Николай Данилов - Кордон Страница 44

— Есть! — отозвался капитан-лейтенант.

На другой день в назначенный час на площади фанфары горнов известили о начале парадного смотра гарнизона. Мимо губернатора под триумфальный бой барабанов торжественно прошли повзводно одетыен в новую форму моряки и солдаты. Прошли плохо, неровными шеренгами. Солдаты наступали друг другу на сапоги, теряли ногу, колыхая и смешивая строй. Однако Завойко остался смотром доволен. Он видел гордо выпяченные груди, молодцеватые лица матросов и солдат, их досадные гримасы, когда сбивались с ноги. Во всем этом губернатор уловил главное — люди воспрянули духом, у них появилась надежда на лучшую жизнь, и они всем своим видом старались понравиться генералу, проявившему о них заметную заботу.

Завойко не удержался, выкрикнул:

— Достойным представителям Российского императорского военно-морского флота и русской армии — слава!

В ответ, набрав полные груди воздуха, петропавловский гарнизон в двести мощных глоток прокричал:

— Ур-а-а!..

Вскоре после парада гарнизона иностранные китобои решили проверить, верны ли слухи о том, что прибывший губернатор велел применять строгие меры, если они учинят скандал. Китобои избили русского грузчика и с диким хохотом выбросили его из трактира. Узнав об этом, унтер-офицер Степан Спылихин со своей командой беглым шагом направился к месту происшествия. Окровавленный грузчик был еще у трактира. Человек пытался подняться с земли, но ноги его не держали и он всякий раз валился на бок.

— Захмелел? — нагнувшись над ним, доверительно спросил Спылихин.

— Нет, — со стоном ответил грузчик. — Я выпил кружку кваса… Голова кружится. Ногами они меня топтали. Внутри что-то оборвалось…

Моряки рванулись было в трактир, но Спылихин их придержал:

— Оставайтесь тут. Глум янки над трезвым человеком учинили. Двое отнесите его в лазарет. С иностранцами я поговорю один. Надо выяснить, что да как… Понадобитесь, позову.

Унтер-офицер исчез в трактире, а через минуту в проеме двери показалась его широкая спина. Степан, отбиваясь кулаками, отступал от наседавших на него американцев.

— Полундра! — выкрикнул кто-то из команды, и моряки ринулись в трактир. Началась свалка. Зазвенели разбитые стекла окон. В бранных выкриках, угарной ругани невозможно было с улицы разобрать чья берет. В воздухе замелькали ножи и тут же раздались ружейные выстрелы. На шум сбегался народ. Через несколько минут люди вывалили из трактира, и картина прояснилась. Рус-

ские моряки вели перед собой с десяток бузотеров, ловко завернув им руки за спины.

Подбежавшие на помощь своим иностранцы сразу сбавили пыл, когда увидели у трактира, кроме русских моряков, взвод вооруженных солдат. Усачи держали винтовки наизготовку. Их лица были решительными.

Через некоторое время в порту разносились вопли и ругань на чужом языке. Это во дворе гарнизонной гауптвахты русские моряки и солдаты подвергали экзекуции дебоширов-иностранцев.

В тот же час бледный от злости и негодования капитан китобойного судна объяснялся с губернатором Камчатки. Василий Степанович провел американца в гарнизонный лазарет и показал ему до крови избитого грузчика.

— Ваши матросы изувечили этого человека только за то, что он осмелился при них зайти в свой трактир, — пояснил Завойко. — Надеюсь, господин капитан, вы понимаете, что так вести себя не в своей стране не позволительно… Когда к нам прибывают иностранцы с добрыми намерениями, мы широко открываем ворота, встречаем с хлебом и солью — милости просим, дорогие гости! Но запомните сами и передайте другим. — Лицо губернатора посуровело. — Когда нас затронут, спуску не дадим. Измываться над своими людьми мы никогда и никому не позволим. Кто этого не поймет, пусть не взыщет. Таков у нас, русских, характер…

Капитан китобоя с недовольством, но подписал бумагу, где обязывался впредь не допускать беспорядков в русском порту, после чего ему разрешили забрать своих бузотеров с гауптвахты.

Поздно вечером, направляясь домой, Завойко ненадолго зашел в портовую канцелярию. Ее управляющий, грузный полнолицый мужчина лет сорока пяти, при лампе-молнии собирал со стола бумаги, намереваясь покинуть учреждение. Губернатор взял первопопавшуюся на глаза папку. Полистав спросил, что означает один документ, второй, третий… Управляющий канцелярии разволновался. Василий Степанович, услышав довольно-таки сбивчивые ответы, сказал:

— В вашем заведовании нет никакой четкости. Сплошная запутанность, бессистемность. Тут черт мозги свихнет и не разберется, что к чему. С хаосом и неразберихой в документах будем считать, что с сего дня покончили.

