Маргарет Джордж - Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен Страница 45

Анна вздрогнула, испугавшись того, что останется в одиночестве. Я мягко коснулся парчового рукава и почувствовал, как она напряжена.

— Вы английская королева, и вам будут прислуживать английские фрейлины, — сказал я, и Хостоден довел до ее сведения мои слова. — Здесь теперь ваша родина. И я предоставлю… пошлю…

Я бросил мимолетный взгляд на Кромвеля, поднял палец — и советник мгновенно оказался возле меня.

— Ваша милость?

— Вы обеспечили леди Анну всем необходимым, за исключением ознакомления с нашим языком, — укорил я его. — Я желаю, чтобы вы незамедлительно подыскали ей учителя, человека искусного в преподавании, чтобы уже к Сретению моя жена могла прекрасно изъясняться по-английски.

Задание было из разряда неосуществимых, однако Кромвель смиренно поклонился, чуть раздвинув губы в легком подобии улыбки.

— Да, дорогой Кромвель, — небрежно продолжил я. — Мне не терпится услышать, как моя драгоценная, возлюбленная жена заговорит на моем родном языке. Это сделает мое счастье полным.

Тень беспокойства омрачила его чело, за которым скрывалось так много усвоенных в Италии идей. Но он быстро овладел собой.

— Как вам будет угодно, ваше величество. Я с радостью готов исполнить любое ваше желание.

«От исполнения моих желаний зависит и ваше благоденствие, — подумал я, — и само ваше существование».

Я величественно кивнул ему и ласково потрепал Анну по щеке.

Вечером, после легкого ужина из холодной оленины, пудинга и хлеба, стража доложила о приходе некоего юноши. Мы с Анной уже собирались уединиться в нашем «брачном будуаре» и отпустили всех придворных и слуг. Они с удовольствием удалились — несомненно, чтобы в своем кругу посмеяться над моей участью и пожалеть меня. Что ж, их веселье будет весьма скоротечным.

Я велел впустить посетителя. Вошел парень и поклонился.

— Кто вы?

— Меня прислал лорд — хранитель малой печати для обучения госпожи Клевской, да хранит ее Господь.

Он выставил напоказ корзину с книгами и письменными принадлежностями.

Крам… Он, как всегда, отважно бросился исполнять поручение. Кто бы еще додумался прислать учителя, чтобы начать уроки тем же вечером?

Я пригласил молодого наставника присесть за стол рядом с новобрачной.

— Мое… имя… Анна.

— Ваше… имя… Мартин.

— Его… имя… король Генрих.

Их воркование убаюкало меня, и я прекрасно проспал вторую ночь моего нового брака.

XXIV

Следующие дней десять Анна полностью посвятила изучению английского. Меня поразили ее сосредоточенность и усердие. По утрам, покидая опочивальню, я целовал супругу в щеку и говорил: «Доброе утро, милая». По вечерам я тоже награждал ее целомудренно легким поцелуем, шепча: «Приятных снов, дорогая». На четвертое утро она уже сумела произнести «доброе утро», а вечером ответила: «И вам желаю того же, супруг мой». Спустя несколько дней Анна начала заботливо интересоваться моими государственными делами, заседаниями Совета и грядущими свадебными торжествами и турнирами. Вскоре у меня будет Говорящая лошадь.

Она послушно (как и подобает прирученному животному) согласилась с отправкой сопровождавших ее женщин обратно в Клеве, с назначением нового штата слуг и с приходом модистки для снятия мерок и пошива нового гардероба. С готовностью отказавшись от головного убора «слоновьи уши», она проявила, как ни странно, отличный вкус, выбрав прекрасные ткани и изысканные фасоны нарядов. Безусловно, природа одарила ее такой статью, что она могла позволить себе любые излишества в одежде — как в крое, так и в цветовой палитре. Все это сильно походило на воспитание и выездку породистой лошади.

Дни мои проходили в тайных совещаниях, обсуждениях последних дипломатических донесений, касавшихся «прелестных отношений» Карла и Франциска. Нельзя допустить, чтобы они пронюхали о неудаче моего нового брака, и, никому не доверяя, я решил, что должен сыграть так, чтобы даже Кромвель ничего не заподозрил. Поэтому я изображал счастливого новобрачного и, отстраненно оценивая свои действия, сам восхищался своими способностями к лицедейству. Однако этим даром, по моим подозрением, обладают все. А самые талантливые лжецы те, кто сокрушается: «Я совсем не умею врать, у меня все написано на лице».

