Владислав Бахревский - Василий Шуйский Страница 44

Тогда встал перед царем архиепископ Варлаам и воскликнул:

— Царь! Ты безвольно и постыдно дал ослепить себя через женщину. Твой слуга творит беззакония твоим именем, а потому все казни, все темные убийства, совершенные слугой, падут на твою голову.

— Варлаам, поостынь! — сказал Годунов, — Для тебя приготовлена келейка в Антониевом Новгородском монастыре.

— Не боюсь тебя, Борис! Не боюсь принять смерть от тебя! Но запомни: все слезы, до единой капельки, отольются на тебе и на твоем племени. Коли за себя не страшно, побойся за детей своих.

— У меня нет детей.

— Будут.

— Прости, государь, неразумных пастырей, — сказал Годунов Федору Ивановичу. — Я сыскал вместо них кроткого и мудрого. Имя ему Иов.

— Иов! — застонал Дионисий.

— Государь, это поп опричников! — вскричал Варлаам, но на него надвинулась стража, и тогда пошел он прочь от царя, отплевываясь, как от сатаны.

— Благословите! — крикнул вдогонку Федор Иванович и Дионисию и Варлааму, но их уже выставили за дверь.

Князь Василий Иванович стоял на крыльце тюремной своей избы.

Пристав держал сидельцев без строгостей. Пятеро стрельцов не столько стерегли, сколько прислуживали князьям.

Минул год опалы. Дмитрий с Иваном по-прежнему жили в Шуе, а вот Андрея утесняли. Из села Воскресенского перевели в Галич, в тюрьму, а из Галича услали на Белоозеро.

Снег падал так густо, будто небо на дыбки стало. Князь Василий вышел в тревоге поглядеть — не возвращается ли Александр со стрельцами. Поехали лося добыть, дело небезопасное.

Голова от снежного мельтешения шла кругом, и Василию Ивановичу чудилось — крыльцо плывет вверх, навстречу снежному потоку. Поток же становился все белее да и просиял, слепя глаза, ибо до солнца было совсем уже недалеко.

Чтобы не упасть, князь Василий закрыл глаза, а когда открыл — увидел темную фигуру. Одолевая снегопад, человек шел к тюремной избе.

Василий Иванович вгляделся — монах. Монах подошел к крыльцу, поклонился князю до земли.

— Ты — Василий Иванович?

— Я Василий Иванович.

— Велено передать тебе: старец Иов преставился на апостола и евангелиста Матфея шестнадцатого ноября.

— Какой старец? Иди на крыльцо.

— Я тут, — сказал монах твердо. — Старец Иов в миру был князем Иваном Петровичем Шуйским.

— Ивана Петровича не стало? Господи!

— Не своей смертью помре, мученической. Приехал к нам в обитель на Ивана Милостивого пристав князь Туренин. Три дня пожил, а на четвертый приказал топить печь в келье Иова сырой соломой, а заслонку закрыли.

Василий Иванович перекрестился.

— Туренин на помин души старца Иова дал триста рублей. Знать, не своих и не по своей воле уходил старца.

Инок поклонился и пошел прочь. А на Василия Ивановича будто крыша упала, стоял без чувств, а когда опомнился — отблагодарить, милостыню подать — снег и монаха сокрыл, и следы его.

Минула зима, весна отликовала. В разгар лета, в июле, повалил однажды снег. Густо, хлопьями, как зимой, когда неведомый монах принес весть о мученической кончине старца Иова.

Вышел князь Василий на крыльцо в изумлении. Не с кем было поделиться чудом — брат Александр со стрельцами на реке рыбачил. Вдруг в снежной завесе явился человек. Тот же монах подошел к крыльцу и сказал:

— Твоего брата, Василий Иванович, князя Андрея, удушили дымом у нас в Кирилло-Белозерской обители на мученика Дорофея.

Поклонился и пропал в снегу.

Снег тотчас перестал падать, князь Василий побежал за монахом, да след потерял. Снег на июльском солнце растаял как не бывало.

Минул год, другой…

Вербой встретила Москва князя Василия Ивановича. Царь помиловал не только Шуйских, Татевых, Колычевых, Урусовых, Бекасовых, но и Богдана Бельского.

За три опальных года в Московском царстве совершились дела великие.

Первое дело — стараниями правителя Константинопольский патриарх Иеремия II нарек и поставил митрополита Иова патриархом стольного града Москвы и всея Руси.