Губернатор, не услышав подтверждения, метнул на не-

уклюже стоявшего перед ним чиновника строгий взгляд:

— Я, может, не ясно выразился?

— Ясно-с.

— С завтрашнего дня, — продолжил Завойко, — начнем по прожекту расчищать территорию порта и сооружать укрепительные объекты. Вот мои наброски, постарайтесь в них разобраться. Заведите новые учетные документы. Отныне портовая канцелярия будет считаться губернской. С вас я требую, чтобы она была зеркалом нашей деятельности.

Василий Степанович поднял на чиновника глаза, и тот торопливо сказал:

— Слушаюсь.

— А вам посилен этот труд? — неожиданно спросил Завойко, желая знать дорожит ли человек своим местом.

— Двадцать лет-с занимаюсь канцелярскими делами…

Василий Степанович удовлетворенно кивнул:

— Достаточно давно. Но я не видел бумагу, в коей сказано, что Камчатка стала губернией.

— Простите, — с извиняющей улыбкой проговорил управляющий, — но вы мне об этом не говорили-с.

Завойко нахмурился.

— Вы сами обязаны знать. И что, совсем не думали об этой бумаге?

— Нет-с, — тихо выдавил чиновник. — Как я осмелюсь без вас излагать ваши мысли?

— У вас в данном положении должны мысли совпадать с моими. Иначе как же нам вместе служить?

— Слушаюсь.

— Завтра я выберу время посмотреть эту бумагу и подписать.

— Как угодно-с.

Завойко вышел. Чиновник, услышав стук захлопнувшейся двери и убедившись, что губернатора в помещении нет, полушепотом бросил:

— Деспот! — Он тут же сделал из пальцев кукиши и выбросил руки со словами — Вот тебе, узурпатор, — фигу! — На больший протест управляющий канцелярией Ап-полон Давыдович Лохвицкий способен не был.

Отведя таким образом душу, чиновник сел за письменный стол и, глубоко вздохнув, обмакнул гусиное перо в чернильницу, на чистом листке бумаги красивой вязью вывел: «Извещение».

Василий Степанович, вернувшись домой, по давно

заведенной привычке сделал в записной книжке пометки: обозначил, что выполнено за день, набросал прожект работы на завтра. На отдельном листочке написал: «В канцелярии возможно мошенничество. Контроль». Завойко любил во всем точность и порядок.

ВУЛКАНЫ

По-братски, плечо в плечо, величаво стоят в тридцати верстах от Петропавловска убеленные сединами снега каменные исполины — Корякский и Авачинский вулканы. Оба действующие. Мирно, словно ведя непринужденную беседу, «покуривают» древние старики.

Завойко поинтересовался, когда возникло и что означает слова «авача». Старик-камчадал поведал губернатору то, что слышал от своего деда.

Это было давным давно. В день праздника Кита на полуострове появились белые люди. Они привезли много подарков взрослым и детям. Шаман, приняв от гостей в дар красный мешочек с сухой мелко рубленной волшебной травой, взял ее на язык, потом понюхал. Морщинистое лицо шамана исказилось, на глазах появились слезы умиления. Он зажмурился, открыл рот и, хватая им воздух, громко издал звуки: «Авач-х!» Повторил их старик несколько раз. Соплеменники шамана, который умеет разговаривать с верхними людьми, поняли, что так надо называть прибывших с материка гостей. А поскольку ими оказались россияне, слово «авача» (измененное «авачх») стало означать «русские». И понесли его местные жители от яяны {Яяна — жилище коряков} к яяне, от селения к селению. Этим словом на полуострове в честь дорогих гостей назвали губу, вулкан, реку.

«Версия, конечно, — подумал Завойко, выслушав камчадала, — Сколько в ней правды, сколько выдумки, старик не знает и сам».

А когда все-таки вулканы стали Корякским и Авачинским? Может, в XVIII веке, когда ученый и путешественник Степан Петрович Крашенинников исследовал полуостров, а его современник штурман флота Иван Фомич Елагин с матросами срубил в 1739 году на берегу губы (ныне Авачинской), около ительменского поселка Аушин, пять прочных деревянных домиков и маленькую церквушку? А возможно, и раньше, когда в этих местах появились первые русские землепроходцы.

Как очутились на полуострове люди с материка? Что заставило их пробираться на самый краешек земли? Одних влекло страстное желание познать неизведанный край, другие сбежали из родных мест от притеснений властей, непросветной нужды и горя, третьих сослали. Люди эти разные, не совпадали и их цели появления в столь отдаленных местах. Но все они были до отчаянности смелыми, одержимыми.