Александр Струев - Царство. 1955–1957 Страница 44

Никита Сергеевич переживал за обоих, но с кулаками кинуться на защиту не спешил, компания нападавших получила абсолютную поддержку Молотова, Кагановича, Ворошилова и Маленкова. Хрущев действовал тактически, он сократил встречи с опальными, резких выпадов в их адрес не допускал, говорил расплывчато: мол, разберемся, посмотрим, надо убедиться наверняка… По его заданию на сторону Лысенко встал Брежнев. Ссылаясь на целину, где прогнозировались немыслимые успехи, Леонид Ильич открыто защищал лысенковские методы. Откладывая в сторону обличительное письмо, которым козырял Пузанов, Брежнев пожимал плечами:

— И дурак может задать столько вопросов, что десять умников не ответит!

В ответ Александр Михайлович скептически улыбался, но нападать на аграриев, как раньше, уже не спешил.

Хотя Лобанов выглядел веселым и беззаботным, Никита Сергеевич наверняка знал, что он чудовищно переживает.

На работу Никита Сергеевич приехал раньше обычного, первым делом открыл сейф и извлек оттуда папку, озаглавленную «Круглов». В этой папке лежали документы, компрометирующие министра внутренних дел генерал-полковника Круглова. Папку Первый Секретарь завел год назад, когда Сергея отвергла жеманная Лада. К Круглову Хрущев присматривался давно, прогнивший энкавэдэшник, гулаговец, бериевский жополиз и в целом — приспособленец! Сережа месяц ходил сам не свой, вместо улыбки — несчастные заплаканные глаза, отец бесился из-за сына, именно тогда и поручил Серову искать обличающие министра документы. По крупицам, ведь Круглов, как все высшие работники НКВД, скрупулезно подчищал за собой неприглядные хвосты, папка стала пополняться. Особо гадок был последний документ. На пяти исписанных убористым почерком страницах очевидец рассказывал о кровавом переселении народов Северного Кавказа в Казахстан, в котором «отличился» Круглов. Свидетель, набравшись мужества, пробовал обращаться за справедливостью, писал на самый верх, требовал осудить произвол, призвать к ответу виновных, но в результате потерял работу, чудом избежав тюремного заключения. Хрущев положил документ перед собой:

«В феврале 1944 года я был послан в Галанчожский район Чечено-Ингушской Автономной республики, для участия в организации выселения в Казахстан чечено-ингушского населения. Операция по выселению чечено-ингушского населения проводилась под непосредственным руководством заместителя наркома внутренних дел Круглова, с 23 февраля по 1 марта 1944 года. Я являлся очевидцем фактов массового зверского уничтожения сотнями и тысячами людей, путем сожжения и применения оружия. Так, 27 февраля 1944 года, на хуторе Хайбахой Нашхоевского сельского совета, людям было объявлено о принудительном выселении. На все отводилось несколько дней. Так же было объявлено: кто не сможет в силу преклонного возраста, болезни, беременности или молодости идти в районный центр, на вокзал самостоятельно, их отправят отдельной транспортной колонной, поэтому всем таким лицам надлежит собраться в условленном месте. Таким обманным путем собрали людей — больных, беременных женщин, стариков, детей, инвалидов, а потом, загнали их в большое животноводческое помещение — огромную конюшню, предварительно настланную сеном и облитую горючим, закрыли наглухо двери и подожгли. Там заживо сгорело более шестисот человек.

28 февраля 1944 года, таким же путем, на моих глазах, были преданы сожжению более пятисот человек: стариков, детей, беременных женщин, больных, в том числе инвалидов Отечественной войны, в селе Елхарой, в числе их оказалась мать фронтовика Тимербулатова Калу, которая была вытащена из овчарника дочерью. Многих людей, которых не сумели уничтожить этим путем, расстреливали на месте. Подобные факты зверского уничтожения людей были осуществлены во многих районах Чечено-Ингушской Автономной Республике. После переселения люди десятками, сотнями, целыми семьями умирали во всех областях Казахской ССР от голода и заболеваний. В результате в 1944 году погибло более тридцати процентов переселенного с Северного Кавказа населения.

О фактах зверского уничтожения людей, незаслуженного презрения и унижения в январе 1945 года я написал письмо товарищу Сталину, которое до него не дошло и попало в руки Берии. В первых числах февраля я был вызван в Талды-Курганское областное управление НКВД, где меня спросили: я ли написал письмо Сталину? Я ответил, что да. Тут же начальник отдела спецпоселений Алпысбаев сказал мне, что “если повторишь такое заявление, то головы на плечах носить не будешь!” Вскоре меня освободили от занимаемой должности».

Хрущев отложил бумагу.

— Даже тогда в органах находились достойные люди. А мы с выродками цацкаемся!

Он набрал Булганина.

— Я, Николай, не могу больше Круглова в Совете министров терпеть! Давай материалы на него тебе перешлю, сам выводы сделай, но я уверен, точно как я решишь — гнать его надо в три шеи!

