Дмитрий Барчук - Сибирская трагедия Страница 43

Предложение Ивана Иннокентьевича было принято безоговорочно, и вскоре мы стали с ним соседями. Его супруга Александра Николаевна оказалась милейшей и образованной женщиной. Она получила образование в Санкт-Петербурге, в психоневрологическом институте, но посвятила себя литературе. Работала корреспондентом в газете, корректором, писала стихи, знала китайский язык. Своих детей у Золотовых не было, и Александра Николаевна с особой заботой, как старшая сестра, стала ухаживать за моей беременной женой.

Матушка Полины поселилась в соседней комнате. Она сильно болела и редко вставала с кровати. Жена ухаживала за ней и подолгу рассказывала о Томске, о тете Анне, о дяде Саше, о двоюродных братьях и сестрах, их семьях, ценах на томских рынках, университете и о многом-многом другом.

Старушка оживилась, она с нетерпением ожидала рождения внука.

– Можно ли противостоять этой демагогии?! – сокрушался Иван Иннокентьевич. – Фабрики – рабочим! Земля – крестьянам! Мир – хижинам, война – дворцам! Скажите, Пётр Афанасьевич, какой мужик устоит перед такими соблазнами? Землю выкупать не надо, убей барина или старосту и бери ее, сколько хочешь. Не важно, что потом придут комиссары, и все у него отберут. Но это будет потом, сейчас важно, чтобы этот мужик расправился с прежними собственниками. Так сказать, промежуточный вариант! То же самое и на заводах. Не важно, что без инженеров и технологов все производство встанет, главное – его сейчас захватить чужими руками, а потом разберемся. С войной – вообще казуистика несусветная! Приказывать солдатам оставить фронт и отправляться домой, чтобы грабить и убивать своих же более успешных и образованных сограждан? Да противнику только того и надо!

Я благоразумно промолчал. Золотову собеседник не нужен был сейчас, ему хватало одного слушателя.

– Мировая революция? Интернациональный долг? Бред какой-то! – не понимал этот здравомыслящий человек. – Видите ли, немецкие солдаты – тоже рабочие, у них свои буржуи, которых надо поставить к стенке. И они тоже повернут свои штыки против своих угнетателей. Но зачем им это делать, если уже подарено пол-России? Немец по своей природе в первую очередь бюргер[102], а потом только солдат, и когда он видит бесхозные черноземы, то мечтает вовсе не об экспроприации заводов Kpyппa[103], а чтобы устроить на этих черноземах свою латифундию[104] и помыкать этим глупым славянским стадом. Россия сошла с ума!

Я молчал и все прочнее укреплялся в намерении как можно скорее покинуть эту обезумевшую страну. Статистические справочники по бурято-монгольскому скотоводству, за которые нам в Бурятской думе обещали щедро заплатить, меня заботили в первую очередь, а большевики со своими невыполнимыми лозунгами были далеко. Мои сбережения подходили к концу, денег не было даже на билеты до Сан-Франциско.

– Я давеча ходил на публичную лекцию одного большевика, в прошлом члена ЦК партии социал-демократов. И все ожидал его объяснений, как большевики намереваются привести Россию к социалистической пристани, минуя стадию «вываривания в фабричном котле». Но, к моему удивлению, лектор даже заострил внимание на этом вопросе. И, знаете, как он мотивировал изменение курса своей партии? Дескать, Россия уже пережила буржуазно-капиталистическую ступень развития во время правления Керенского. Услышав такую чушь, я чуть не упал со стула от возмущения. Высшее мастерство демагогии, обмана и лжи! Чтобы за полгода проскочить целый этап социально-экономического развития, да еще в условиях войны и разрухи, – несусветная глупость, но для невзыскательной публики сойдет. Эх, думал ли когда-нибудь Карл Маркс, что мировая социалистическая революция может начаться с России, Китая или Монголии, а не с Великобритании, Германии или Соединенных Штатов?!

Я лишился возможности работать дома. В одной комнате лежала больная теща, в другой уже третий день не вставала с постели жена. Приглашали доктора, он сказал, что можно ускорить роды, но лучше все же обождать пару-тройку дней, чтобы все произошло естественным путем. И хотя Полина старалась лежать тихо, но все равно постоянно отвлекала меня какими-нибудь вопросами или просьбами. В результате статистика по бурятскому скотоводству никак не поддавалась приведению в систему. А Иван Иннокентьевич должен был до нового года отвезти выполненный заказ в Читу и получить гонорар.

Видя, что работа стопорится, Золотов предложил мне днем, пока он заседает в заводском совещании, работать в его домашнем кабинете.

