Карен Харпер - Королева Страница 44

Должно быть, по этой причине образ Анны упорно преследовал меня в самых глубоких снах. Иной раз я была не в силах уснуть из-за тревог, что подведу ее, а когда засыпала, она говорила со мной — страстно, отчаянно, как и в ту минуту, когда крепко прижала меня к себе на прощание, тут же, в Тауэре, в своих тюремных покоях. Тогда я дала клятву всегда быть хорошей наставницей и добрым другом ее дочери.

Но что же теперь с нами будет? Обвинят ли мою любушку те, кто ее допрашивает, бросят ли ее в темницу? А вдруг и мне предстоит разделить судьбу Анны — там же, где погибла она? Ибо настала моя очередь испытать на себе все ужасы Тауэра, бежать от которых я была бессильна даже во сне.

Пусть Анна и умерла уже более двенадцати лет тому назад, она снова явилась мне минувшей ночью. Она вошла в мою камеру и взмолилась: «Прошу, защити мое дитя! У нее волосы красные, цвета моей крови, мученически пролитой за нее, видишь? — И она коснулась своей шеи, а потом с мольбой протянула ко мне покрасневшие от крови руки. — Не виновна, я ведь ни в чем не виновна. Я с эшафота восхваляла короля, а надо было бы его проклясть… все, все только ради того, чтобы он не причинил зла Елизавете. Невиновна… Скажи им, что ты невиновна, и Елизавета тоже… защити мою девочку…»

Я затрясла головой, прогоняя видение, даже сейчас не дававшее мне покоя. Голова слегка кружилась, я будто плыла, едва касаясь земли ногами.

Мы вошли в Белую башню, стоявшую в самом центре крепости, потом спустились по узенькой винтовой лестнице вниз, в подземелье под древней часовней. Тут я задохнулась от ужаса, когда передо мной распахнули маленькую скрипучую дверцу крошечной зловонной каморки, в которой царил совершенный мрак. Я ждала, что меня сейчас втолкнут туда, и инстинктивно наклонила голову, чтобы не удариться.

— Мы зовем эту камеру, — загремел у меня за спиной голос лорд-смотрителя, — «передышкой»; она такая крошечная, что никому не удается ни стать в полный рост, ни сесть; к тому же в ней темно, как в аду, что находится еще ниже. И так легко оказаться навеки забытым здесь…

Его слова поразили меня в самое сердце. Ведь больше всего другого в жизни, еще задолго до того, как я продала душу Кромвелю, согласившись служить при дворе, до того как началась моя служба у великолепных и страшных Тюдоров, я боялась, что пропаду в безвестности. Я жила в дартмурской глуши, где всей душой хотела бы сейчас оказаться снова. В ее туманах так легко скрыться от чужих глаз, а удаленность от городов, безлюдье и сказочные призраки — ничто, в сравнении с тем ужасом, который явился мне теперь.

В голове моей зазвучали уже не жалобные призывы Анны Болейн, а тот напев, который был мне памятен с детских лет: «Девон, о Девон, в дожди ли, в беду, встречи с тобой всем сердцем я жду». Неужто я начинаю сходить с ума?

Неожиданно тюремщики, к моему великому облегчению, развернули меня и повели наверх, прочь от мрачной темницы под названием «передышка», — к следующей башне. Там мне показали дыбу, на которой выворачивали людям суставы — ту самую, на которой вздернули протестантскую мученицу Анну Аскью[61] перед казнью. В почерневших от копоти подземельях перед моими широко открытыми от страха глазами предстали отвратительные приспособления: тиски для больших пальцев, жуткого вида ножи, щипцы и ухваты, предназначенные для того, чтобы нагревать инструменты в наполненных горячими угольями жаровнях. Меня чуть не стошнило, когда мне продемонстрировали целую коллекцию тускло мерцающих зубов, вырванных у несчастных узников. Я дрожала так сильно, что мои собственные зубы громко стучали.

Еще страшнее оказались инструменты, которые, как заметили мои сопровождающие, лучше всего подходили для «нежной заботы о дамах, ибо сии предметы предназначены сугубо для женского пола». «Дочерью мусорщика» называли железное кольцо, в которое продевали голову, ступни и запястья, выворачивая кости и разрывая мышцы. «Железная дева» — выкованный в форме женской фигуры футляр в рост человека; своими железными шипами он пронзает жертву, и ее крики разносятся по всей крепости. «Даже я слышу их в своих покоях в Колокольной башне», — заметил лорд-смотритель, печально качая убеленной сединами головой. Мне казалось, что даже стены Тауэра дрожат от приглушенных воплей загубленных здесь душ.

