Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени? Страница 44

Но почему вдруг вкралась сумятица в душу, непредсказуемая и, казалось бы, совершенно необоснованная. Именно вкралась и теперь не дает покоя. Оказывается ты, Иван Каин, делаешь ненужное дело. По словам Деда, сколько бы воры не грабили, мир не изменишь — ни сейчас, ни в грядущие века, отсюда — никчемны все твои воровские подвиги, Каин… Брр!

Непротивление злу, всякие там добродетели — основа бытия. Легко слушать попов, но как свершать все это в безжалостной жизни, где выживает сильнейший, то есть тот, у кого власть, сила и деньги. Все остальное — горегорькое бытие — стонущее, битое, пухнущее с голоду, вымирающее, как чахлая тварь среди сильных мира сего.

Тяжко и опасно сладиться с тобой, Дед. Никогда Иван Каин не станет непротивленцем. Он не будет подставлять щеку, а ответить на зло еще большим злом. Пошел ты к дъяволу, премудрый пескарь! Не лезь в голову. Ему надо о другом думать — о злодее Бироне, коего он должен злодейски казнить.

Глава 9

И вновь Град Ярославль[131]

Перед прибытием судна в Ярославль, в каюту вошли сподвижники Каина.

— Ответь, Иван, что нам придется делать, пока ты будешь размышлять, как захватить Бирона. Дело серьезное, может затянуться на две-три недели. По ресторациям нам, что ли сидеть?

— Ты прав, Петр. Дело крайне серьезное. Самое трудное, что мы не знаем, в каком состоянии находится Бирон, — то ли он в тюрьму заключен, то ли в келью Спасского монастыря, то ли совсем в другое место. А посему по ресторациям сидеть не придется. Надо все вынюхать, найти подходы и даже, возможно, сунуть на лапу солидные деньги караульным, но действовать крайне осторожно, чтоб ни сучка, ни задоринки, ибо ниточка порвется, вся сеть расползется. Тебе, Петр, об этом как нельзя лучше знать.

— Ясно, Иван.

— А что с бурлаками? По трактирам водку трескать да гулящих женок тискать?

— Бурлаки, Зуб, будут находиться на судне, и ждать подвод с хлебом.

— А, может, пока ты репу морщишь, нам грабануть кого-нибудь? Руки прямо-таки чешутся. Город богатый, сам говорил.

Иван нахмурился.

— Я уже всех предупреждал, — и про воровской жаргон и грабеж, а коль у тебя, Зуб, руки чешутся, поди к бурлакам, замени Деда и гребани.

— Да ты что, Каин? Известный вор за весла сядет? Срамота!

— А атаману не зазорно за веслами сидеть? Ступай и гребани со всем старанием, чтоб ладони до кровавых мозолей!

Иван так посмотрел на Зуба, что тот с мрачным лицом безропотно вышел из каюты.

— Правильно ты его, атаман, — сказал Кувай.

Поддержали Ивана и оставшиеся соратники, ибо Зуб не пользовался особым уважением.

Терентий Нифонтович Светешников весьма радушно встретил московского купца Василия Корчагина.

— Судьбу даже на кривой оглобле не объедешь. Не чаял, что скоро вновь увидимся Василий Егорович.

Светешников до сих пор был доволен торговой сделкой с Корчагиным, когда тот сбыл ему хлеб по весьма умеренной цене и вновь посулил, что если Бог даст, то все торговые операции станет решать с ярославским купцом полюбовно.

— Ныне чем порадуешь, Василий Егорович?

— Август, Терентий Нифонтович. Страдная пора. Мужики из деревенек хлеб на торги привозят. Буду скупать.

Светешников воспринял намерение Корчагина без восторга.

— А ладно ли так будет, Василий Егорович? Уездные мужики хлебушек продают втридорога. Здесь не Саратов, родится, дай Бог, сам дуг. [132] Не мое, конечно, дело, но не лучше ли хлеб в Нижнем Поволжье закупить?

— И спору нет, Терентий Нифонтович. Именно так следовало мне и поступить, но когда все прикинул — шкурка выделки не стоит.

— Не разумею, — пожал полными скошенными плечами Светешников.

— До Саратова — не близок свет. Бурлаки, грузчики, крючники в копеечку встанут, а главное — время можно упустить. Пока из Саратова до Рыбинской слободы доберусь, Волгу льдом может сковать, и прощай Петербург. Так и останешься до весны куковать в Рыбне. Мне ж, дорогой Терентий Нифонтович, всенепременно надо осенью в столице быть. Дела-с.

— Понимаю, Василий Егорович. Иногда нужное дело — дороже любых денег.

— Золотые слова, Терентий Нифонтович. Погляжу недельку, и коль с хлебом начнется затор, брошу все — и в стольный град.

— Уж как сердце подскажет, Василий Егорович. Недельку-то, надеюсь, у меня поживешь?

— Если не стесню, был бы рад.

