Павел Загребельный - Роксолана. Роковая любовь Сулеймана Великолепного Страница 44

Неожиданно на диване против похода на Родос выступил великий визирь Пири Мехмед-паша. Уже и в боях под Белградом он часто болел и устранялся от обязанностей сераскера, так что султан вынужден был полагаться то на второго визиря Мустафа-пашу Чобана, то на таких славных своих бегов, как Ахмед-паша или Бали-бег. Теперь старый Пири Мехмед не только сам отказывался идти на Родос, но и не советовал делать этого султану. Все ждали тяжкого гнева султана, но Сулейман был милостив, он даже оставил Мехмед-пашу великим визирем и назвал его своим наместником в Стамбуле на время своего отсутствия, а сераскером поставил Мустафа-пашу. Последнего сделал визирем еще при Селиме не кто иной, как Пири Мехмед. Веселый красивый босняк, который ко всему легко приспосабливался, за что и прозван был Чобаном, Мустафа был простым капиджи у Пири Мехмеда, потом стал капиджибашей и так пришелся по сердцу великому визирю, что тот отважился предложить султану Селиму сделать Мустафу визирем. Селим ответил: «Я еще не сошел с ума, чтобы такого олуха делать визирем, но если хочешь иметь еще и скомороха, то бери». В египетском походе Мустафа-паша проявил чудеса храбрости, возвел роскошный дом над морем, где часто принимал венецианского баила Марка Минио, Луиджи Грити и самого Ибрагима, держался независимо не только из-за своего богатства, но также и потому, что знал, как любит его новый султан, ибо под Белградом Сулейман показал, что превыше всего ставит воинов безумной, дикой храбрости, а Чобан был именно таким.

Назначив Мустафа-пашу сераскером, Сулейман отдал ему в жены свою сестру Хафизу, вдову придворного капиджибаши, убитого султаном Селимом. Для сорокалетнего паши получить в свой гарем жену, которую уже кто-то держал в постели, было бы не слишком великой радостью, если бы эта жена не была султанской сестрой и если бы дал ее не сам султан. Но, вводя безродного босняка в султанскую семью, Сулейман давал понять, что сераскерство для Мустафа-паши вещь не случайная, что в будущем его ждет и печать великого визиря; и уже Чобан уравнивался с хвастливым Ферхад-пашой, презиравшим всех членов дивана только потому, что был женат на султанской сестре Сельджук-султании, а румелийского беглербега Ахмед-пашу, всеми силами рвавшегося к наивысшей должности в диване, просто уничтожал. Ахмед-паша заменил старого Касим-пашу, воспитателя султана, тот попросился на отдых и готов был уступить место четвертого визиря даже такому рубаке, как румелийский беглербег. Ахмед-паша под Белградом, пожалуй, действительно превзошел храбростью всех, и Сулейман еще по пути в Стамбул осыпал ласками отважного беглербега, и в то же время султан, разбиравшийся в людях, видел, что Ахмед-паша служить для чужой славы не мог. Введенный в диван, он был груб с другими визирями, позволял себе высокомерие даже со старым Пири Мехмедом, разводил сплетни. Султан терпел его только потому, что считал великим воином, а без таких людей — знал это хорошо! — никакого могущества не достигнешь.

Год назад Сулейман отправлялся из Стамбула неведомо куда, отправлялся с невероятной пышностью, вел огромное войско, показывая его столице, но не называя своего врага, которому оно должно было нанести удар. Теперь все знали, куда идет султан, но выступал он из столицы без чрезмерной пышности, и войска никто не видел, так как собиралось оно отовсюду, точно капли дождя в большой темной туче, часть шла по суше, часть должна была переправляться морем — из разных гаваней в разное время вышло девяносто девять легких и семьдесят тяжелых галер, сорок палиндрей, пятьдесят фуст и бригантин, всего свыше трехсот судов, и все взяли курс к берегам Ликии, к Родосу, чтобы прийти туда именно тогда, когда со своими спахиями и янычарами придет сам султан.

