Генрик Сенкевич - Крестоносцы Страница 43

– Это ваш племянник, родич мой?

Збышко нагнулся и поцеловал аббату руку.

– Я его маленьким видел и теперь не признал бы! – сказал аббат. – Ну-ка, покажись!

Быстрыми глазами он оглядел Збышка и сказал:

– Уж больно красив, не рыцарь, а панна!

Но Мацько возразил:

– Звали эту панну немцы танцевать, да все, кто только пускался с ней в пляс, свалились, да так, что больше уж не встали.

– Он и самострел без рукояти натягивает! – воскликнула вдруг Ягенка.

– А ты чего суешься? – повернулся к ней аббат.

Ягенка вся так и вспыхнула, даже шея и уши у нее покраснели, и ответила в крайнем смущении:

– Я сама видела…

– Берегись, как бы он не подстрелил тебя, а то девять месяцев лечиться придется…

При этих словах песенники, пилигрим и причетники так и покатились со смеху, а Ягенка совсем потерялась, так что уж аббат сжалился над нею и, подняв руку, показал ей на широченный рукав своего одеяния.

– Спрячься, девушка, – сказал он, – а то сгоришь со стыда.

Тем временем Зых усадил Мацька на лавку и велел Ягенке принести вина.

– Пошутили, хватит! – продолжал аббат, обратив на Збышка глаза. – Я сравнил тебя с девушкой не для того, чтоб над тобой поглумиться, любо-дорого смотреть на твою красу, не одна девушка ей позавидовала бы. Нет, я знаю, ты удалец! Слыхал я и про твои подвиги в Вильно, и про фризов, и про Краков. Зых обо всем мне рассказал – понял?..

Тут он пронзительно поглядел Збышку в глаза и, помолчав с минуту, продолжал:

– Пообещал три павлиньих чуба – ищи их! Преследовать врагов нашего племени – это дело похвальное и угодное Богу… Ну а коли ты еще что-нибудь обещал, так знай, что я тотчас могу разрешить тебя от этих обетов, ибо дана мне такая власть.

– Эх! – воскликнул Збышко. – Уж если человек в душе пообещал что-нибудь Богу, то какой же властью можно разрешить его от этого обета?

Услыхав такие речи, Мацько со страхом поглядел на аббата, но тот, видно, был в самом хорошем расположении духа и потому не разгневался, а только весело погрозил Збышку пальцем и сказал:

– Ишь ты, умник какой нашелся! Смотри, брат, как бы с тобой не приключилось то же, что с немцем Бейгардом.

– Что же с ним такое приключилось? – спросил Зых.

– На костре его сожгли.

– За что?

– За то, что болтал, будто мирянин может так же постигнуть небесные таинства, как и лицо духовного звания.

– Сурово его покарали!

– Но справедливо! – взревел аббат. – Ведь это кощунство против Духа Святого! А вы как думаете? Может ли мирянин постигнуть небесные таинства?

– Никак не может, – дружным хором ответили причетники.

– Вы, шуты, тоже смирно сидите, вы ведь вовсе не ксендзы, хоть макушки у вас и бритые.

– А мы уже не шуты и не скоморохи, а слуги вашей милости, – ответил один из них, заглядывая в большой жбан, от которого так и несло солодом и хмелем.

– Нет, вы только посмотрите!.. Голос – как из бочки! – воскликнул аббат. – Эй ты, лохмач! Ты что в жбан-то заглядываешь? Латыни там на дне не найдешь!

– А я и не ищу латыни, я пива ищу, да никак не найду.

Аббат повернулся к Збышку, который в изумлении смотрел на этих придворных, и сказал:

– Это все clerici scholares [51] , хоть каждый из них предпочел бы швырнуть книгу, схватить лютню и таскаться с нею по свету. Приютил я их и кормлю, что поделаешь? Бездельники они, последние бродяги, да петь умеют и службу отправлять, так, из пятого в десятое, – вот мне от них в костеле и польза, а при случае и защита, есть между ними горячие парни! Пилигрим говорит, будто побывал в святой земле, только зря бы ты стал у него спрашивать про моря да чужие страны, он даже не знает, как зовут византийского императора [52] и в каком городе он живет.

– Знал я, – хриплым голосом возразил пилигрим, – да как стала меня на Дунае лихоманка трясти, так все из головы и вытрясла.

– Больше всего удивляют меня мечи, – сказал Збышко, – у причетников я никогда их не видывал.

– Им можно, – сказал аббат, – они ведь непосвященные, а что я ношу меч на боку, это тоже неудивительно. Год назад вызвал я на бой на утоптанной земле Вилька из Бжозовой из-за тех лесов, через которые вы проезжали в Богданец. Не принял Вильк вызова…

– Как же он мог принять вызов от духовного лица? – прервал Зых аббата.

Аббат вскипел и, ударив кулаком по столу, крикнул:

– Когда я с оружием, я не ксендз, а шляхтич!.. А он потому не принял вызова, что хотел напасть на меня со слугами ночью в Тульче. Вот почему я ношу саблю на боку!.. Omnes leges, omniaque iura vim vi repellere cunctisque sese defensare permittunt! [53] Вот почему я вооружил их мечами.