— Какой разговор, Василий Егорович? Приму с превеликим удовольствием, и приказчику место найдется.

— Благодарствую, Терентий Нифонтович, но мои торговые помощники в Гостином дворе поживут. Дело для них привычное.

— Как вам заблагорассудится, Василий Егорович. А сейчас не побрезгайте хлебом-солью.

С хозяйкой, Натальей Федоровной, Иван познакомился еще в прошлый раз, отметив ее доброту и рачительность к домашним делам. Старший сын Светешникова уехал по отцовским делам в Москву, а младший — как раз занимался хлебными делами в Саратове.

Единственная дочь Светешникова была выдана замуж за купца Гурьева. Так что просторный каменный дом Терентия Нифонтовича был на сей раз малолюден.

После обычных здравиц, Иван спросил о городских властях.

— Трудно сказать, но таких бесчинств, как при Павлове и Кашинциве было, пока не заметно. Никак новой императрицы опасаются. А вообще скажу, Василий Егорович, худо живется в Ярославле. Много темноты, невежества, безграмотных людей. У нас не только купцы, но и дворяне темны, а уж про купцов и говорить не приходится[133]…Вам-то далось ученье?

— Отец когда-то нанял дьячка из приходской церкви. Жутко повезло: и читать и писать научил. Правда, дальше вся моя ученость завершилось.

— Хоть так-то — и то, слава Богу.

— Кстати, Терентий Нифонтович, а ведь один из моих бурлаков с вами на Надеинское Усолье когда-то ездил.

— Да ну! Вот уж действительно неисповедимы пути Господни. И кто ж?

— Земеля. Занятный мужик.

— Хорошо помню сего бурлака. Я его, когда соль добывал, главой артели назначил. Толковый мужик.

— Толковый. Намедни беседовал с ним. Добрыми словами о тебе и твоем прадеде Наде Епифаныче отзывался. Даже любопытную историю поведал.

— Уж не о горшке ли золота?

— Угадали. Жаль, что клад оказался в руках графа Орлова-Давыдова. Каким же подлецом оказался этот граф. Живи он ныне здесь, добром бы для него дело не кончилось.

— Неужели вмешался бы?

— Терпеть не могу наглых людей. Забрать чужое добро, на кое твой прадед помышлял возвести новый храм!

— Бог накажет его.

— Вы так думаете, Терентий Нифонтович?

— Бог долго ждет, да метко бьет… Кстати, граф сейчас пребывает в Ярославле.

— Любопытно, — пощипал сухими твердыми пальцами черную бородку Иван. — Весьма любопытно… И какими судьбами он здесь оказался? Не для передачи же присвоенного клада?

— О том и разговора быть не может, Василий Егорович. Суд окончательно и бесповоротно решил дело в пользу графа, столь влиятельного при Дворе императрицы. Сам же граф от имени Тайной канцелярии прибыл в Ярославль, чтобы проверить, как обстоят дела с заточением герцога Бирона

Чарка застыла в руке Ивана. На лице его возникло такое удивление, которого он, казалось бы, в жизни не испытывал.

— Вот новость, так новость, Терентий Нифонтович… Всесильный Бирон теперь не у власти и сослан в Ярославль? Это же счастье для всего русского народа. Я все в поездках да поездках, а тут такие дела. Выходит, с герцогом расправилась новая императрица?

— Вы правы, Василий Егорович. Бирон был приговорен к четвертованию, но государыня заменила приговор ссылкой в Пелым, что в Сибири, — с лишением чинов, орденов и имущества, а затем герцог по распоряжению Елизаветы Петровны был переведен в Ярославль

— Любопытно узнать, Терений Нифонтович, куда заключен Бирон.

— Не поверите, Василий Егорович, но воевода заселил герцога в доме купца Елизара Мякушкина, с видом на Волгу. Можно сказать в полуверсте от моего дома.

— Не ожидал того, Терентий Нифонтович, никак не ожидал. Полагал, что ненавистный герцог либо заключен в тюрьму, либо в келью Спасского монастыря. Живет в доме купца! Надеюсь, дом находится под особенным караулом?

— Я бы не сказал. Дом Елизара Мякушкина находится без малейшего караула.

— Да быть того не может! Злейший враг России вольготно живет в Ярославле?!

— Вы вправе диву даваться, Василий Егорович, но, увы. Человек, принесший столько бед государству своей преступной деятельностью, теперь чуть ли не почетный гость Ярославля. К нему благоволят воевода и полицмейстер, даже в дому его иногда сладко трапезуют. Бирон ни в чем не знает нужды. При нем постоянно живут домашний лекарь Гове, пастор, камердинер и целая свора его бывших слуг. Причем, лекарь состоит у города на службе, получает солидное жалованье, но свои обязанности перед городским населением выполняет настолько скверно, что вовсе к больным не ходит. Пастор же уже успел заиметь нескольких учеников, коих обучает языкам и наукам[134]. Теперь судите сами, дорогой Василий Егорович.