Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья) Страница 44

— Вот так всё и получилось, дорогой Елхан, — закончил Черкез-ишан своё повествование. — Махтумкули говорит:

Всему своя причина разрушенья:Горам — ветра, долинам — вод теченье.

Аллах придумал причину «разрушения» и мне создал Узукджемал. Он-то приносит её ко мне к говорит: «Вот она, сгорай от любви», то, когда я руки протягиваю, уносит. Сущее несчастье!

Черкез-ишан вытер платком вспотевший лоб. Он так увлёкся своим рассказом и вновь нахлынувшими переживаниями, что не видел ничего вокруг. Иначе он давно бы обратил внимание на изменившееся, потемневшее лицо Берды. Вообще-то он заметил, что слушатель взволнован, однако принял это как сочувствие к судьбе Узук и своим любовным перипетиям. А у Берды сердце стучало так, будто хотело разбить грудную клетку. Вот, оказывается, каков ты на деле, Черкез-ишан! Заманил девушку в пустую келью и пытался обманом овладеть сю? Так чем же ты, сволочь, отличаешься от Бекмурад-бая?

Черкез-ишан шумно отхлебнул остывший чай.

— Знаешь, Елхан, я очень переживал, когда она убежала из дома моего отца. Но верил, что так кончится всё — не может. И оказался прав! Она убежала от Бекмурад-бая и снова пришла ко мне — это случилось совсем на днях.

Берды будто ткнули шилом — он еле сдержался, чтобы не вскочить: новость была слишком уж невероятна.

— Да-да! — покивал Черкез-ишан. — Не смотри на меня так, я правду говорю. Когда вы с Клычли ко мне приходили, она вот в этой комнате была. Но… снова не повезло. Вернулся я, проводив вас, — дом пуст, улетела пташка! Куда она скрылась, ума не приложу. Теперь вот сижу и высматриваю: не идёт ли. Не придёт — сам разыщу, и уж на этот раз держать буду крепко!

— Где же вы её разыщите? — спросил Берды, стараясь не выдать обуревавших его чувств, и удивляясь собственной выдержке.

— Кто знает, Елхан, где её искать, — вздохнул Черкез-ищан. — Джейран один — охотников много. Три руки протянуты к Узукджемал — мягкая рука, кровавая рука и мозолистая рука. Мягкая — это моя. Попадёт в неё — счастье найдёт. Кровавая — Бекмурад-бая, в ней — гибель. А мозолистая — это одного парня, чабана. Этот чёртов чабан, понимаешь, сумел чем-то приворожить сердце Узукджемал. Настолько приворожил, что она никого другого видеть не хочет. С этим чабаном труднее всего спорить. Я на него настолько зол, что даже, кажется, убил бы при встрече!

— Убивай! — закричал Берды, теряя самообладание.

— Ты — что? — опешил Черкез-ишаи. — Что случилось, Елхан?

— Убивай, потому что я и есть тот самый чабан!

— Значит, ты не Елхан, а Берды?

— Да, я Берды!

— Берды?

— Берды!

Черкез-ишан проворно подошёл к сундуку, куда была убрана постель. Когда он обернулся, в его руке тускло блеснула синеватая сталь кольта. Сухо ударил спущенный курок, но выстрела не последовало: осечка.

Берды схватился за наган. В тишине комнаты грохнул выстрел.

Пистолет Черкез-ишана отлетел в сторону.

Берды скрылся в темноте.

Возбуждённый и несчастный, он пошёл в аул, заглянув по пути к Сергею. Узнав о случившемся, Сергей рассердился.

— Вечно у вас что-нибудь не так! Каждая случайная ошибка кровопролитием кончается!

— А ты бы усидел спокойно, когда тебе в лицо всякие гадости говорят? — защищался Берды.

— Усидел бы! — отрезал Сергей. — Нужно бросить дурные обычаи и быть покультурнее!

— За культуру совесть не променяешь.

— Кто тебя её менять заставляет, кто? О деле нужно думать, а не о собственных переживаниях! Сейчас наше главное оружие — хладнокровие, терпение, выдержка. А вспыльчивость и всякие там обычаи — это, брат, ни к чертям собачьим не годится, понял?

— Я ведь не убил его!

— Неважно! Ты его против нас восстановил. Неужели ты не понимаешь, сколько вреда принесла твоя несдержанность?

Берды хмуро слушал и вскоре стал собираться, отнекиваясь от уговоров Сергея переночевать и позабыз рассказать ему о гибели Байрамклыч-хана.

Клычли, к которому Берды зашёл, тоже отнёсся неодобрительно к его рассказу, однако ругаться не стал, вопреки ожиданиям Берды, уже приготовившегося выслушать новую нотацию. Утром, когда Берды ещё спал, Клычли пошёл к Черкез-ишану. Тот встретил его с перебинтованной рукой, но дружелюбно, как всегда. Пуля задела средний палец и скользнула по ладони — рана была лёгкая, хотя Черкез-ишан по временам и морщился от боли.

