Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 2 Страница 45

Так перестала существовать эта прекрасная армия, армия истинных патриотов, оказавшая столько услуг стране. Упрекнуть ее можно было лишь в том, что она презирала трусов и слишком сильно любила тех, кто отважно и стойко командовал ею посреди величайших опасностей.

В ту пору произошло новое предательство, усилившее в стране недоверие к высшему офицерству: некий Вилан, комендант крепости на острове Нуармутье, отдал и шпагу свою и крепость Шаретту, единственному вождю вандейцев, еще остававшемуся на левом берегу Луары. Все эти подлые измены порождали в людях жестокость. Они уже не смели никому доверять, и казни на гильотине множились.

Мы двинулись в Анже, где должны были преобразовать нашу армию; все дивизии, бригады, батальоны переформировали, и в результате я стал капралом в нашей роте канониров. Но после стольких лишений и страданий, которые мы вынесли, одетые чуть ли не в рубище, не получая не только солдатского жалованья, но зачастую и хлеба, я заболел; я стал харкать кровью и дня через четыре после своего назначения проснулся утром в госпитале, в огромной зале, где из конца в конец плотными рядами стояли койки. Болезнь моя была следствием удара, полученного мною в деревне Пор-Сен-Пэр. Мне опять принялись пускать кровь, и я стал таким тощим, что боялся взглянуть на свои руки и ноги; мысленно я говорил себе:

«Бедняга ты, Мишель! Бедняга!.. Если доведется тебе увидеть родные края, право же, надо будет, как прежде, поставить богу свечку и повесить серебряный образок в часовне Бон-Фонтен».

Мой новый батальон ушел в направлении Рейна.

Стоял ноябрь — пора холодных дождей в этой равнинной местности, где морские ветры непрестанно приносят туман, а потому, несмотря на скученность в госпитале, несмотря на то, что тяжело было смотреть, как вносят и выносят носилки, слышать предсмертный бред соседей и думать: «Может быть, завтра настанет и твой черед», — несмотря на все это, лучше было набраться терпения и сидеть здесь, а особенно, когда глянешь на улицу, где по оконным стеклам хлещет проливной дождь, и представишь себе, как бредут по размытым дорогам твои товарищи, у которых только и есть сухого, что патроны в лядунках. Да еще утешала мысль, что и вандейцам, отброшенным от Гранвиля, приходится несладко: сорок — пятьдесят тысяч человек — мужчины, женщины и дети — вынуждены болтаться без крова в поисках пищи, подбирая на дорогах полусгнившие яблоки. Утешение, конечно, печальное, но что поделаешь? Когда люди только и думают, какое бы сделать вам зло, невозможно желать им добра.

Многие наши солдаты, прибывшие из Гранвиля с генералом Даниканом, говорили, что среди этих несчастных свирепствует дизентерия и путь продвижения вандейской армии усеян мертвецами, которых она оставляет за собой; рассказывали также, что главные ее предводители велели подогнать к берегу судно, чтобы бежать на нем в Англию, но Стоффле, узнав об этом, задержал их и пригрозил круто с ними расправиться, если они еще раз вздумают бросить тех, кого сами же вовлекли в беду. Эти рассказы, как мы узнали впоследствии, оказались истинной правдой. Стоффле, простому леснику из наших краев (ибо родом он из лотарингского города Люневиля), пришлось учить всех этих князей де Тальмон[101], сеньоров д’Отишан[102] и прочих высокородных господ тому, как надо выполнять свой долг, ибо, не вмешайся он, они бы удрали! Впрочем, рано или поздно так и должно было случиться.

Две армии — Западная и Брестская — соединились в Ренне под командой Россиньоля. Департаменты Сарта, Ла-Манша, Кальвадоса, Мэна выслали еще несколько тысяч патриотов, чтобы мы могли окружить мятежников, и все полагали, что вандейцы теперь уже долго не продержатся, как вдруг пришла весть о разгроме наших войск под Антрэном.

Вандейцы, отброшенные от Гранвиля, двинулись обратно, на Доль, надеясь достигнуть Луары и переправиться через нее; Россиньоль, столь же блестящий военачальник, как и Лешель, вздумал преградить им путь; но положение у вандейцев было безвыходное, им оставалось одно: победить или умереть; и вот они наголову разбили Россиньоля и отбросили его к Ренну. Пронесся слух, что разбойники ускоренным маршем спускаются к Майенне, что их авангард уже миновал Фужер, что к вечеру они наверняка дойдут до Лаваля, а на следующий день мы увидим их под стенами Анже.