Не одно сердце сжалось в тот день, когда отправлялся султан против острова, не одни глаза заплакали тайком или открыто, не скрывала своей печали султанская сестра Хафиза, вынужденная разлучиться с любимым мужем, в объятиях коего успела ли и побывать, не смела даже заплакать Хуррем о своем султане, ибо без него оставалась просто маленькой рабыней, пока не родит падишаху сына и не возвеличится теми родами (а если не сына, а если не родит?). «Берегите себя, ваше величество, — сказала она в ночь их расставанья, — потеряв вас, я теряю все». Сплела из своих золотых волос тоненький браслет и подарила султану. Залог ее любви или его победы? Ах, какой же непрочный, хотя мало что на этом свете может сравниться в прочности с волосами любимой женщины. Но кому мог поведать Сулейман об этой женщине, о ее словах и ее дивном подарке? Встревоженность и неуверенность сопровождали этот внезапный поход нового султана, и никто бы не взялся предугадать его последствия. Ведь даже великий Мехмед Фатих не мог взять Родос. Его воины взобрались уже было на стены крепости, точно львы, сорвавшиеся с цепи, и уже хотели броситься на разграбление неприступного города рыцарей, когда на них грозно обрушился сераскер Месих-паша: «Грабить запрещается! Все, что есть на Родосе, должно пойти в султанову казну!» Это так расхолодило воинов, что христиане смогли отбить их штурм.

Грозный Селим, завоевавший Сирию, Египет и Аравию, начал строить огромный флот, чтобы напасть на заклятый остров, но скончался, не успев осуществить своего намерения, — словно бы какая-то сила и впрямь хранила христианских рыцарей-разбойников, которые засели за белыми каменными стенами и башнями острова двести лет тому назад, придя туда с Кипра.

Когда из-под стен только что захваченного славными исламскими войсками Белграда Сулейман рассылал гордо-радостные фетх-наме о своей великой победе, он послал письмо и гроссмейстеру родосского ордена Вилье Иль-Адану. Престарелый гроссмейстер уловил в султанской похвальбе угрозу, поэтому не обрадовался победе Сулеймана, а ответил посланием довольно враждебным. Слишком уверенным чувствовал он себя за своими непробивными стенами, да еще и надеясь на поддержку всех христианских властителей, для которых Родос был мечом, нацеленным в самое сердце нечестивых.

Восьмидесятилетний гроссмейстер имел под рукой каких-нибудь полтысячи рыцарей, у молодого султана было, может, полсвета! Месяцы, проведенные в столице после белградского похода, султан потратил не только на врачевание своей сердечной раны, но и на внимательное наблюдение за тем, что происходит вокруг. Новый император испанский Карл дрался за Италию с королем Франции Франциском. Папа римский был озабочен расколом в своей церкви, который внес немецкий монах Лютер. Пресветлая Венецианская Республика, удовлетворившись привилегиями, полученными от султана по заключенному после победы под Белградом договору, не пошлет на защиту Родоса ни единого судна. Остров неминуемо должен стать добычей исламского войска, и свершиться это должно незамедлительно.

Сулейман послал Иль-Адану письмо с предложением сдать остров добровольно. Поклялся аллахом, творцом неба и земли, Магометом, посланником аллаха, всеми пророками и всеми святыми книгами, что отпустит Иль-Адана и всех его людей с острова, ибо великий грех проливать кровь мусульманских воинов, если землю можно взять без боя.

Гроссмейстер не ответил на письмо, да султан и не надеялся на ответ.

Повел большую часть войск по суше. Шли шесть недель под раскаленным солнцем, за день проходили столько, сколько в обычных условиях проходили бы за два. Султанские бостанджии опережали поход, разбивали для падишаха огромный его шатер с золотым шаром над ним, и Сулейман, пока его воины, утомленные за день, отдыхали для нового, еще более тяжелого дня, вершил государственные дела, советовался с визирями и пашами, велел своему верному Джелаледдину писать письма, карал и миловал.

Проходили по горным ущельям, голым, как брюхо дикого осла, по мрачным равнинам, усеянным мертвыми, выжженными солнцем холмами. Где-то здесь бежал после изгнания из рая и ужасался этой земле Адам. Султан призвал в свой шатер мудрецов, сопровождавших победоносное войско, и потребовал от них ответа, чем Адам питался в раю. Седобородые никак не могли прийти к согласию. Один стоял за кабачки, другой был сторонником сельдерея.

— А хлеб? — спросил султан. — Разве он не ел хлеба?

— Хлеб — это уже на земле, — ответил старейший из имамов. — В поте лица. В раю одни плоды. Но не сладкие. За сладкий плод был изгнан. А какие же не сладкие? Могли быть кабачки, мог быть сельдерей, могло быть и еще что-то.

— С чем он вышел из рая? — спросил султан.

Никто не знал. Не думали об этом.

— Бог прикрыл ему срам. Так?

Имамы соглашались. Прикрыл.

— Значит, дал ему пояс?

Имамы не возражали.

— За пояс он мог бы заткнуть сельдерей с его длинными листьями. А в руках нести кабачок. Иначе откуда бы у людей были и сельдерей и кабачок?

Имамы по достоинству оценили высокую мудрость падишаха. «Поистине аллах объемлющ, знающ! Он дарует мудрость, кому пожелает…»