Гюг Вестбери - Актея. Последние римляне Страница 44

— Ты смеешься надо мной, госпожа, — отвечал он.

— Я не смеюсь над тобой, Тит, — возразила она. — Но куда ты собираешься идти?

— В цирк с Цезарем.

С минуту Поппея молча смотрела на него, потом воскликнула серьезным тоном:

— Обещай мне не ходить сегодня в цирк.

— Я не могу этого обещать, — отвечал он.

— Обещай, обещай, — повторила она настойчиво, — и, может быть, сегодня же вечером я буду в состоянии потребовать от тебя поцелуя, о котором говорила.

Он подумал, что она забавляется, и вышел из комнаты со словами:

— Я воин Цезаря и повинуюсь ему.

Бешенство мелькнуло на лице Поппеи подобно черной тени; она ударила кулаком по ложу. Она по-прежнему сидела спиной к соседней комнате и вновь не заметила, что занавеска зашевелилась.

Выйдя на лестницу, Тит наткнулся на Нерона. Император был бледен, углы его рта подергивались, и глаза светились недобрым светом. Молодой центурион хорошо знавший его, заметил эти признаки, предвещавшие — припадок бешенства.

Тем не менее он был более чем обыкновенно спокоен и ласков.

— А, мой центурион! — воскликнул он, когда Тит почти наткнулся на него.

Эти слова прозвучали точно эхо и только увеличили смущение Тита. По-видимому, Нерон не заметил этого и, положив руку на плечо центуриона, пошел с ним в коридор.

— Ты был у императрицы? — спросил он.

Центурион кивнул.

— Вы, вероятно, говорили о беспорядках во дворце? Какие-то негодяи забрались ночью в большую беседку озера. Поппея велела тебе исследовать это дело?

Тит молчал.

— Или, быть может, — продолжал Нерон, — она говорила о моей безопасности, просила тебя охранять меня на пути в цирк?

— Императрица говорила о цирке, — пробормотал Тит.

Нерон лукаво, но ласково взглянул на него и неожиданно спросил:

— Как ты думаешь, любит меня римский народ?

Тит уклонился от прямого ответа, но довольно неловко.

— Я воин, — сказал он, — и мало знаю о народе.

— Наивный малый, — засмеялся Нерон, — вот Сенека, так тот бы ответил: «Любовь черни в глазах мудреца то же, что ветер, который бывает теплым, когда дует с юга, и холодным, когда дует с востока». Или: «Тот, кто заслужил одобрение собственной совести, не обращает внимания на одобрение других».

Тит благоразумно промолчал.

Минуту спустя Нерон воскликнул тем же насмешливым тоном:

— А все-таки сказать, что у Цезаря нет ни единого друга в целом мире, — это слишком!

Несмотря на свое самообладание, Тит вздрогнул, и Нерон, опиравшийся на его плечо, не мог не заметить этого… Он пробормотал что-то в ответ, а император продолжал:

— Ты, например, друг и воин Цезаря.

Тит ничего не ответил, а Нерон продолжал холодным тоном:

— …Друг и воин Цезаря, и ни предложение императорской власти сегодня вечером, ни поцелуй царицы любви не могли поколебать твою преданность.

Тит собрался с духом и спросил:

— Ты слышал…

— Боги, — перебил император, — нетрудно слышать и даже видеть сквозь шелковую занавеску.

По-видимому, изумление молодого человека крайне забавляло Нерона.

— Я не видел и не слышал ничего, что могло бы поколебать доверие Цезаря к его другу. Неужели ты не понимаешь, что это была шутка? Поппея очень тщеславна и всегда говорит, что в Риме нет человека, который бы мог устоять перед нею. Я предложил ей этот опыт над тобой. Поппея отлично разыграла свою роль и получила тяжелый удар, да, тяжелый удар, — повторил он почти свирепо, — Однако она хорошо играет, и ее шутки можно принять иногда всерьез. Для меня было немалым испытанием видеть, как она обнимала твою шею, но ведь мы с тобой философы, а?

Тит не знал, правду ли говорит император или нет, потому что в его голосе звучали сквозь дикую веселость угрожающие ноты. Но Тит чувствовал, что расположение Нерона к нему не поколебалось; что же касается Поппеи, то он был очень доволен, что она и ее супруг сведут счеты между собой.

— Если бы я был убит по дороге в цирк, — сказал Нерон, очевидно, намекая на что-то, — как ты думаешь, кто был бы выбран римским императором?

Тит отвечал, что не знает этого.

— Может быть, ты сам поселился бы в Золотом доме и наследовал любовь Поппеи Сабины, — продолжал император, пристально глядя на него.

— Цезарь шутит, — спокойно отвечал молодой человек.

— Ну, так Сенека?

— Сенека скорее согласится прожить неделю среди своих книг, в обществе Паулины, чем пятьдесят лет во дворце правителем мира.

