

— Да благословят тебя боги за твои слова! Простившись, Набусардар пришпорил коня и снова помчался галопом.

Горя нетерпением, Набусардар влетел во двор. Он торопился не ради мужественной дочери Гамадана, в которой и не ожидал увидеть Нанаи: его подхлестывала весть о шпионах, и, наспех привязав коня у хлева, он бегом устремился в хижину.

Нанаи у же. давно слышала стук копыт и поняла, что всадник спешился у них во дворе. Несомненно, кто-то приехал к ним, и она не сводила глаз с двери.

На пороге послышались шаги. Нанаи не успела приподняться на постели, как в дверях появился человек.

Постель Нанаи стояла в затененном углу комнаты, подальше от палящих солнечных лучей, и Набусардар не сразу разглядел, есть ли кто-нибудь в хижине. Когда глаза привыкли к полумраку, он заметил постель, лежащую на ней женщину и спросил:

— Ты дочь Гамадана?

— Я дочь Гамадана, господин, — ответила Нанаи и пригласила его войти.

— Я — гонец верховного военачальника его величества царя Валтасара, гонец непобедимого Набусардара.

— Войди, господин.

Повторив приглашение, Нанаи в следующий миг узнала в пришельце человека, с которым случай свел ее в Оливковой роще, и чуть не вскрикнула от неожиданности. Правда, в прошлый раз он был одет солдатом, а теперь на нем одежда военачальника, — хоть и низшего ранга, — которая очень шла ему. В прошлый раз лицо его было покрыто пылью, теперь оно было свежим, бородка заботливо расчесана, и вообще он выглядел щеголем, словно ехал на свидание с девушкой, с которой желал соединиться нерасторжимыми узами.

Пока Нанаи боролась с охватившим ее волнением, Набусардар в свою очередь с ужасом смотрел на нее, пытаясь объяснить себе столь поразительное совпадение.

Еще не вполне уверенный, он разглядывал ее и узнавал красновато-черные кудри и сине-зеленые глаза той девушки, с которой разговаривал в Оливковой роще. Несомненно, это прекрасное лицо той, из-за которой он так страстно стремился в Деревню Золотых Колосьев.

И чем больше он смотрел на нее, тем очевиднее ему становилась, что дочь Гамадана и есть та самая Нанаи, которую он хотел видеть госпожой своего сердца. Но ее же он нечаянно принес в жертву персам. В висках у него застучало, будто отбивали дробь барабаны вавилонских танцовщиц, кровь прилила к голове. Он едва справлялся с потоком нахлынувших чувств, земля под его ногами заколебалась. В душе его что-то оборвалось и рухнуло, как рушится лишенная подпорок стена здания.

Угнетенный, подавленный событиями последних дней, он думал найти свое счастье в Деревне Золотых Колосьев, а здесь на него обрушился еще более страшный удар. Он хотел крикнуть, что это неправда, но его словно оглушило, все поплыло перед глазами, и он вдруг на миг потерял равновесие, чего с ним не случалось даже на поле боя.

С тяжелым сердцем он приблизился к Нанаи.

Вне сомнений, это была она.

И он отвернулся, не в силах дольше смотреть на ее лицо.

Он не смел взглянуть в лицо той, которую хотел полюбить самой пламенной любовью. Не смел глянуть в глаза той, которую сам же принес в жертву. Не мог совладать со стихией, бушевавшей у него внутри.

Еще один удар, который ему придется пережить. Ту, в ком он хотел видеть друга, единственно надежную опору в превратностях судьбы, он сам же сломал и осквернил.

— Что с тобой, господин? — спросила Нанаи. — И как ты узнал, что найдешь меня в этом доме?

Он помолчал, чтобы немного взять себя в руки, потом ответил;

— Я встретил Гамадана, и он мне все рассказал. Он идет следом и скоро будет здесь.

— Значит, ты видел моего отца…

— Да, он сказал, что его дочь сообщит мне о персидских лазутчиках.

Эти сведения я должен как можно скорее доставить Набусардару. Я не подозревал, как не подозревает и мой господин, что ты Нанаи приходишься Гамадану дочерью. Я собирался разыскать на пастбище тебя и сообщить, что ты стала избранницей Набусардара. Свидетельством тому служит этот дар тебе от Непобедимого. Но теперь, когда я узнал об исполненном тобой долге, я понимаю, что дар этот слишком скромен.

— Я вижу, ты не знаешь Гамаданов, — никто из нас никогда не служил царю за награды и не принимает дары за исполнение долга.

Набусардар попытался загладить промах.

— Это дар не за службу царю, его посылает своей возлюбленной великий Набусардар.

— Великий Набусардар послал его своей возлюбленной? Ты так сказал гонец?

Она почувствовала вдруг, что прежняя мечта снова возвращается к ней.

— Нет, нет! Это невозможно!

— Но это так, — подтвердил он.

Он вытащил из-под плаща шкатулку и положил на край постели.

Она сразу узнала свой рисунок, только здесь он сверкал золотом. Открыв крышку, она увидела цепочку с тремя пластинками. На каждой было вырезано по строфе ее песни. Она обратила внимание и на княжеский герб Набусардара на застежке.

— Ох, господин, — вздохнула она, не зная, что ей со всем этим делать.

Ей хотелось петь от радости и плакать от боли. Все ее существо как бы раздвоилось, и обе половины думали и чувствовали по-разному. Несколько дней назад она приняла бы этот знак внимания как величайшее счастье, но после минувшей ночи в сердце ее царило смятение. Ясно ей было только одно: что она не может принять этот дар ни как награду за принесенную жертву, ни как знак любви Набусардара. Ведь Устига сказал ей, что таким способом вавилонская знать покупает женщин. Она не могла допустить, чтобы ее покупали, угрызения совести замучили бы ее.

Она закрыла шкатулку и протянула Набусардару. Тот поставил ее на стол.

При этом она сказала:

— Передай непобедимому Набусардару, господин, что я чту его благосклонность и буду благодарна, если он отложит этот дар до тех времен, когда судьба поручит меня его милости. Теперь же я не связанная никакими узами дочь свободного отца, у нас есть небольшое стадо, которое дает нам необходимые средства к существованию. Скажи ему еще, что я любила Вавилон, но теперь ненавижу, потому что он бесчестит и велит бесчестить будущих матерей Вавилонии.

Нанаи вспомнила слова Устиги, живописавшего ей развращенность столичных нравов.

Но Набусардар понял ее иначе, решив, что Нанаи думает о своей собственной чести, которой она пожертвовала по приказу Вавилона.

Он сам отдал этот приказ, и теперь, в наказание, вместо ожидаемой любви, она отвечает ему озлобленностью.

Он давно не пользуется расположением Эсагилы, благосклонность царя висит на волоске, жителей столицы он оттолкнул от себя оборонительным планом, а любовь Нанаи погубил случайно. Теперь на всем белом свете у него осталась только армия. Может, попытаться вернуть любовь Нанаи, открывшись ей? Гонец верховного военачальника не в силах ничего изменить, но Набусардар может выпросить себе прощение. А если Нанаи не простит его? Он может принудить ее и добиться ее любви силой. Но о такой ли вынужденной любви тоскует Набусардар? Разве ему нужна безразлично какая любовь, а не одна-единственная — свободно родившаяся, пламенная и преданная, чтобы при ее поддержке у него хватило сил совершить то великое, что он задумал?