Дмитрий Барчук - Сибирская трагедия Страница 45

Однажды вечером в наши ворота забарабанили.

– Открывайте! Не то бросим бомбу! – прокричали с улицы.

Я накинул на плечи пальто и пошел отворять. Страх со временем притупился. Я уже почти свыкся с возможной смертью. Единственным моим желанием было спасти жену и сына.

На наше счастье, это оказались не солдаты, а юнкера. Их было трое. Восемнадцатилетние мальчишки были хорошо вооружены: винтовками, револьверами, гранатами.

– Мы должны обыскать ваш двор. В этом квартале где-то прячутся большевистские партизаны, – сказал один из них с усталым и обветренным лицом.

– Пожалуйста, – безразлично сказал я и распахнул калитку.

Они обыскали поленницу, сарай, заглянули во флигель.

– В доме кроме вас есть кто-нибудь?

– Только здешние жители.

– Мы должны всех проверить.

Громыхая сапогами и прикладами, юнкера обследовали первый этаж, чем чуть не довели до обморока квартирную хозяйку, и поднялись по лестнице. Я зашел следом и встал перед входом в чулан. Соседский сынишка смотрел с пола на вооруженных дядей испуганными глазами и старался прикрыть собой маленького серого котенка, успокаивающе поглаживая его. Юнкера осмотрели комнаты и, не найдя подозрительных лиц, уже собрались уходить, но вдруг один из них с маленьким пушком вместо усов спросил:

– А там что?

– Чулан.

– Отойдите.

– Там моя больная жена и новорожденный сын. Вы можете их напугать.

Мальчишка в шинели взвел курок револьвера.

– Послушайте, уважаемый, – сквозь зубы произнес он. – Мы тут не в бирюльки играем. Наши товарищи гибнут от пуль этих бандитов. Отойдите в сторону. Мы только посмотрим и уйдем.

Я понял, что дальнейшее мое сопротивление может привести к трагедии, и отошел в сторону, умоляя их только не шуметь.

Юнкер тихо отворил дверь и, убедившись, что я не соврал, тут же закрыл ее.

– Это ваша жена?

– Да. Она родила в тот день, когда начались бои.

– Ей срочно нужен доктор.

– Я знаю, но где его найти?

– В нашем училище есть врач. Он перевязывает раненых. Пойдемте с нами. Мы лишь досмотрим квартал и вернемся в училище.

Я быстро оделся и пошел вместе с ними.

Нам предстояло осмотреть два дома в конце квартала. Оба стояли с темными окнами и потушенными печами, не подавая никаких признаков жизни.

Узнав, что в Томске я работал у Потанина, юнкера сразу прониклись ко мне доверием, и один из них даже выделил мне свой револьвер.

– Вы обращаться с оружием умеете? – с недоверием спросил он.

– Доводилось, – вздохнул я и с видом знатока проверил наличие патронов в барабане.

Револьвер был заряжен полностью.

– Давайте разделимся, а то ноги совсем замерзли. Мы с добровольцем осмотрим один дом, а вы – другой, – предложил вооруживший меня юнкер.

Товарищи его поддержали.

Нам достался богатый дом директора страхового общества. Чувствовалось, что хозяева бежали отсюда в большой спешке. Прямо из‑за стола. На нем стояли дорогие фарфоровые тарелки с замерзшим супом. Из вещей они тоже почти ничего не взяли. На вешалке висели богатые шубы, а на столике стоял патефон последней модели, стоивший баснословно дорого.

– Здесь пусто. Пойдемте отсюда, – приказал мне юнкер.

Но только мы вышли на крыльцо, как из соседнего дома раздались выстрелы, а черные безжизненные окна вдруг осветились короткими вспышками.

– Они там! – крикнул юнкер и, передергивая на ходу затвор винтовки, ринулся навстречу опасности.

В дверях он столкнулся с вылетевшим из дома человеком с большим мешком. Юнкер размахнулся и ударил мародера прикладом по лицу. Тот упал наземь и выронил туго набитый мешок.

Из темноты дверного проема появился еще один человек с поднятыми вверх руками. Следом шел юнкер с винтовкой.

– Они в Юрия стреляли. Посмотрите, что с ним. Он наверху.

Я зашел в темные сени и споткнулся о груду сваленных у выхода вещей. Здесь было все, что имело хотя бы малейшую ценность: одежда, сапоги, картинные рамы, стулья, даже кастрюли и чайники. Я поднялся по лестнице на второй этаж и сразу же увидел тело юнкера, распластанное посереди разграбленной комнаты. На груди его чернело кровавое пятно. Я нагнулся к нему. Он не дышал.