— Всё хорошо хорошим концом, — сказал Клычли. — Тот парень вообще очень сожалеет о случившемся. Ночью вчера ко мне пришёл и всё сокрушался, просил, чтобы я извинился перед тобой. Ты уж, ишан-ага, прости ему вспыльчивость. Его состояние тоже понимать надо.

Черкез-ишан посмотрел на свою забинтованную руку, не торопясь с ответом. Потом сказал, глядя в глаза Клычли:

— Мы с тобой, Клычли, дружим давно, ещё с тех пор, как вместе в отцовской медресе учились. И я считаю справедливой пословицу, что халат хорош новый, а друг — старый. Поэтому честно тебе скажу: в том, что ранен, сам виноват, сам первый погорячился. И всё же помириться с тем парнем я не могу.

— Неужели так сильно обиделся? Ты же культурный и умный человек и должен понимать, что из-за камня, о который случайно ушиб ногу, не стоит срывать всю гору.

— Согласен, — кивнул Черкез-ишан. — Со стороны всё случившееся кажется пустяком. По крайней мере, я так это и расцениваю. Однако мира между мной и этим парнем быть не может, и ты, пожалуйста, не старайся сделать невозможное.

— Но почему? — настаивал Клычли, видя, что Черкез-ишан говорит без какого-либо заметного раздражения. — Какой тебе смысл считать этого парня врагом?

Черкез-ишан быстро взглянул на Клычли, подвигал челюстью, словно пережёвывая скрытую улыбку.

— Ты не думай, Клычли, что, если я отказываюсь мириться, значит хочу причинить ему какой-то вред. Если этот парень в самом деле Берды, как он назвался, значит он — большевик. И тем не менее я совершенно далёк от мысли выдать его чернорубашечникам. Теперь я понимаю, что и нефть, которую он просит, не для Джунаид-хана предназначается, однако я, вероятно, забуду об этом. Только не уговаривай меня мириться. Лучше чай пей, а то остынет.

Клычли облегчённо улыбнулся.

— Похоже, что вы уже помирились,

— Ошибаешься. У ишана Черкеза не может быть мира с чабаном Берды и баем Бекмурадом.

— Как же ты, ишан-ага, чабана и бая рядом ставишь?

— Не знаешь?

— Не знаю.

— Понятно: притворяешься. Но я этого не заметил и верю твоим словам: не знаешь. Так вот, надеюсь, тебе известно, что Узукджемал удрала от Бекмурад-бая?

— Известно.

— А то, что она у меня жила и от меня сбежала, тоже известно?

— Знаю и об этом — Берды вчера рассказал.

— И сказал, наверно, что девушка, только ему верна?

— Сказал.

— А я — ей верен, и собираюсь добиваться её во что бы то ни стало. Может быть мир между мной и Берды?

— Да, задачка трудноватая…

— Вот то-то и оно! А мстить этому Берды я. совсем не думаю. Больше того. У меня к тебе по этому делу даже просьба есть. Выполнишь?

— Всегда рад оказать тебе услугу, ишан-ага.

— В таком случае вот что скажу тебе. Берды был моим гостем, а гость, как говорится, выше отца родного. Я вёл себя нетактично по отношению к нему, глупо вёл, за пистолет схватился. Значит, оскорбил гостя и опозорил себя. Попроси Берды, чтобы он нигде не рассказывал об этом, ладно?

— Это пусть тебя не волнует. Я за Борды ручаюсь, как за самого себя.

Черкез-ишан снова бросил на Клычли быстрый взгляд, хотел что-то сказать, но промолчал.

Поговорив ещё немного, они расстались.

Нефть и масло Черкез-ишан помог достать.

Дымоход кривой, да дым прямой

Трудно представить, как шли красные войска по Каракумам от Чарджоу до Байрам-Али. А ведь большинство бойцов были уроженцами России, привыкшими к прохладному, мягкому климату! За двадцать дней они прошли двести с лишним километров. Стволы винтовок, накаляясь на солнце, обжигали руки. От жары трескалась и ломалась кожа обуви. Коробились и ломались, как фанера, пропитанные солью пота гимнастёрки. Бойцы падали без сознания от перегрева. У многих шла носом кровь, на неё обращали внимания не больше, чем на обычный пот, так же вытирая рукавом или вообще не вытирая. Воды не хватало. Если случалось раздобыть её, первым делом заливали в пулемёты. Они были решающим фактором похода, так как войска шли с боем.

Белые организовали у Байрам-Али сильную оборону. На их стороне приняли участие в боях первые отряды английских колониальных войск, состоящие из сипаев. Не в пример своим осторожным хозяевам, сипаи дрались отчаянно. Невозмутимые темнолицые воины в светлой одежде, казалось, были начисто лишены чувства страха. Их не пугал ни массированный пулемётный огонь, пн штыковой удар атакующих. И всё же Байрам-Али был взят. Этому в значительной мере способствовали и туркменские джигиты, переходившие на сторону красных.