Продолжалась подготовка к большим государственным торжествам. Пришлось до тонкостей соблюсти правила дипломатического этикета, и вот в конце января на ристалище дворцового комплекса Уайтхолла установили традиционные турнирные барьеры; в небо взмыли яркие разноцветные знамена, а зрительские трибуны украсились эмблемами Тюдоров.

Крам устроил милое новшество: застеклил королевские ложи и поставил там жаровни. Мы смотрели состязания через стекло.

В день королевских турниров поднялся буйный ветер, небо сплошь затянули облака, серый сумрак казался непроницаемым. Но в королевских ложах царило лето со всеми сопутствующими теплому сезону приметами — оживленным щебетанием и глубокими декольте.

Анну нарядили в золотистое бархатное платье с парчовыми вставками и квадратным вырезом, а голову ее украсила золотая диадема, усыпанная изумрудами, — по последней моде. Все это выглядело чересчур броско для состязаний.

— На… э-э… у нас в Клеве не бывать такая зрелище, — старательно выговорила она.

Еще бы, куда вам. Какая, должно быть, невыносимая скука жить в герцогстве Клеве! Бедняжка — прибытие в Англию и провозглашение королевой, должно быть, стало невероятным и потрясающим событием в ее простой жизни. Что ж, пусть наслаждается… ибо эта нелепая пародия продлится всего несколько месяцев, пока союз Карла и Франциска не закончится неизбежным разладом.

Заиграли трубы. Сигнал громко и ясно прозвенел в морозном воздухе. (И почему, интересно, холод усиливает резкость звуков и яркость цветов?) Я поднялся с кресла и дал знак начинать. Молодые рыцари — цвет Англии — собрались, чтобы развлечь нас, стареющих защитников своей страны.

Я скосил глаза на Брэндона. Он откинулся на спинку кожаного кресла, привезенного с Востока. Последнее время он изображал из себя султана, дескать, его старым костям удобнее на мягких персидских оттоманках, а курение кальяна (по-моему, этот дым ужасно вонял) улучшает его настроение. Он наблюдал за сражением из-под полуопущенных век. У него появилось некоторое сходство с бычьей лягушкой, вылезшей на лист гигантской кувшинки, но я помнил, какое страстное у него было лицо в 1524 году и как сверкали из-под забрала его глаза, когда он едва не убил меня на турнире…

— Пожалуй, мы могли бы удивить их парой славных приемов, да? — сказал я, похлопав его по плечу.

Он не ответил. Либо слух начал подводить его, либо он полностью погрузился в свои мысли. Неважно. Сидящий рядом с ним Кромвель с неодобрением показал на кальян.

Я невольно заметил, что наше общество поделилось на две группы: пожилые мужчины и молодые женщины, причем последние жадно следили за выступающими на поле рыцарями.

В Анниной половине ложи расположились ее новые придворные дамы и фрейлины. Я поглядывал на них, умудренный жизнью ценитель очарования юности, — так мне представлялось…

В памяти вспыхнуло белое видение: волна кружев… черно-белый Майский день, когда Анна бросила носовой платок Норрису… Я даже подумать не мог, что боль бывает такой живучей. Она пронзила меня, и я ощутил прилив слабости.

Вновь взмыл в воздух квадратик кружевной ткани, но это уже не было воспоминанием. Изысканная дама в розовом, которую я заметил на свадебном обеде, бросила платочек Калпеперу, и он ловко закрепил этот шелковый знак внимания на своих доспехах. Однако девица вряд ли была влюблена в него — она вертела головой направо и налево, то и дело принимаясь оживленно болтать с соседками. А до этого терзала и комкала в руках несчастный платок. И когда Калпепер упал, юная леди едва взглянула в его сторону.

Она прижала к груди пухлую ручку, и вдруг мне все стало ясно: именно ради этой особы Калпепер интересовался бархатом, намереваясь обольстить ее.

Очевидно, он не преуспел. Ни одна девушка не будет следить за своим соблазнителем так небрежно, как эта сиротка — как бишь ее имя? Говард? — смотрела на Калпепера. Его уже уносили с поля, на снегу пламенела кровавая дорожка, но госпожа Каштановые Локоны, хихикая, шепталась с другой фрейлиной.

Желая погреть обутые в легкие туфельки ножки, она подставляла их к жаровне, касалась на миг раскаленного металла и быстро отдергивала. Это была опасная игра, после шестого или седьмого раза подошвы просто сгорят, и тогда бедняжка закричит от боли.

Я подобрался к ней по проходу и снял с нее туфельку. Ее ножка оказалась теплой и крошечной, как у ребенка. Неужели ноги могут быть такими пухлыми и розовыми? Сколько я себя помню, мои ступни всегда были твердыми и мозолистыми. А девичья ножка была сама сочность, иного слова не пришло мне в голову.