Я взвалил убитого на себя и вынес во двор.

– Ваш товарищ мертв, – сказал я, опустив труп на снег.

Оба мародера стояли возле поленницы под прицелом юнкеров, ожидая своей участи.

– Братья! Не убивайте! Христом Богом заклинаю, пощадите. У меня семья. Трое малых ребят. Не губите. Мы же с вами одной веры. Православные… – один из мародеров упал на колени и стал ползать по снегу.

Зато второй стоял с волевым, каменным лицом, брезгливо отвернув взгляд от своего трусливого подельника:

– Что ж ты, Петруха, перед буржуями шапку гнешь? Негоже пролетарию слюни так распускать. Пущай, пока их взяла. Но им тоже недолго небо коптить осталось. Всех скоро в Ангару спустим!

– Именем родины и революции за разбой и убийство мы приговариваем вас к расстрелу, – произнес юнкер с обветренным лицом.

Тотчас грянули два выстрела. Тела рабочих остались лежать у поленницы. А убитого Юрия мы по очереди несли до училища.

Врач осмотрел Полину, выписал лекарства и даже помог найти кормилицу для новорожденного. У одной солдатки уже во время боев родился мертвый ребенок, а молоко у нее осталось. Так у нас еще поселилась Лукерья, крестьянка из Верхоленского уезда. Она недавно овдовела, ее мужа убили под Петроградом во время выступления генерала Корнилова[105]. В комнате покойной матушки мы устроили детскую, где ночевала и кормилица.

Иван Иннокентьевич объявился только на девятый день, когда большевики и юнкера заключили перемирие. Он застрял на большевистской половине города в гостях у своего однокашника по гимназии. Вырваться оттуда у него не было никакой возможности, под окнами шел бой. Ему сообщили, что все дома по нашему переулку снесены огнем большевистской артиллерии, и судьба жителей неизвестна. Он молил Бога, чтобы мы успели куда-нибудь эвакуироваться. И его радость не имела границ, когда он увидел почти целым наш дом, а свою жену здоровой и невредимой. Александра Николаевна тоже светилась от счастья, встретив мужа.

Иван Иннокентьевич высказал соболезнования Полине по поводу гибели ее матушки, а затем поздравил с наследником. Молоко кормилицы пошло Петеньке на пользу, он поправился. Полина тоже стала чувствовать себя гораздо лучше. Установившееся в городе перемирие и возвращение Золотова вернули в наш дом покой.

Провожая доктора, возле пепелища сгоревшего дома я встретил большого сенбернара. При каждом взрыве собака забивалась в развалины, но никуда от них не уходила. Но ко мне пес почему-то проникся доверием и увязался за мной. Мы назвали его Барри. Прежнюю кличку его так и не узнали. Во дворе для него сколотили будку, и он стал отпугивать своим громовым лаем всех злоумышленников.

Имея многократный перевес, большевистские части не смогли одолеть юнкеров. После многодневных боев стороны подсчитали потери и пришли к выводу, что лучше все же договариваться. Большевики потеряли убитыми более 400 человек, юнкера – около 50, еще приблизительно столько же погибло мирных жителей.

Большевики уступили и согласились на передачу власти губернскому комитету, построенному на коалиционных началах. Юнкера обязались сложить оружие.

Наивные мальчишки поверили в нерушимость условий переговоров. Они сдали оружие, но никакого губернского комитета не получили. Для большевиков мирный договор не имел ни малейшего значения. Зачем его вообще выполнять, если больше нет вооруженного противника? Участь юнкеров была незавидной.

Глава 4. День независимости

Сергея разбудил звонок мобильного телефона. Спросонья он нажал не ту кнопку, и трубка притихла на минуту, но затем вновь зазвонила с новой силой. Он посмотрел на часы. Они показывали половину восьмого утра.

– И кому охота будить в такую рань? – выругался он.

Но, очухавшись, понял, что в Томске-то уже вечер. Это его проблемы, что он до сих пор не смог адаптироваться к местному времени. Заснул рано, а после полуночи проснулся и всю ночь читал рукопись, только под утро забывшись сном.

– Коршунов! Ты куда исчез? Ты вообще думаешь помогать семье? Мы тут, понимаешь, живем впроголодь, а он по Европам и Америкам гастролирует. Хорошо устроился. Сегодня же вышли мне денег. Пять тысяч долларов. И не меньше. Иначе можешь считать, что у тебя нет семьи…

Людмила еще что-то говорила относительно отцовского и супружеского долга, но эту сентенцию он пропустил мимо ушей, закуривая сигарету.

– Я же оставил тебе денег перед отъездом, трех дней еще не прошло…