Анатолий Лысенко - Хомуня Страница 45

— Хурдуда, приготовь воды, святым отцам умыться надо, — приказал Вретранг.

— Слушаюсь, мой господин, — покорно ответил раб и закрыл на засов калитку.

В глубине двора — просторного, с многочисленными хозяйственными постройками, возведенными вдоль ограды, сразу за большой ветвистой яблоней, возвышался длинный двухэтажный дом с узкими решетками застекленных окон и крутой двускатной крышей, покрытой тонкими плитами песчаника и светлой, почти оранжевой калиптерой — полукруглой черепицей, плотно подогнанной по коньку и карнизам. И светлая черепица, и не успевшие потемнеть оконные рамы, деревянная крутая лестница, ведущая на второй этаж, да и сами стены, сложенные из тесаного, хорошо подогнанного камня, говорили о том, что дом выстроен недавно. Старый — приземистый, одноэтажный, в котором умерла Аримаса, — стоял в самом углу двора. Теперь там располагалась мастерская Анфаны, старшего сына Вретранга, известного в городе сапожника.

Отец Димитрий сам крестил первого сына своего юного друга, дал имя ему — Афанасий. Но Вретранг и его жена, маленькая красавица Альда, с трудом выговаривали длинное чужеземное имя, и Афанасий вскоре превратился в Анфаны. Узнав об этом, отец Димитрий метал громы и молнии, грозился самыми тяжкими небесными карами, около года не показывался в доме Вретранга, но потом, под давлением Русича, отца Луки, смирился. И когда Анфаны подрос, сам отвел его в ученье к монахам, хорошо знающим сапожное ремесло. Отец Димитрий лелеял надежду поселить Анфаны в монастыре пожизненно, но Вретранг категорически воспротивился и решительно заявил, что ни Анфаны, ни кто-либо из других его сыновей монахом не станет. Детей у Вретранга было немало. Альда родила ему шестерых сыновей и дочь. Следом за Анфаны на свет появился Димитрий, потом Ботар, Библо, Сослан, Русудан и Николай. Все они выросли здоровыми, крепкими.

Едва доминиканские монахи вошли во двор и чинно расселись в тени под яблоней, из мастерской стремительно, словно с цепи сорвался, спотыкаясь о разбросанные у дверей поленья, выкрикивая бранные слова и гремя развешанными вдоль прохода медными котлами, выскочил Анфаны. Добежав до середины двора, он остановился, как вкопанный, и удивленно уставился на незнакомых людей. Не отрывая глаз от монахов, Анфаны медленно стащил с себя и бросил на землю грязный кожаный фартук, оправил выскочившую из-за пояса забрызганную краской серую чугу — летнюю рубаху с короткими рукавами, шитую из грубой холстины, поклонился монахам и лишь потом поднял фартук.

Из дверей дома, сараев и клетушек на шум выглянули братья Анфаны, служанки, Русудан и Альда.

— Отец, если ты задумал сегодня устроить пир, то я тебе не помощник, у меня нет времени встречать гостей! — развел руками Анфаны и вопросительно взглянул на Ботара.

— У нашего отца — увлечение, — рассмеялся Ботар, — он любит дружить только с монахами.

— А ты помалкивай, когда старшие разговаривают! — оборвал его Анфаны. — Молод еще указывать. Лучше подойди ближе и я угощу тебя подзатыльником! Сколько можно ждать тебя? Неси накладку на подперсник. А ты чего глаза пялишь? — набросился он на Димитрия. — Быстрее тащи сафьян, не хватает кожи на катур и пахву.

Кто-то из братьев прыснул, Анфаны повернул голову, но так и не понял, кто и почему смеялся.

— Все хохочете? — на всякий случай прикрикнул он. — Рады, что не вам, а мне подставлять голову под секиру Кюрджи?

Анфаны побежал обратно в мастерскую, споткнулся о сучковатое полено, громко выругался, запустил поленом по медному котлу. Двор снова наполнился звоном.

Вретранг нахмурился, приказал сыновьям помочь старшему брату.

Анфаны сердился неспроста. Кюрджи к приезду нового епископа заказал для себя светло-коричневые сафьяновые сапоги. Причем такие, чтобы ни у кого похожих не было. В тон сапогам велел изготовить седло, попону и сбрую.

Заказ князя выполняли втроем. Димитрий выделывал кожу и готовил остов седла, Ботар ковал стремена, застежки, бляхи, накладки, украшения из меди и серебра, наносил позолоту, Анфаны шил. Но когда с летних пастбищ, оставив табун лошадей и стадо овец на попечение рабов, приехали Библо и Сослан, все побросали работу и напрочь забыли о княжеском заказе. Теперь же надо было спешить, епископа ждали с часу на час.

Монахам подавали женщины. Вретранг сидел рядом и молча наблюдал, как голодные, люди спешили набить свои пустые желудки.

Сначала монахи были нерешительными, даже слишком скромными, чопорными и щепетильными, настолько вежливыми, что Вретрангу порой становилось неприятно. Прежде чем взять что-либо с уставленной блюдами широкой кошмы, они бросали вопросительные взгляды на Юлиана, благодарно заглядывали в глаза Вретрангу. Но уже через минуту перестали церемониться, обжигаясь, жадно хватали горячее мясо, лепешки, наперебой, мешая друг другу, тянули руки к корчагам с кислым молоком.

Первым утолил голод его преподобие отец Юлиан. Вретранг заметил это по его движениям. Они стали неторопливыми, степенными. Юлиан старался выбрать себе кусок мяса не крупнее, а повкуснее, тщательно обгладывал косточки, молоко пил не спеша, с наслаждением.

Наконец, он посчитал нужным заговорить с хозяином. Отметил, что давно ему не приходилось так вкусно поесть, потом уточнил, сколько у Вретранга сыновей, похвалил их. И тут он попал в точку. Вретранг расплылся в улыбке. Детей своих он любил и гордился ими: мастеровые, за что ни возьмутся, сделают так, что любо посмотреть.

Юлиан счел нужным заметить:

— Все живые существа рождаются друг от друга через семя. Чем лучше семя, тем лучше и потомство. О сыновьях же сказано: «Что стрелы в руке сильного, то — сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой». — Юлиан взглядом показал на Хурдуду, мастерившего в углу двора новую арбу. — Этот, как я понял, не сын твой?

Вретранг улыбнулся, еще раз посмотрел на того, о ком заговорил монах, перевел взгляд на Русудан, единственную свою дочь, которая, он заметил, то и дело бегала к Хурдуде, о чем-то шепталась с ним.

— Эта раб мой — Хурдуда. Он попал ко мне лет десять назад.

Монахи уже заканчивали есть, но никто из них не вставал с кошмы, все прислушивались к словам Юлиана и Вретранга.

— Вижу, хозяйство у тебя крепкое, — продолжил Юлиан, — рабочие руки лишними не бывают. И вот о чем я хочу тебе сказать. Папа римский возложил на меня миссию найти, остатки племен восточных венгров, дабы обратить их в веру католическую. Но дорога трудная, средства на пропитание у нас кончились. А потому прошу тебя, Вретранг, купи двоих сотоварищей моих, пусть будут они у тебя самыми послушными рабами.

Вретранг внимательно посмотрел на спутников Юлиана. Монахи выпрямились, расправили плечи. Бродячая, без средств к существованию, жизнь всем им порядком надоела, и они рады продаться в рабство к хлебосольному хозяину. Двое из них были еще довольно молодыми и крепкими, если их подкормить как следует, вполне получились бы хорошие работники.

— Кто-нибудь из них умеет землю пахать? — спросил Вретранг.

Юлиан окинул взглядом своих собратьев и повернулся к хозяину.

— Этого им еще не приходилось делать.

— А зерно молоть?

— Нет.

— А пасти лошадей или овец?

— И этим заниматься им не приходилось. Служить богу — они умеют, а всему остальному, я думаю, научатся.

— Не стану от тебя скрывать, преподобный отец, — усмехнулся Вретранг, — заполучить монахов в качестве рабов — для меня особенно любопытно и заманчиво. Представляю, как бы посмотрел на это мой старый друг, иеромонах отец Димитрий. Он сейчас в отъезде, но скоро будет. Думаю, что он не пережил бы такого. Но — мана манит, а бог бережет. Дело соблазнительное, а все же кормить бездельников задарма — не вижу пользы.

Юлиан вздохнул и опустил голову.

Во дворе показался Библо, побежал в конюшню, вывел оттуда своего жеребца. Братья вынесли седло, попону, начали примерять. Чистопородный каурый арабский скакун в одну минуту украсился нарядной сбруею. Бока нетерпеливого, чуть подрагивающего жеребца облегала великолепная попона, искусно расшитая золотой и серебряной нитью. Здесь были и замысловатые узоры в виде змей, перевитых между собой, и цветы. Попона застегивалась на груди с помощью большой золоченой бляхи с темным изображением Сэнмурва — крылатого чудовища, поедающего людей. Сверху попоны красовалось роскошное седло, украшенное рельефным плетеным орнаментом и тонкими золочеными, с чернью, пластинками в виде птиц и зверей. Анфаны принес и вставил в стремена мягкие сапоги из тонкой сафьяновой кожи, отделанные золочеными аппликациями. Он так выкроил голенища, чтобы верхняя их часть острым треугольником, обшитым тканью, плотно прикрывала колени. Фигурные выкройки передника и задника голенищ и головок, сшитые для крепости с вставленной между ними сложенной вдвое узкой полоской черной кожи, образовали рельефный узор. На внутренней стороне голенища Анфаны сделал подкладку из тонкой просвечивающейся кожи.