— Твоя правда, — пробормотал Нерон. — Сенеке приятнее было бы написать оду, достойную Горация, чем завоевать Галлию. Но что ты скажешь о Кае Пизоне?

— Пизон — император! — с изумлением воскликнул Тит. — В тот день, когда в Риме воцарится такой предатель и бездельник, как Пизон, слава и могущество Рима погибнут.

— Верно, мой добрый друг! — воскликнул Нерон. — Итак, Пизон не будет императором. Рим смеется надо мной, потому что я артист. Однако же я не дурак; я слышу шутки, вижу улыбки и гримасы тех, которые аплодируют мне и венчают меня лаврами. Но в моем сердце есть капля крови Юлия, а в моей голове частица мудрости Сенеки, и я не позволю одурачить себя какому-нибудь Пизону.

Лицо Тита выражало полнейшее недоумение.

— Как! — воскликнул Нерон с горьким смехом. — Ты ничего не знаешь об этом? Итак, кроме меня, в Риме есть еще человек, не участвующий в заговоре. Кай Пизон и Субрий Флавий, один из ваших преторианских трибунов, намерены произвести переворот сегодня. Когда я буду подниматься по ступеням цирка, один из заговорщиков бросится передо мной на колени и повалит меня, а Флавий пронзит меня Мечом, а ваш достойный начальник, Фений Руф, предложит войскам провозгласить императором Пизона. Милый план, не правда ли? Теперь слушай: возьми отряд моих телохранителей, арестуй и приведи сюда Флавия и женщину, которую зовут Эпихарида, из дома по Фламиниевой дороге, знаешь? Не теряй времени, и мы еще поспеем в цирк.

— А Пизон? — спросил Тит.

— Пизон? О, я пошлю за ним Руфа.

Заметив удивление центуриона, он прибавил:

— Поверь мне, я знаю этого достойного воина. Он будет нам очень полезен.

Тит поспешил исполнить его приказание, а император пошел к Поппее. Она лежала в той же позе, что и раньше; и, увидев его, воскликнула с кокетливым нетерпением:

— Наконец-то ты пришел? Я дожидаюсь тебя больше часа.

Нерон обнял ее и прижал к груди с почти безумной страстью.

— О, Поппея, Поппея! — воскликнул он. — Довольно! Довольно!

— Медведь! — сказала она, когда он выпустил ее. — Посмотри, ты разорвал мою накидку. Теперь я ношу этот пурпур по праву сана, но когда-то носила его по праву красоты.

Она напомнила ему о банкете у Отона, когда она дразнила его своим пурпурным платьем.

— Теперь, царица любви, — заметил он, — ты носишь этот пурпур как по праву красоты, так и по праву сана.

— О, — сказала она, — ты просто льстец; скажи мне разве я не становлюсь старой и безобразной?

Он отвечал ей поцелуем.

Поппея засмеялась своим загадочным, бархатным смехом:

— Ты очень ласков сегодня, Цезарь, очень ласков с бедной старухой!

Она была года на два или на три старше его и в полном расцвете красоты; но ей нравилось иногда напускать на себя материнский вид, который очень забавлял Нерона.

— Я всегда ласков с тобой, Поппея, — сказал он почти грустно.

Лицо Поппеи приняло торжествующее выражение; она ничего не отвечала и молча играла веером. Нерон тоже молчал; он сидел рядом с ней и, взяв ее руку, открывал и закрывал ее пальцы, целуя их розовые ногти.

Поппея неожиданно засмеялась:

— Ты точно мальчик, в первый раз влюбившийся.

— Позволь мне всегда оставаться таким, Поппея, — сказал он.

— Нет! — отвечала она резко. — Вот и сегодня ты проленился целое утро, а ведь тебе нужно идти в цирк.

— Ты пойдешь со мной? — спросил он.

Поппея встала и лениво потянулась.

— Нет, — сказала она, — мне лень да и спать хочется; шум цирка расстроит меня. Ты должен идти один, Цезарь.

— Так лучше я останусь с тобой, царица любви.

— Полно! — сказала она. — Народ ожидает тебя, и Спицилл готовится убить своего противника.

Она смотрела в зеркало и не замечала, что его лицо искажалось страшными судорогами.

— Так мне нельзя остаться с тобой?

— Нет! — ответила она шутливо.

— Нет?

— Нет!

Глаза Нерона расширились, вены на лбу вздулись, рот открылся; он задыхался и дрожал всем телом, Она с улыбкой взглянула на него, увидела его лицо и вскрикнула от ужаса.

Демон, боровшийся в нем с любовью, одолел его.

— Гнусная тварь! — прохрипел он и, схватив ее, ее, носившую в своей утробе его нерожденного ребенка, ударил о стену и бросил бесчувственную на мраморный пол.