Алла Кроун - Перелетные птицы Страница 43

Он положил руку ей на талию, но Надя отодвинулась.

— Какие у тебя планы на будущее? Куда поедешь?

— Ночью я много думал, — медленно произнес Алексей. — Как только Мария окрепнет настолько, что сможет путешествовать, я уеду из Владивостока. Подамся к охотникам, выучусь этому занятию. Я хороший стрелок. — Он печально улыбнулся. — Вместо того чтобы убивать людей, буду охотиться на животных. Если я что-то и умею, то хочу, чтобы мои умения приносили пользу.

— Но ты не приспособлен к такой жизни!

— Я не боюсь работы. — Алексей сжал кулаки, губы его превратились в тонкую линию. — Большевикам меня не сломить. Может быть, раньше меня баловали, но, независимо от того, кем рождается человек, если он решил выжить, он выживет.

Граф Персиянцев посмотрел на Надю и обнял.

— Любовь моя, сердце мое, как же я буду скучать по тебе!

Но Надя была непреклонна. Ребенок был ее, и от своего решения не показывать его Алексею и даже не рассказывать, куда они с братом уезжают, она не отступится. Однако осознание того, что, быть может, они видят друг друга в последний раз, его объятия, его теплое дыхание у нее на щеке, биение его сердца — все это не могло не вызвать отклика в ее теле. С долгим вздохом Надя подняла голову и открыла губы навстречу ему.

Однако у нее была цель: горько-сладкая месть должна свершиться. Она не должна проявлять слабость сейчас, когда он в ее власти. Она будет любить его так, как никогда раньше, чтобы он вспоминал о ней до конца своей жизни и чтобы каждый день мучился от мысли о том, что потерял.

Никогда прежде любовь и ненависть не вступали в такое открытое противоречие в сердце Нади. «Алеша, Алеша, настанет ли когда-нибудь день, минута, когда любовь к тебе будет приносить наслаждение, а не горе и невыносимую боль?» Она посмотрела в его потемневшие глаза, положила ладони ему на грудь и стала медленно и нежно, как перышком, вести ими вниз по его телу, чувствуя, как оно напрягается, как мышцы его подрагивают от предвкушения. Пробежавшись пальцами по бедрам Алексея, она подняла руки к его лицу. Теплыми, жадными губами она припала к его шее и почувствовала пульсирующую жилку, в каждом толчке которой выражалось все его естество — нарастающий ритм, готовый слиться с нею в совершенном единении. Надя позволила своему разуму отдаться этому ритму, раствориться в нем.

О чем она думала? Он не принадлежал ей, не был ее мужчиной. Другая женщина будет прикасаться к этим глазам, будет иметь право на его руки, на его губы и дыхание. Но она, Надя, будет владеть его разумом, его сердцем, и, когда его руки будут прикасаться к другой женщине, мысли его будут о ней, и он будет представлять… Что? Ее нежные объятия?

О нет! Ее губы, ее язык, ее жадное желание вобрать его в себя, удержать и оставить без сил.

Когда его возбуждение дошло до наивысшего, мучительного пика, до вершины экстаза, он закричал. Этот крик был таким пронзительным, таким глубинным, что Надя поняла — союз ее любви и ненависти сделал его пленником на всю жизнь.

— Надя, Надя! — воскликнул он. — Боги позавидовали бы нашей любви… Обреченной любви. Господи, прошлое будет преследовать меня вечно!

«Будет», — подумала она и вдруг почувствовала внутреннюю пустоту. Ей неожиданно стало понятно, что, сделав его своим пленником, она и себя приковала к нему навеки.

Вскоре Надя ушла, испугавшись, что передумает и расскажет о своих намерениях. Не разбирая дороги, она бежала по темным улицам в пустоту.

Следующие несколько дней почти не сохранились в ее памяти. Они превратились в туман, в котором движения, мысли и слова сплелись в облачко пара, окутали ее разум и притупили боль. Сергей скоро организовал перевод всех сбережений, которые накопил за месяцы упорного труда в больнице, в «Русско-Азиатский банк» в Харбине. Он не спрашивал Надю, почему она не рассказала госпоже Розмятиной, куда они уезжают. Пока ехали на дрожках по мощенным булыжником улицам до вокзала, мимо них проплывало море испуганных, взволнованных лиц. Надя прижимала к груди тепло укутанное тельце Кати, и ей вдруг захотелось рассмеяться.

— Сережа, неужели мы действительно будем наконец жить спокойно, без страха?