Услышав латынь, Зых, Мацько и Збышко умолкли и склонили головы перед мудростью аббата, хотя никто из них не понял ни одного слова; аббат все еще поводил гневными очами и наконец сказал:

– Как знать, не нападет ли он еще тут на меня?

– Эва! Пусть только сунется! – воскликнули причетники, хватаясь за мечи.

– Пусть суется! И мне уж скучно без драки.

– Он этого не сделает, – возразил Зых, – скорее с миром на поклон придет. От лесов он уже отказался, про сына думает… Да вы знаете… Только не бывать этому!..

Меж тем аббат успокоился и сказал:

– Я видел, как в корчме в Кшесне молодой Вильк пил с Чтаном из Рогова. Они нас не признали – темно было – и все толковали про Ягенку.

Тут он повернулся к Збышку:

– И про тебя.

– А что им от меня нужно?

– От тебя им ничего не нужно, только не по вкусу им, что неподалеку от Згожелиц завелся третий хлопец. Вот и говорит Чтан Вильку: «Небось спущу с него шкуру, не будет таким красавчиком». А Вильк ему: «Может, говорит, нас побоится, а нет, так я ему живо ребра пересчитаю!» А потом они все твердили друг дружке, что ты непременно будешь их бояться.

Тут Мацько поглядел на Зыха, Зых на Мацька, и лица у обоих стали хитрыми и веселыми. Никто из них не был уверен в том, что аббат действительно слышал такой разговор, а не выдумал его для того, чтобы подзадорить Збышка; но зато оба они, особенно Мацько, который хорошо знал Збышка, отлично поняли, что не было лучшего способа свести его с Ягенкой.

А тут аббат будто невзначай обронил:

– Сказать по правде, храбрые парни!..

Збышко и виду не подал, что это его задело, только спросил у Зыха каким-то чужим голосом:

– Завтра воскресенье?

– Воскресенье.

– Вы к обедне поедете?

– А как же!..

– Куда? В Кшесню?

– Туда ближе всего. Куда ж еще ехать-то?

– Ладно!

XVI

Догнав Зыха и Ягенку, которые с аббатом и его причетниками направлялись в Кшесню к обедне, Збышко присоединился к ним и поехал дальше вместе со всей компанией – ему непременно хотелось показать аббату, что он не боится ни Вилька из Бжозовой, ни Чтана из Рогова и не собирается прятаться от них. В первую минуту юношу снова поразила красота Ягенки; и в Згожелицах, и в Богданце он часто видел ее разодетую для гостей, но никогда наряд ее не был так пышен, как сейчас, когда она собралась в костел. Девушка была в шубке алого сукна, подбитой горностаем, рукавички у нее тоже были алые, из-под горностаевой шитой золотом шапочки спускались на плечи две косы. На коне она сидела не верхом, по-мужски, а в высоком седле с подлокотниками и скамеечкой для ног, кончики которых едва виднелись из-под длинной, в прямую складку юбки. Зых, который дома позволял дочери ходить в кожухе и яловых сапогах, желал, чтобы в костеле все видели, что к обедне приехала не дочка какой-нибудь мелкой сошки, захудалого шляхтича, а панна из богатого рыцарского дома. Коня ее вели под уздцы два подростка в наряде, вверху пышном, а внизу в обтяжку, какой носили обычно пажи. Позади ехали четверо слуг, а уж за ними следовали причетники аббата с мечами и лютнями у пояса. Весь этот поезд привел Збышка в восхищение, особенно Ягенка, которая была хороша удивительно – не девушка, а картина, и аббат, который в своем пурпурном одеянии с широченными рукавами смотрел прямо путешествующим князем. Скромнее всех был одет сам Зых – он позаботился о пышности прочих, а себе оставил только песни да веселье.

Аббат, Ягенка, Збышко и Зых, поравнявшись, поехали рядом. Сперва аббат велел своим песенникам петь божественные песни; потом эти песни ему, видно, прискучили, и он завел разговор со Збышком, который с улыбкой поглядывал на его огромный меч длиной никак не меньше двуручных немецких мечей.

– Я вижу, – важно сказал аббат, – тебе удивительно, что при мне этот меч, так знай же, что синоды дозволяют духовным особам иметь при себе в дороге не токмо мечи, но даже баллисты и катапульты, а мы ведь сейчас с тобою в пути. Когда святой отец возбранял духовным особам носить мечи и пурпурные одежды, он, наверно, думал о людях низшего сословия, ибо шляхтича Бог сотворил для оружия, и тот, кто пожелал бы разоружить его, восстал бы против велений Предвечного.

– Я видал мазовецкого князя Генрика, который выходил на единоборство, – ответил Збышко.

– Не то зазорно, что он выходил на единоборство, – возразил аббат, поднимая вверх палец, – а то, что женился, да к тому же неудачно, mulierem [54] взял fornicariam и bibulam [55] , которая, как говорят, с молодых лет Bacchum adorabat [56] , да к тому же была adultera [57] , a от этого тоже ничего хорошего нельзя было ждать.