Святейший Иов был смиренным пастырем. Сан архимандрита он получил по указке Ивана Грозного. Сначала управлял монастырем в Старице, потом московскими Симоновым и Новоспасским монастырями. При Грозном его рукоположили во епископа коломенского, а при Федоре Ивановиче, заботами Годунова, в 1586 году нарекли архиепископом Ростова Великого, через год митрополитом Московским. 26 января 1589 года Иов первым из русских иерархов удостоился за смирение патриаршего звания. При блаженном царе Господь благословил Россию патриаршеством. Святейший Иеремия был не прочь перенести свою кафедру из Константинополя, занятого турками, в православную Москву, но Годунов деньгами, подарками, лестью, угрозами, каверзами добился учреждения пятого православного патриаршества и постановления в патриархи русского иерарха. Успех дела Годунов приписывал своему счастью и своей мудрости. О вечности помнил, но заботу имел о нынешнем дне. Свой патриарх — своя церковь.

Великих успехов достиг Борис Федорович и на ратном поприще. Посадил царя Федора Ивановича на коня, царицу Ирину Федоровну в карету — и отправил в поход, на шведа. Поход был зимний, тяжелый, но славный для русского оружия. Шведы уступили Иван-город, Ямы, Копорье, обещали вернуть Нарву, всю Карелию, многие города Эстонии.

Патриарх Иов, встречая царя-победителя в Москве, сравнил его с Константином Великим и со святым князем Владимиром. Лицо государя светилось счастьем, а бояре во все глаза глядели на конюшего.

Князь Василий Иванович никак к дому своему не мог привыкнуть. Робел, кушая на серебре, запивая еду из кубков в драгоценных камнях. В тюремной избе посуда была деревянная, пища простая… Сразу же навалилась великая забота: сороковой год. Нужно думать о женитьбе, о наследнике.

Собираясь первый раз после трехлетнего отсутствия в Думу, прикидывал, как подойти к Федору Ивановичу Мстиславскому. Старшую сестру Федора Ивановича постригли в монахини, за то, что назначалась в жены царю, но есть у князя еще одна сестра. Породниться с Мстиславскими — соединить две царские крови, рюриковичей и гедиминовичей. Великое дело!

Краснея и трепеща, входил князь Василий в Грановитую палату.

Вдруг подбежал к нему Борис Годунов, поклонился:

— Какое, Господи, несчастье! В Угличе зарезали царевича Дмитрия.

Шуйский слюнку не успел сглотнуть, а конюший снова ему поклонился:

— Умоляю! Езжай в Углич, расследуй дело. Уже пущен слух, чтоб погубить меня. Ты правды не скроешь. Ты и братья твои много претерпели от меня, жалеть и покрывать Годунова Шуйскому не с руки. Да и честность твоя всем ведома.

Опустился Василий Иванович на свое место, с ним говорят, а он не слышит.

Привели под руки царя. Сидел, плакал и был как совесть. Глядеть на него — горе, не глядеть невозможно.

Дума постановила назначить в комиссию по угличскому делу «Убиения царевича Дмитрия и двенадцати человек государевых людей» митрополита Сарского и Полонского Галасия, боярина князя Василия Ивановича Шуйского, окольничего Андрея Петровича Лупп-Клешнина и думного дьяка Елизара Вылузгина.

В Углич комиссия прибыла 19 мая 1591 года, на четвертый день после несчастья.

Ходил Василий Иванович смотреть место, где зарезали отрока. Солнце, что ли, в глаза ударило, заломило глазные яблоки — словно нельзя ему быть на святом месте. С тяжелой головой ушел на Волгу, чтоб ветром пообдуло.

Вода шла великим током. Поднял для чего-то палку, размахнулся, бросил. Смотрел, как волны уносят нежданную ношу.

«В каждое новое мгновение вода в реке новая, а река все та же, — подумалось князю. — А вот ушел из жизни человек, отрок, и мир уже не будет таким, каким мог быть. И прежнего мира тоже не станет. Смерть отрока, многое переменит в царстве, а может, и само царство».

Утихомирив боль в голове, отправился Василий Иванович на допросы.

Первым перед комиссией предстал Михаил Нагой. Сказал, тыча пальцем в членов комиссии:

— Царевича зарезали Осип Волохов, Никита Качалов и Данила Битяговский, сын дьяка Михаила, соглядатая Годунова.

— Ты видел, как было дело? — спросил Нагого Вылузгин.

— Сам не видел, но знаю.

Андрея и Григория Нагих уличили в неправде. Андрей был в тереме, прибежал на крик тотчас, застал царевича на руках кормилицы Ирины Тучковой — мертвым… Григорий приехал в терем из города, услышав колокол. Но говорил, что царевич был жив. Зато оба твердили как заклятье:

— Царевича зарезали!

— Ты видел, кто убивал царственного Дмитрия? — спросил Шуйский Григория.

— Не видел. Царевича зарезали!

— Отроки, игравшие с царевичем в «тычку», говорят иное. Дмитрий на ножик сам набрушился в падучей болезни.

— Коли тебя, князь, прислали правду сокрыть, пиши: «набрушился сам», а коли в тебе есть совесть, тогда пиши: зарезали.