Филипп Ванденберг - ЗЕРКАЛЬЩИК Страница 44

Когда Мельцер занял единственное свободное место в уголке, до ушей его донесся колокольный звон, и он невольно вспомнил о Симонетте, которая так бесстыдно бросила его в беде. Довольный собой, зеркальщик жестом подозвал одну из фривольно одетых служанок — недаром о венецианских портных шла слава, что они умеют шить платья, которые больше открывают, чем прикрывают, — и тут его взгляд упал на двух музыкантш, игравших на сцене на гамбе и лютне.

Боже правый! Неужели же воспоминания о Симонетте до сих пор преследуют его, или же это и вправду она? Наверняка в Венеции немало лютнисток, и, бесспорно, у многих из них пышные черные волосы, но вряд ли существовала вторая столь же прекрасная и столь же грациозная.

Мельцер поймал себя на том, что все еще привязан к этой женщине. И тут лютнистка запела:

— La dichiarazionne d'amore е una bugia…[6]

Вне всяких сомнений, это была Симонетта!

Мельцер вскочил и бросился к выходу. Но Симонетта давно заметила его. Она внезапно оборвала свою канцону и помчалась за посетителем на улицу. Мельцер бежал через площадь так, словно за ним гнался сам дьявол, толкнул нескольких мужчин, попавшихся на дороге, нашел небольшой темный переулок и, прислонившись к стене дома, прислушался, не преследуют ли его. С колокольни Сан Марко раздавался звон Marangona — одного из пяти колоколов, возвещавших начало дня.

Убедившись, что избавился от преследовательницы, Мельцер отправился обратно тем же путем, каким пришел. Выйдя на площадь Святого Марка, он внезапно услышал знакомый голос:

— Почему ты убегаешь от меня, зеркальщик?

Мельцер не удостоил шедшую рядом с ним лютнистку даже взглядом и продолжал упорно молчать, направляясь к Дворцу дожей.

— Ведь мы же любили друг друга! — умоляюще продолжала Симонетта. — Выслушай меня, и ты все поймешь.

Мельцер горько усмехнулся.

— Что тут понимать? Ты — шлюха, каких сотни, и идешь со всяким, кто тебе улыбнется.

Симонетте трудно было успевать за зеркальщиком, но она не сдавалась.

— Я же понимаю, почему ты так со мной обращаешься. Но я прошу тебя, послушай меня хоть чуть-чуть.

Зеркальщик остановился и поглядел на Симоyетту. Он запрещал себе смотреть на ее сочные губы, шелковый, слегка изогнутый подбородок, сияющие глаза, обещавшие самые невероятные наслаждения. Нет, Мельцер не мог испытывать к ней ненависть, но глубоко в душе он чувствовал себя оскорбленным.

— Итак? — резко сказал он, глядя на толпу, заполнившую вечернюю площадь.

Лютнистка подыскивала слова.

— Все, — торопливо пробормотала она, — не так, как ты думаешь. Во всем виноват один Лазарини. Ты должен знать, что он горячий сторонник старого дожа Франческо Фоскари, один из немногих, кто по-прежнему верен ему. Дож же в свою очередь расположен к Папе Римскому Евгению, человеку, который так же стар, как и Фоскари, и у которого так же много врагов. Для них обоих, как для дожа, так и для Папы, верно одно: число их врагов превышает число сторонников. Даже Совет Десяти, который вообще-то должен представлять интересы дожа, настроен враждебно по отношению к нему.

Мельцер хотел было спросить, какое отношение все это имеет к нему, но промолчал. Симонетта продолжала:

— Когда стало известно об убийстве папского легата Альбертуса ди Кремоны, Папа понял, что у него есть только один выход: попросить помощи у дожа. Ему удалось убедить Фоскари в том, что искусственное письмо — по какой-то причине — имеет большое значение для дальнейшего существования папства. И тогда дож поручил Лазарини привезти китайцев, которые владеют этим самым искусственным письмом, в Венецию. По понятным причинам к китайцам было не подступиться, но шпионы сообщили, что зеркальщик тоже владеет этим искусством. Сначала они хотели тебя похитить. Тогда Лазарини пришла в голову дьявольская мысль о том, что в Венецию тебя должна заманить женщина. Выбор пал на меня.

— Так я и знал! — возмущенно воскликнул Мельцер. — И о чем я только думал!

Пылая от ярости, он направился к Порто делла Карта.

— Хоть прибыльная работа-то была?

Симонетта заплакала и побежала за ним следом.

— Лазарини дал мне пятьдесят скудо, а еще пятьдесят он должен был заплатить после выполнения задания моему брату Джакопо.

— Ты их получила?

— Нет. Мне не нужны эти деньги.

— Откуда столь внезапное благородство?