Вообразите наше удивление! Доблестный генерал Бопюи, еще слабый и не совсем оправившийся от раны, приказал немедля бить тревогу; и тогда Анже, этот город колоколов и колокольного звона, загудел так, что слышно было за милю вокруг. Грозные звуки набата плыли над обоими берегами Луары. Те из нас, кто уже начал поправляться, высыпали из госпиталя, потребовали, чтобы нам дали ружья и патроны; депутаты Конвента — Тюро, Бурбот, Франкастель — приказали принять меры, необходимые для общественного спасения: если бы разбойники-вандейцы завладели Анже, они могли бы свободно перейти по мостам через Сэ и либо перебить нас, либо спокойно отступить в свой Бокаж.

Какая перемена! И все по той же причине: из-за недоверия к испытанным, боевым генералам и доверия к невеждам, неучам, воображающим, что они все знают. Ах, сколько раз мы были на краю гибели и сколько понадобилось жертв, чтобы спасти революцию!

Было это 5 декабря. Шел снег. Все жители предместий спешили укрыться в городе: их повозки с домашним скарбом, — а они увозили с собой и шкафы, и столы, и даже двери и оконные рамы, зная, что вандейцы имеют привычку все крушить и жечь, — вереницами стояли вдоль улиц; на главной площади гремел барабан: били сбор, и национальные гвардейцы толпой сбегались туда. Нас, солдат, тотчас расставили на старых укреплениях — от ворот Сент-Обен до Высокого Дуба, и мы спешно принялись рыть на валу, поросшем травой, амбразуры для пушек и прикрывать орудия фашинами и мешками с землей.

Тут сразу стало ясно, какой ужас внушали людям шуаны[103]. Нам помогали все горожане, решительно все — женщины, старики, молодежь: подталкивали колеса фургонов, повозок с боевыми припасами и пушечных лафетов, по двое таскали бомбы и, устроив цепь, передавали друг другу ядра, — словом, каждый старался в меру своих сил, а хозяйки даже приносили нам горячего супа, чтобы мы могли согреться, ибо день был холодный, равнина лежала вся белая от снега, а по реке плыли льдины.

Часов около десяти ничего угрожающего в окрестностях еще не было замечено и, если б поминутно в крепость не прибывали гонцы, предупреждавшие, что враг приближается и что Реннская армия идет нам на помощь, никто бы и не подумал, что на нас надвигается опасность. Но около полудня мятежники показались наконец со стороны Аврилле, на опушке небольшого леса; они так и закишели по берегу речки, спускающейся к Мэну, и вскоре целым стадом ринулись в предместье. В час пополудни началась канонада, которая продолжалась до темноты. Национальные гвардейцы сделали было вылазку, но их пришлось вернуть обратно, в крепость; командовал ими Бопюи, и тут его снова ранило. Вандейцы вступили на главную улицу предместья, но вы, конечно, понимаете, что майнцские канониры не позабыли своего ремесла и вражеские пушки недолго стреляли по нашим батареям.

Я уже столько рассказывал вам об осадах и вылазках, что это нападение вандейцев, не обладавших ни военными ресурсами, ни дисциплиной, ни серьезными командирами, вероятно, покажется вам мелким по сравнению с другими сражениями. Мы подожгли снарядами две-три лачуги вправо от ворот Сент-Обен, а когда роялисты подошли к мосту, наши подняли стрельбу со всех сторон и отбросили их в предместье. Один из муниципальных чиновников был убит. Вот и все, что я помню. Ночью говорили, будто надо ждать большого штурма; на следующий день неприятель попытался поставить одну-две батареи, которые мы подбили, а вечером вся вражеская армия отступила. Мы об этом ничего не знали, бодрствовали на батареях всю ночь, держа наготове зажженные фитили, как вдруг под утро на аванпостах раздалось: «Кто идет?» — и в ответ: «Да здравствует республика!», зазвучала «Марсельеза», и мы поняли, что подошли наши; а так как уже не слышно было ни канонады, ни ружейных выстрелов, мы сразу догадались, что роялисты отбыли в другом направлении.

Передовые посты опознали пришедших. Гусары Вестермана, второй батальон Соммы и другие войска вступили в город, и началось братанье. Вандейцы же, получив сведения, что к Шатобриану приближается сильный авангард, и, убоявшись оказаться между двух огней, поспешили снять с Анже осаду. Тотчас по их следам послали в разведку отряд гусар, и к одиннадцати часам распространилась весть, что разбойники идут на Флеш или на Сомюр, оставляя позади женщин, стариков и раненых, которые, побросав оружие, плетутся, опираясь на палки, в надежде, что их примут за обыкновенных нищих и они таким образом доберутся до Бокажа. Это было уже бедствие, начало конца.