— Я не потерплю никаких отговорок, поэтому молюсь о том, чтобы наша гостья хорошенько запомнила то, что мы ей показали — пусть это будет намеком, которого хватает мудрецу, сэр Томас, — сказал лорд-смотритель таким тоном, словно хотел образумить шаловливое дитя или же словно меня здесь и близко не было. Как часто мне приходилось видеть такое отношение со стороны мужчин: они говорили в моем присутствии так, будто мое собственное мнение не играло ни малейшей роли в их грандиозных замыслах. — И несомненно, — добавил он, — воспитательница особы королевской крови давно научилась мудрости, как бы они обе ни старались в последнее время показать свое упрямство.

— Да ну, ведь к леди Елизавете вас приставил сам король Генрих, разве не так, Кэтрин Чамперноун Эшли? — вставил сэр Томас, упоминая мое полное имя, будто знал всю мою подноготную. — Как мне говорили, по совету хитроумного Кромвеля.

На этот раз я могла ответить кивком. По крайней мере, на такой вопрос можно было отвечать безбоязненно. Перед моими глазами возник профиль лорда Кромвеля с резкими чертами, затем цветущее лицо Генриха Тюдора, а потом — лицо моего отца, словно перед надвигающейся гибелью я вспоминала всю свою жизнь. Почему всегда выходит так, что моей жизнью распоряжаются мужчины, почему они правят миром? Так было с самого моего рождения, но я с этим боролась и научила этому мою милую, сильную духом Елизавету. Даже Господь наш Иисус ценил женщин, ибо кому Он явился первому после воскресения Своего, как не женщине? И три храбрые женщины не отходили от креста, на котором Он страдал и умер… страдал и умер…

Я снова тряхнула головой, отгоняя видения. Нужно твердо блюсти клятву, данную ее высочеству нами, ее верными друзьями, которые в суровом изгнании заменили ей семью. Мы не станем отвечать на злобные вопросы. Я была твердо уверена в том, что Джон выдержит это испытание во что бы то ни стало, значит, если умрет он или умру я, мы потеряем друг друга во имя доброго дела. Пэрри, казначей ее высочества, поклялся, что, даже если его разорвут лошадьми, он не выдаст того, чему был свидетелем — того, что происходило между нашей царственной воспитанницей и этим негодяем Томом Сеймуром. Таким образом, самые большие опасения у меня вызывало то, что знала о Томе я сама и что было погребено глубоко в моей душе — не только обстоятельства, связанные с ним и ее высочеством, но и то, что произошло между ним и мной. Что я выболтаю, если меня станут пытать?

Но, опять-таки к моему крайнему удивлению и облегчению, тюремщики проводили меня наверх и завели в мою камеру. Несмотря на отсыревшее сено, которое я засунула в оконные щели, тщетно пытаясь сохранить тепло, несмотря на покрытые плесенью стены и вонь от стоявшего в углу горшка, камера показалась мне великолепной и уютной как никогда. Я сообразила, что эти мужчины хотят дать мне еще одну возможность, прежде чем испытают все свои жуткие приспособления на моем нежном женском теле.

«Какое у тебя прекрасное тело: полная грудь, соблазнительные бедра, сильные ноги наездницы, которая способна управлять лошадью… или мужчиной», — прошептал как-то Джон, когда еще ухаживал за мной. В отличие от Джона, Том всегда только брал все, что ему захочется, не утруждая себя красивыми словами, ибо полагал, что по праву рождения он должен властвовать над женщинами, а тем остается лишь безмолвно падать к его ногам. Сейчас я могла отомстить ему за то, что он сделал, всего несколькими короткими репликами, однако тогда он потянул бы за собой мою Елизавету и вероятность того, что она когда-нибудь займет английский престол, и без того весьма зыбкая, улетучилась бы окончательно.

— Садитесь, — сказал сэр Томас и подтолкнул меня к одному из стоявших в камере табуретов.

Сам он устроился за складным столиком, которого сегодня, когда мы уходили, в камере не было. Раньше он дважды приносил этот столик с собой.

— Полагаю, теперь вы поняли, что ожидает вас, если вы и дальше будете отказываться отвечать на вопросы следствия. Я бы прочитал вам вот эту бумагу, но я слышал, что вы и сами читаете не только быстро, но и хорошо, с выражением. «Она читает сердцем», — так однажды сказала о вас принцесса Мария. Только не вздумайте порвать эту бумагу, мистрис Эшли, — у нас имеются две копии, одну из которых повезли сейчас лорд-протектору для того, чтобы с ней ознакомились члены Тайного совета. Ну, быстренько. Я больше не потерплю ни задержек, ни уклончивых ответов. Вот вам признание. — И он протянул мне листок пергамента, исписанный сверху донизу. Я взяла.