Александр Дейч - Гарри из Дюссельдорфа Страница 43

Прусская печать особенно яростно нападала на Гейне за его выступление против Платена; поэт понял, что путь к государственной службе для него закрыт навсегда. Даже многие друзья Гейне отнеслись далеко не сочувственно к нему, только Фарнгагены проявили дружеское участие и поддерживали поэта.

В Гамбурге число врагов Гейне заметно растет. Его ненавидит прежде всего банкир Лазарь Гумпель, выведенный Гейне под видом маркиза Гумпелино в памфлете на Платена. Но зато Соломон Гейне по-настоящему оценил творчество племянника, который высмеял его самого крупного конкурента. Недаром он охарактеризовал Гарри, рекомендуя его знакомой артистке госпоже Девриент у себя на обеде: «Каналья!..» В этом возгласе было столько же брани, сколько и любования задорной ловкостью племянника. Это не мешало Соломону Гейне постоянно раздражаться против Гарри. А тот называл Соломона «золоченым дядей» и по-прежнему был вынужден являться к нему на поклон, чтобы получать более или менее щедрые подачки. Являясь в прихожую Соломона, Гейне, как в былые годы, спрашивал у камердинера: «Ну, какая у вас погода?» И, если Соломон был плохо настроен в тот день, добрый слуга отвечал: «Бурная погода, господин доктор, уж лучше приходите еще раз, вечерком».

Мелкие унижения, которым подвергался Гейне в Гамбурге, необычайно усиливали его болезненность и раздражительность.

В образе Гумпелино Гейне высмеял не только Лазаря Гумпеля, но и типические черты гамбургских денежных тузов. Самодовольство, уверенность в своей мощи, самодурство — все это были свойства, которых не был лишен и Соломон Гейне, не меньше Гумпеля любивший показную роскошь.

Постоянные стычки с дядей, заканчивавшиеся примирением до новой ссоры, били по самолюбию Гарри. Поэт однажды шутя, но с большою примесью серьезности написал в альбом Соломону: «Дорогой дядя, дай мне взаймы сто тысяч долларов и забудь навеки твоего любящего тебя племянника. Г. Гейне».

Но, несмотря на все личные заботы и неудачи, Генрих Гейне только мужал в борьбе с многочисленными врагами. Большой ум подсказал ему, в чем заключается значение этой борьбы и его место в ней. «Теперь дело идет о высших интересах самой жизни, — писал он Фарнгагену, — революция врывается в литературу, и война становится серьезнее, Может быть… я единственный представитель этой революции в литературе, но она необходима во всех смыслах».

Перелетная птица

В комнате — беспорядок. В углу лежит раскрытый чемодан, в нем разбросанное белье, книги, рукописи… Стулья стоят посреди комнаты, и на них навалены разные вещи. Обитатель этой комнаты, Гейне, сидит у стола и задумчиво водит карандашом по бумаге. Перед ним чашка недопитого кофе и бутерброд с куском сыра на тарелочке. В дверь постучали, и вошел молодой человек, с которым Гейне в последнее время часто встречался. Это был критик Лудольф Винбарг, большой почитатель творчества Гейне, один из немногих гамбуржцев, решившихся написать восторженную статью о новом томе «Путевых картин». Редакторы долгое время не хотели печатать отзыв Винбарга, но все же он появился.

Винбарг подошел к столу и, поздоровавшись с Гейне, бросил любопытный взгляд на лист бумаги, лежавший перед поэтом. В только что написанном стихотворении каждая строка была исправлена, перечеркнута и над ней сверху написана новая. Винбарг воскликнул:

— Боже мой, какая трудная работа!

Гейне пристально посмотрел на Винбарга и иронически улыбнулся:

— Вот ваши коллеги, критики, толкуют о вдохновении и думают, что поэты поют, как птички божьи, обо всем, что придет в голову. А кто знает, сколько нужно бессонных ночей, растерзанных чувств, горячих мыслей, для того чтобы создать хоть сколько-нибудь приличное стихотворение! Не знаю, как другие, а я тружусь, как ювелир над золотой цепью, и пригоняю колечко к колечку — слово к слову, рифму к рифме.

Винбарг задумался и сказал:

— Очевидно, вот такой упорной работой и достигается та простота и безыскусственность, какую мы видим в поэзии Гейне.

— Дорогой друг, — ответил Гейне, — вы заглянули за кулисы, или, лучше сказать, увидели постройку дома. Но, когда все готово, леса убираются, и на ваш суд предстает новое здание.