Симонетта обогнала Мельцера, встала перед ним и со слезами на глазах сказала:

— Все произошло не так, как было запланировано. Джакопо убили по случайному стечению обстоятельств, а я влюбилась в тебя. Да, я действительно в тебя влюбилась!

— Где замешаны деньги, там нет места для любви.

— Клянусь прахом святого Маркуса, это правда!

— А почему же ты убежала с Лазарини?

— С тех пор как выбор пал на меня, Лазарини положил на меня глаз. Ему постоянно докладывали обо мне всякие шпионы. Мне кажется, он следил за каждым нашим шагом. В какой-то момент, видимо, соглядатаи сообщили в Венецию о том, что лютнистка и зеркальщик, по всей видимости, заодно. И Лазарини потерял голову. Он отправился в Константинополь и потребовал, чтобы я немедленно вернулась в Венецию, в противном случае он позаботится о том, чтобы тебя убили. Он заявил, что убийца в Константинополе стоит всего два скудо.

— Убить меня? Он, должно быть, сошел с ума. В этом случае он никогда не смог бы выполнить свое поручение.

Симонетта кивнула.

— Из-за любви мужчина способен потерять голову. Мельцер смущенно уставился в землю. Слова Симонетты поразили его. Неужели она говорила правду? В конце концов, однажды она уже обманула его.

И пока он молча прислушивался к себе, спрашивая, чему стоит доверять больше — своим чувствам или своему разуму, Симонетта сделала попытку обнять его. Тут зеркальщик вырвался, словно это нежное прикосновение было ему противно, и бросился прочь со словами:

— Нет, умоляю тебя! Дай мне время!

А Симонетта так и осталась стоять, не зная, что делать.

Перед Порта делла Карта прогуливались стражники в широких подвязанных под коленями штанах и рубашках в красно-синюю полоску. Но вместо обычной четверки ворота охраняли двенадцать стражников, и каждый, кто хотел войти в палаццо Дукале, должен был назвать свое имя и цель визита. Только тогда стражники поднимали скрещенные алебарды и пропускали гостя.

Вскоре показался Мейтенс. Он отвел Мельцера в сторону и, убедившись, что никто не подслушивает, прошептал:

— Дож стал жертвой покушения. Кто-то пытался отравить его. Кажется, здесь дикие нравы. Идемте!

И оба мужчины обошли вокруг собора Святого Марка, перешли мост через Рио-дель-Палаццо и приблизились к кампо Сан-Захария с тыльной стороны.

— Я пришел, — сообщил Мейтенс, — как раз вовремя, чтобы влить ему кружку морской воды. Дожа вырвало, и он выблевал все, что ел за последние два дня. Теперь он находится на попечении двух своих лейб-медиков, за которых я не стал бы ручаться. Говорят, у дожа много врагов. Вы меня вообще слушаете?

— Да-да, конечно, — задумчиво ответил Мельцер. Гнилостный запах, который поднимался от Рио-дель-Вин и неотвратимо расползался по всем близлежащим переулкам, смешивался с сырым осенним воздухом и был способен лишить чувств любого. С тех пор как зеркальщик ступил на берег Венеции, он отчаянно страдал из-за невыносимой вони этого города. Мельцер с отвращением уткнулся носом в сгиб локтя.

Мейтенс, от которого не укрылось движение зеркальщика, грубо рассмеялся и заметил:

— Через день-два ваш нос привыкнет к венецианскому аромату клоаки. С городами то же, что и с женщинами: самые красивые из них страшно воняют.

Зеркальщик заставил себя ухмыльнуться.

— Вам не дает покоя судьба дочери, — снова начал Мейтенс, когда они поеживаясь шли рядом по направлению к постоялому двору. — Мы найдем ее. Венеция — город на островах. Потеряться здесь не так просто.

На постоялом дворе «Санта-Кроче» среди постояльцев царило сильное волнение. Отряд уффициали, семеро вооруженных человек, проверяли всех иностранных посетителей, их бумаги, багаж, даже одежду. Говорили, что дожа пытались отравить, и предполагали, что это сделал иностранец. Мейтенс и Мельцер многозначительно переглянулись.

Больше всех перепугался хозяин постоялого двора, опасавшийся за репутацию своего эксклюзивного заведения. Он рассыпался перед зеркальщиком в тысяче извинений, поясняя, что такого у него еще никогда не было, что уффициали обыскали комнату Мельцера и конфисковали черную мазь. Ему, Михелю Мельцеру, надлежит предстать завтра перед Quarantia Criminal.

— Черная мазь? — Мейтенс, ставший свидетелем разговора, вопросительно взглянул на Мельцера. — Хотите составить мне конкуренцию, зеркальщик?

Михель Мельцер горько рассмеялся.