— Работой Круглова я недоволен! — отозвался Николай Александрович.

— Ты обязательно прочти, я прям сейчас их отправлю.

За ужином Никита Сергеевич поделился с супругой:

— Нагнали Круглова. Коля сегодня распоряжение о его отставке издал.

— Куда его, на пенсию?

— На пенсию не получилось. Маленков к себе забрал, они приятели. Будет заместителем министра электростанций. Я б его, гада, на Север упек! Он же палач, и расстреливал, и пытал, просто преступник, которого надо судить! А Маленков Круглова к себе!

— Сам сказал — они приятели.

— По нему, Нина, тюрьма плачет! На Егора доводы здравого смысла не действуют. Я тебе сейчас кое-что зачту.

И Никита Сергеевич прочитал жене бумагу про переселение народов, копию которой он предусмотрительно оставил у себя.

— Страх господний! — содрогнулась Нина Петровна.

— А вот еще.

— Не читай больше, — попросила супруга. — Мороз по коже идет.

— А кому читать, Маленкову? Такое, Нина, надо на каждом углу читать, кричать об этом надо! Хорошо Круглова выгнали, но я его, шакала, из поля зрения не выпущу! И наш Сережка удачно с его дочерью распрощался. Гадкая семья, семья прокаженных!

Нина Петровна сходила на кухню и принесла кружку с темным отваром.

— На-ка, выпей!

— Что еще?

— Успокоительный сбор, тут и валерьянка, и пустырник.

— Если успокоительный, давай! — затряс головой Хрущев, схватил чашку и залпом выпил.

В этот яркий солнечный день Светлана Иосифовна получила нехорошее известие. Только что она закончила разговор с последней женой брата, Капитолиной Васильевой. Капитолина сообщила, что Коллегия Верховного суда оставила приговор по брату в силе. Василий Сталин был осужден к восьми годам лишения свободы в колонии строго режима. Повесив трубку, Светлана заплакала, она любила своего непутевого брата, человека по натуре доброго, отзывчивого, но полностью отравленного славой и высоким положением отца. Он потерялся во времени и пространстве, став то ли легендой, то ли наказанием. Под действием пагубных обстоятельств, лести и вседозволенности, которым не мог противостоять, Вася быстро деградировал, превратившись, по сути, в спившегося, потерявшего моральный облик человека. Но все равно она любила его, очень любила, не выпячивая свою любовь наружу. Как теперь будет жить Капитолина? Она, единственная из многочисленных облагодетельствованных им женщин, не отвернулась, не отказалась от Васи. Как будут жить его прежние жены и дети, оставшиеся теперь, и может, навсегда без отца? От разных жен Василий имел двоих детей. Солнце слепило глаза, заливало вытянутую гостиную, из соседней комнаты слышался визг и гомон увлеченно играющих ребятишек: уже семилетнего Иосифа и маленькой Кати. У Светы, как и у брата, с семьей не складывалось. Светлане хотелось рыдать в голос.

После вторичного ареста, когда Васю скрутили и увезли в тюрьму из Барвихи, Светлане Иосифовне позвонил Серов и сообщил, что Василий вел себя недостойно, что сам довел до подобного исхода, что его много раз предупреждали и он всякий раз обещал исправиться, но обещания нарушал, и теперь Никита Сергеевич ничем не может помочь. Света хорошо знала, что случилось в правительственном санатории, она умоляла брата не пить, просила подлечиться, привести в порядок расстроенные нервы, встретиться с Хрущевым. Но он срывался и уже не мог управлять собой.

В мае 1955 года, после вторичного Васиного ареста, Светлане Иосифовне позвонил замуправделами Совмина Смиртюков и сообщил, что ей выделена отдельная дача в Жуковке. Света поехала туда не сразу. Месяц она вообще не вспоминала о даче, отторгала хрущевскую подачку, решила наотрез отказаться от участия ЦК и Совета министров в своей судьбе — живут же миллионы людей без всяких дач и привилегий? Но, получилось так, что во дворе собственного дома она случайно встретила жену Анастаса Ивановича Микояна, которая заезжала на Серафимовича проведать подругу и, увидев Светлану, окликнула ее. Они долго говорили. Ашхен Лазаревна рассказала, что Анастас Иванович и Никита Сергеевич часто возвращаются к судьбе Василия, и Хрущев дал МВД команду, чтобы Васе создали щадящие условия, обеспечили максимальный комфорт, если о комфорте уместно говорить при содержании человека в неволе. Рассказала, что Микояны часто вспоминают Светлану, просила, чтобы она звонила без стеснения, по поводу и без повода. Они проговорили около часа. У Светы на душе отлегло, значит, не все так ужасно, значит, не все люди призраки, значит, осталось у них что-то человеческое, ведь каждый — и отец, и муж, и брат. Микоян, Хрущев, Молотов, Маленков, Булганин, Ворошилов, Каганович — столько раз они бывали в гостях, гладили ее по голове, обнимали Васю, целовали, восторгались. А теперь что стряслось? Почему сейчас сердца выворочены наизнанку?!