Часть III

Харбин, Маньчжурия

Глава 21

В сентябре 1931 года от горячих бурь, несущих пыль из пустыни Гоби на Харбин, остались лишь воспоминания, и теперь осенние листья тихо опускались на тротуары, забиваясь в трещины между булыжниками мостовых. Порой неожиданные порывы ветра, прошедшие через сибирские степи, остужали сухую жару и гнали по небу далекие облака.

Благодаря потоку русских беженцев — дворян, офицеров, — покинувших Россию после революции 1917 года, Харбин превратился в крупный город с развитой культурой. В центральном районе — так называемом Новом Городе — школьницы в коричневых формах и черных передниках бежали в гимназию Оксаковской для девочек, а в нескольких кварталах от них дети в голубой форме торопились в начальную школу Христианского Союза молодежи, сокращенно ХСМ. Вскоре после того, как дети скрылись с улиц, их матери устремились к универмагу «Чурин и К°» на пересечении Большого проспекта и Новоторговой улицы. Вытянутое двухэтажное здание с угловым куполом, ажурными решетчатыми балконами на втором этаже и навесами над витринами занимало полквартала. Магазин Чурина являлся главным коммерческим заведением этой части города и был обожаем местными модниками.

Однако самым оживленным отделом там всегда был бакалейный, где гурманов ждали деликатесы, способные удовлетворить даже самый утонченный вкус. Здесь были французский шоколад, турецкая медовая халва из сезама с шоколадным и ванильным вкусом, копченый угорь, пряные немецкие колбасы и Надины любимые ближневосточные сливочные колбаски с орехом.

Но мимо чего она действительно не могла пройти, не купив хотя бы маленькую баночку, так это мимо белужьей икры, привозимой сюда с Каспийского моря. Ей доставляло определенное удовлетворение иногда позволять себе подобный изыск, не задумываясь о расходах.

Наде нравилось ходить за покупками в магазин Чурина, и восхищенные взгляды мужчин-покупателей доставляли ей не меньшее удовольствие, чем приветливость и обходительность продавцов. К своим тридцати пяти годам Надя расцвела и превратилась в прекрасную женщину. Былую стройность она, однако, утратила, что, впрочем, было совершенно незаметно из-за грациозной осанки, благодаря которой Надя выглядела величественно, точно статуя античной богини, и казалась выше своих метра шестидесяти семи.

Сегодня, в бледно-зеленом костюме с узкой юбкой до середины голени и в шляпке в тон, кокетливо сдвинутой набок, она провела в магазине целый час. Купив икру, женщина вышла и с наслаждением вдохнула прохладу утра.

Улица кишела людьми. Многие сидели на длинных скамейках, отделенных от проезжей части кустами, где любила собираться молодежь. Тут можно было, как говорится, и на людей посмотреть, и себя показать, и Надя в шутку сравнивала это место с Английской набережной в Санкт-Петербурге. Свернув на Большой проспект, она пошла в сторону Гиринской улицы, где в двух кварталах отсюда находился ее дом. По дороге Надя раскланивалась с многочисленными знакомыми. За одиннадцать лет жизни в Харбине она стала довольно известной как поэтесса и сестра одного из лучших в городе врачей.

Поначалу им было непросто. Приехав в Харбин в ноябре 1920 года, они были ошеломлены поразительным контрастом между безумной, суматошной жизнью Владивостока и мерным пульсом этого богатого города. И все же это был истинно русский город с привычными широкими бульварами и высокими двустворчатыми окнами. Улицы здесь имели русские названия: Мостовая, Бульварный проспект… Высокий, украшенный затейливой резьбой деревянный шатер Никольского собора возвышался над городом с холма, на котором встречались Вокзальный и Большой проспекты. На солнце тут и там блестели золотые луковицы русских православных храмов. Надя с трудом верила, что это Маньчжурия. Единственным напоминанием об этом были многочисленные рикши и китайские кули с болтающимися на затылке тонкими косичками и в телогрейках, да и те лопотали по-русски, хоть и с сильным акцентом.

Маленькая Катя сначала побоялась забираться в причудливое транспортное средство, которое показалось ей похожим на детскую коляску с подушками. Все же ее удалось убедить сесть матери на колени, и вскоре она уже весело хохотала оттого, что ее катает странный дядя. Надя улыбнулась: «Не называй его дядей. Он рикша».

Через несколько дней после приезда в Харбин Сергей нашел двухкомнатную квартиру на Гоголевской. Эта улица, соединяющая Новый Город с районом Мацзягоу, была оживленной и довольно шумной, но Надя не жаловалась. Когда Сергей устроился на работу в центральную больницу, одну из самых крупных в городе, Надя осознала, насколько им повезло в сравнении с остальными беженцами, не имевшими востребованных профессий. Слава Богу, что Сергей был врачом!