Винбарг внимательно огляделся вокруг, выбрал один из стульев и присел на него, убрав лежавшие на нем вещи. После некоторого молчания он сказал:

— Знаете, что мне пришло в голову? У вас вид путешественника, который провел беспокойную ночь на постоялом дворе.

Грустный, бледный Гейне слабой улыбкой ответил на слова друга.

— Так оно и есть, — сказал он. — Я себя чувствую путешественником и не только в Гамбурге, но и везде в Германии. Вернее сказать, Лудольф, я — перелетная птица, которая ищет лучших краев.

— Куда же летит перелетная птица? — в тон Гейне спросил Винбарг.

— Перелетная птица, — серьезно сказал Гейне, — летит в будущее…

Наступила пауза. Гейне порылся в бумагах и нашел смятый листок.

— Послушайте это. Моя исповедь сегодняшнего дня;

Для дел высоких и благихДо капли кровь отдать я рад.Но страшно задыхаться здесь,В мирке, где торгаши царят.

Им только б жирно есть и пить,Кротовье счастье брюху впрок:Как дырка в кружке для сирот,Их благонравный дух широк.

Их труд — в карманах руки греть.Сигары модные курить.Спокойно переварят все, —Но их-то как переварить!

Хоть на торги со всех сторонПривозят пряности сюда,От их душонок рыбьих тутСмердит тухлятиной всегда.

Нет, лучше мерзостный порок,Разбой, насилие, грабеж,Чем счетоводная моральИ добродетель сытых рож.

Эй, тучка, унеси меня.Возьми с собой в далекий путь,В Лапландию, иль в Африку,Иль хоть в Штеттин — куда-нибудь!

О, унеси меня!. Летит…Что тучке мудрой человек!Над этим городом онаПугливо ускоряет бег.

Винбарг почувствовал, что это действительно исповедь сердца поэта. Двадцативосьмилетний критик тоже задыхался в Гамбурге и мечтал уехать куда угодно, только бы прочь из этого города. Он не хуже Гейне знал гамбургское общество и не раз слыхал от толстых, самодовольных дам, жен сахарных и кофейных королей, что его друг Генрих Гейне непроходимо глуп и ни о чем не может говорить с дамами, кроме как о погоде. Они и не подозревали, что Гейне издевательски говорил с ними только о погоде.

Пришел художник Петер Лизер, давний приятель Гейне, глуховатый и поэтому всегда имевший растерянный вид. Лизер был страстным любителем музыки. Гейне всегда поражался тому, что Лизер, несмотря на глухоту, тонко воспринимал музыку и даже был оперным критиком в одном из гамбургских журналов. Прервав беседу Гейне и Винбарга, Лизер, не говоря ни слова, протянул Гейне белый листок бумаги. На нем был изображен резко черными беглыми штрихами знаменитый итальянский скрипач Николо Паганини, приехавший на гастроли в Гамбург. Несколько дней назад Гейне и Лизер встретили Паганини на Юнгферштиге. На скрипаче был темно-серый сюртук, длинный, доходивший до пят, отчего вся его фигура казалась очень высокой. Длинные черные волосы вились кудрями и спадали на плечи, обрамляя мертвенно бледное лицо с резкими чертами. В этом лице было что-то зловеще-фантастическое, что привлекало всеобщее внимание.

«Я зарисую его, непременно зарисую!» — сказал Лизер и, стремительно выхватив из кармана альбом и карандаш, тут же несколькими смелыми штрихами набросал Паганини. Этот портрет Лизер теперь принес и подарил Гейне.

— Но, друзья мои, у меня есть нечто получше, чем этот рисунок. Дьявол водил моей рукой, это несомненно! — Лизер таинственно захихикал. Это он делал всегда, когда радовался какой-нибудь своей проделке. Тут же он добавил: — И тот же дьявол дал мне три билета на сегодняшний концерт Паганини.

— Откуда это? — разом спросили Гейне и Винбарг. Они знали, что попасть на концерт Паганини было почти невозможно.

Лизер только загадочно улыбнулся и не выдал тайны, а вечером торжественно повел друзей в Театр комедии, где Паганини давал концерт.

Когда друзья вошли в зал, ярко освещенный хрустальными люстрами со свечами, там царила полная тишина. Публика, переполнившая партер и ложи, блиставшая модными туалетами, брильянтами и жемчугами, черными фраками, белоснежными манишками и манжетами, орденами и лентами, браслетами, серьгами и булавками в галстуках, — избранная публика делового, денежного Гамбурга с нетерпением ждала выхода прославленного скрипача. Торопливой походкой пробежал через зал Георг Гаррис, бессменный импрессарио Паганини. Гейне шепнул Винбаргу: