Геннадий Комраков - Мост в бесконечность Страница 45

— Ну а кто на свободе остались, что поделывают? — спросил Федор. — Окончательно притихли?

— Вроде бы начинают шевелиться, — не очень твердо сказал Калашников. — Слыхать, комитет сызнова налаживают… С тобой один из них на Бурылина горбится. Хочешь, сведу?

— Подождем, торопиться некуда, — ответил Афанасьев. — Не правится мне ваша полиция, шибко шустрит.

— То-то и оно…

Да, семи пядей во лбу не надобно, чтобы попять — в разгроме «Рабочего союза» без предательства не обошлось. Спасибо Калашникову, поостерег… После разговора с ним Федор изменил поведение: случайных знакомств чурался, выхода на комитет не искал. Не хотел рисковать, связывая судьбу с незнакомым подпольем в чужом пока еще городе. Московская ошибка была свежа в памяти, он верил больше себе — своему опыту, своему умению разбираться в людях. Сколотить кружок, отобрав ребят строго, по меркам Петербургской организации, и работать самостоятельно — это единственное, о чем теперь думал. Таких бы вот еще ребяток, как Сеня Балашов и Евлаха Дунаев… Уже платят два процента от заработка. Когда сказал им, что деньги пойдут на покупку нелегальной литературы, Семен вскинулся: «Почему именно два процента? А ежели хочу сверх того?»

Пришлось объяснять, что можно и больше — по желанию, а два процента, коли признают себя социал-демократами, обязаны… Хорошие хлопцы. За этих, если беда стрясется, и пострадать не жалко. А за чужие грехи в тюрьму не хочется. Голову согласен заложить: где-то вблизи «Рабочего союза» притаился провокатор… Опять же собственного «приданого» полон сундук. Догадывался, что состоит у полиции на особом учете. Слежки не замечал, однако чувствовал — глаз с него не спускают. И точно, вскоре получил тому нечаянное подтверждение…

Однажды утром, только-только включили трансмиссию, едва успел сдвинуть широкий ременный привод в рабочее положение и запустить челнок, вдруг подбежал мастер.

— В контору-у! — крикнул на ухо сквозь треск станков. — Дмитрий Геннадьич требует!

Вызов к Бурылину не предвещал добра. «Наверное, выгонит, — думал Федор, сходя по железной лестнице со второго этажа. — Спохватился, что пригрел неблагонадежного…»

Ио Дмитрий Геннадьевич еще разок приятно удивил. Встретил, правда, хмуро, выдержал у двери, как и полагается хозяину, однако сказал такое, за что Федор готов был поблагодарить.

— Не знаю, бгатец, в чем твоя вина негед властями, меня запгашивали аж из губегнатогской канцелягии! Я ответил, что ты один из самых стагательных габотников, всегда тгезвый и аккугатный. Цени мое довегие… Надеюсь, не пгидется сожалеть о сказанном? Ступай и хогошенько подумай…

Ай да Дмитрий Геннадьевич! И сколько же в человеке бывает намешано всякой всячины! Подлость и благородство соседствуют, как птенцы в одном гнезде…

Прошлым летом правительство приняло закон о сокращении рабочего дня. Ивановские промышленники чтобы как-то возместить грядущие убытки, с нового года отменили двадцать два праздника: трудиться, мол, так и быть, станете поменьше, но и отдыхать поскромнее… Ну, конечно же, поднялась великая буза.

— Апостолов Петра и Павла хозяева не признают! — кипятился, бегая по этажам, Спиря Тарасов, вислогубый парень из отбельного цеха. — Постоим за святых!

В один день волнение охватило двенадцать фабрик. Полицейские заметались, из Владимира пригнали две сотни казаков… А Бурылин, хитрец, что удумал: приказал ночью не тушить огней и вхолостую крутить станки — дескать, у него производство в ходу. Утром сбежались переполошенные ткачи, никому не хочется терять место, коли нашлись выродки, которые потихоньку от всех продолжают работу. Дмитрий Геннадьевич стоял у ворот, помахивая листком бумаги:

— Новые пгавила пгиняты!

Самые доверчивые обрадовались, пошли по цехам.

— Хоть бы поглядели, что в бумаге, — шепнул Федор растерявшемуся Тарасову. — Фабричный инспектор должен подписать…

Спиридон, поборов робость, подступился к Бурылину: покажи! А тому и крыть нечем, листок чистый, без единой буковки. Хотел на пушку взять, начнут, мол, работать, обратно с фабрики не пойдут. Спиря беспомощно хлопал глазами — слишком уж возмутителен обман. В толпе озлобленно загалдели. Бурылин испугался, скомкал бумажку:

— Пошутил, бгатцы…

Тарасов пришел в себя, заорал, размахивая руками:

— Мужики, возвертайтесь! Хозяин пошутковал!

Хороши шуточки. Три недели потом бастовали. И все-таки добились своего — праздники отстояли… А Федор в то утро и понял: на любые каверзы способен Дмитрий Геннадьевич; все время ждал для себя неприятности, думал, не захочет Бурылин держать «политикана». А оно, вишь, как обернулось: перед губернаторской канцелярией выгородил и, мало того, предупредил о негласном надзоре. И Спирьку Тарасова, между прочим, не тронул, зачинщиков полиции не выдал…

После стачки Афанасьев хорошенько примерился к Спире, решил, что подходит для подпольной работы. Взять его в пристяжку к Семену и Евлампию, Калашникова взбодрить — считай, кружок… Но Тарасов повел себя непонятно. В разговоры охотно вступал, рассуждал смело, однако сближаться не спешил. Похоже было, что сам присматривается к новичку. В «трезвой чайной» подсел с Пашей Курочкиным, изможденным пареньком, видать чахоточным; начали расспрашивать, откуда приехал, зачем, долго ли собирается жить в их городе. Многозначительно переглядывались, нагоняя на себя важность.

Дня через три Федор встретился с Калашниковым.

— О котором комитетчике намекал, Тарасов, что ль?

— Он самый…

Опасался предательства, но любопытство победило — очень уж хотелось взглянуть, что за комитет. Сыграл в открытую, предложил Спиридону почитать «Манифест Коммунистической партии», благо получил из Петербурга от Алексея Карелина восемь экземпляров.

— Тут, голубь, все написано. Поизучаешь, будешь знать в другой раз, как с хозяином держаться.

Спиря растянул вислые губы в широкой улыбке:

— Вот оказия! Знал ведь, что ты свойский мужик! А они не поверили — старый, мол, для этих дел…

— Кто они? И для каких таких дел? — притворно осердился Федор. — Ты берешь брошюрку или нет?

Спиря воровато оглянулся:

— Как стемнеет, приходи на Заднепрянскую улицу. Найдешь дом Косульникова, у калитки обожду… А книжечку непременно возьму, чтоб нос кое-кому утереть!

Вечером все и разъяснилось. В покосившейся избенке Афанасьева ждал чахоточный Курочкин, а с ним еще несколько: электрик Николай Грачев, слесарь из механической мастерской Тимоша Гужов — этих немного знал по «трезвой чайной», — четвертый же вовсе незнакомый, мордатый, с полицейскими усами, назвавшийся Иваном.

Пригласили в красный угол, а разговор не вяжется. Сидят нахохлившиеся, настороженные. Курочкин снова затянул пустопорожнюю волынку: нравится ли у Бурылина, с кем успел подружиться…

— Тебе разве про это интересно? — усмехнулся Федор. — Ты ведь хочешь узнать, случайно у меня оказалась вещица, которую Спире отдал, или не случайно.

Обалдело заелозили по лавкам; Курочкин двинул кадыком.

— Ну так отвечу: не случайно. Кондратьева из вас кто-нибудь знал? Питерского студента?

— Федора Алексеича! — радостно встрененулся Тимоша Гужов. — Да мы с ним до последнего дня!..

— Ну, а я, можно сказать, с первого, — улыбнулся Федор. — Еще с брусневских кружков…

В общем, оказалось, перед Афанасьевым третий по счету комитет «Рабочего союза» в полном сборе. По собственной воле взяли на себя ношу, желания много, умения маловато.

— Мы на обломках построим повую организацию! — щеки у Курочкина лихорадочно горят, глаза поблескивают. — Посадят нас, придут другие! Будем работать и работать!

— Помоложе был, так же рассуждал, — охлаждая непомерный его пыл, буркнул Афанасьев. — А нынче думаю — арест революционеру не украшение. Если много арестов, стало быть, в хозяйстве недогляд. А работа, что ж, всякая бывает… Воду лопатой черпать тоже работа.

Должны бы понять намек — нет, не поняли. Лопочут о своих делах, фамилии называют, подробности всякие. Несмышленыши, прости господи… Ну, рассказал им кое-что о Петербургском подполье, о прохоровской стачке, которую сладили по собственному усмотрению. Словом, о прошлом, нынешнего не касаясь. И в комитет войти отказался, чем сильно обескуражил Курочкина, предполагавшего, что Федор станет проситься в их компанию.

— Не обессудьте, ребятки, вровень с вами не потяну. — Афанасьев прикрылся своей немощной внешностью, как щитом. — Ежели понадоблюсь что-нибудь присоветовать, не откажусь. А в упряжку не годен.

До ворот Афанасьева провожал Спиря Тарасов. Федор словно бы невзначай спросил:

— Это кто у вас — мордоворотистый, с усами?

— Ванька Косяков. — В темноте услышалось, что Спиря улыбается. — Еще с кондратьевского кружка в организации…