Утром я спускался на первый этаж и получал от Ивана Иннокентьевича перед уходом на службу наставления на предстоящий день, Александра Николаевна же поднималась наверх ухаживать за моей женой и ее матерью.

Однажды днем хозяин пришел на обед на редкость возбужденный.

– В городе готовится нечто ужасное. Большевики собрались разоружать юнкеров, ссылаясь на постановление своего ревкома. А офицеры военного училища отказываются ему подчиниться и признают только власть Комитета защиты родины и революции. Отряды юнкеров приведены в боевую готовность. По дороге мне попался навстречу такой отряд. Мальчишки подготовились основательно. Обуты в валенки, поверх шинелей надеты овчинные полушубки, за плечами винтовки, а на поясе болтаются ручные гранаты. Но вся пехота и артиллерия на стороне большевиков.

Наскоро пообедав, Иван Иннокентьевич наказал нам сидеть дома и не высовываться без крайней нужды, а сам отправился на разведку: разузнать, будет ли сражение или переговоры приведут к миру.

Но стоило ему только уйти, как на улице началась перестрелка. Рядом засвистели пули, и сверху послышался звон разбитого стекла. Я извинился перед Александрой Николаевной, что оставляю ее в опасную минуту одну, и поспешил к жене наверх.

Полина в накинутом поверх ночной рубашки халате, не сходившемся на ее огромном, выпирающем животе, стояла возле разбитого окна, проводя пальцами по линии раскола.

– Прочь от окна! – закричал я страшным голосом.

Она недоуменно посмотрела на меня, ведь я никогда прежде на нее не повышал голоса.

– Ты на меня кричишь? – произнесла она, не веря своим ушам.

Но, сдержав рыдания, отошла вглубь комнаты.

– Петя, нам кто-то разбил камнем окно. И как он умудрился докинуть камень до второго этажа? Это какую силу…

Ее слова потонули в страшном грохоте. Дом содрогнулся. Полина не удержалась на ногах и упала на пол. Я бросился к ней.

– Что с тобой, дорогая? Ты цела? Не ушиблась?

– Нет. А что это было? Землетрясение? Ой, кажется, у меня начались схватки… Боже, я рожаю…

Я подхватил ее на руки и отнес на кровать. Схватил подушку и заткнул ею пробоину в стекле. Снова грохнуло. Но на этот раз снаряд пролетел над домом. Из нашего окна было хорошо видно, как во дворе военного училища вздымаются к небу столбы из комьев снега и замерзшей земли. Снаряды рвались и с другой стороны, возле Русско-Азиатского банка. Даже не специалист в военном деле понял бы, что наш дом оказался меж двух огней. Худшего места для убежища вряд ли можно было найти в воюющем городе.

– Девочка моя родная, пожалуйста, потерпи немного, – уговаривал я жену, словно в ее силах было отложить роды. – Нам нельзя здесь оставаться. Это не землетрясение, дорогая, это война. Гражданская война. Только вот куда нам податься?

– Я знаю, куда! – выкрикнула влетевшая в комнату Золотова. – В военное училище! Там юнкера, они не дадут нас в обиду!

– Вы так полагаете?

Я подвел Александру Николаевну к окну и показал на разрывы снарядов во дворе ее убежища.

– Там еще опаснее. А другого места для укрытия нет?

Золотова задумалась.

– А что так холодом тянет? – она показала на дверь в комнату Полининой мамы.

К своему стыду, в беспокойстве за жену я совершенно забыл о теще и с начала обстрела даже не поинтересовался, как она там. Молчание из смежной комнаты я воспринимал как знак того, что у нее все в порядке. Но я ошибся.

Хорошо, что Полина не увидела этой картины. Даже мне, мужчине, видавшему ужасы первой русской революции, нелегко было сдержать эмоции.

Артиллерийский снаряд пробил стену у самого угла дома, прямо над изголовьем Полининой мамы. Через пробоину виднелась улица и пробегавшие по ней юнкера с винтовками, а ветер задувал снежинки в комнату. Следы от осколков виднелись повсюду. Расщеплен комод, разбито старое зеркало в бронзовой раме. От иконы Богородицы, висевшей в красном углу, осталась только верхняя планка, а обломки вперемешку со стеклами валялись на полу. Сама обитательница помещения лежала на своей кровати с раскрытыми неподвижными глазами, устремленными в потолок, и если бы не пыль от штукатурки, осевшая на ее лице и придававшая ей вид египетской мумии, то можно было подумать, что бабушка просто прилегла отдохнуть и думает о чем-то своем. Всего одна маленькая рана на виске и еще не засохшая струйка крови на подушке. Она была мертва.