Решад Гюнтекин - Зелёная ночь Страница 45

— Аман, наконец-то нашёл. Разыскивал вас даже в школе. Очень важные новости... Пойдём куда-нибудь в укромное место, чтобы не мешали.

Учитель и комиссар отправились по безлюдной дороге, шедшей от базара между пустырями. Кязым-эфенди начал свой рассказ:

— Вчера ночью наши ребята на базаре схватили вора, прямо на месте преступления. Привели его в участок. Я допросил; оказывается, он залез в лавку ювелира Мардикяна и стал совать в мешок всё, что ни попало под руку, тут-то его и схватили. Среди украденных вещей моё внимание привлёк серебряный подсвечник. Вокруг саркофага Келями-баба было пять или шесть вот таких подсвечников: говорили, будто их прислал когда-то ещё султан Азиз. Утром я приказал привести в участок ювелира... Этот тип, конечно, обрадовался, что нашлись его вещи. Я спросил у него, откуда взялись подсвечники. Он сказал, что их было пять штук, и получил он их от антиквара Альбера-эфенди; четыре подсвечника он уже переплавил в слитки, собирался расплавить и этот... Отпустив ювелира, я отправился в полицейское управление, порылся там и нашёл копию протокола о пожаре в Келями-баба. Согласно этому документу, во время осмотра пожарища среди развалин не было найдено никаких ценных вещей. А ведь если в тюрбэ были подсвечники и другие металлические предметы, то на месте пожара они должны были бы найтись, хотя бы в расплавленном виде. Не знаю почему, но этот факт никого не заинтересовал. Я совершенно уверен, что подсвечники, проданные антикваром ювелиру, взяты из гробницы Келями-баба. Как они могли попасть к Альберу-эфенди? Несомненно одно: они украдены из гробницы в ночь пожара. Понятно, что кража могла быть совершена до пожара. Ведь как только гробница загорелась, к месту происшествия тотчас прибыла полиция и оцепила здание. Если подсвечники украдены до пожара, остаётся предположить, что воры украли все наиболее ценные вещи, а гробницу подожгли, чтобы скрыть следы преступления... Не так ли? Ну что, дорогой Шахин-эфенди, мы напали на верный след?..

Обычно бледное лицо Шахина-эфенди раскраснелось от волнения, веки дрожали.

— Подсвечник у тебя? Ты уверен, что это именно один из тех подсвечников? — спросил он.

— Уверен, Шахин-эфенди. Не доверяя собственной памяти, я показал его шейху Рашиду-эфенди. Он долго рассматривал его, особенно выгравированные стихи из Корана и клеймо, и подтвердил, что это подсвечник из Келями-баба... А теперь я расскажу об антикваре Альбере-эфенди... Этот человек, конечно, не совсем чист на руку. Сегодня я кое-что узнал о нём, тайком провёл расследование. Оказывается, месяц назад он отправился в Стамбул и дней десять как вернулся. Мне удалось установить, с кем он часто виделся последнее время... Дело это, как вы понимаете, Шахин-эфенди, весьма щекотливое, поэтому я не осмелился самостоятельно действовать...

— Правильно, молодец! Сегодня вечером мы все соберёмся и обсудим этот вопрос,— сказал учитель Эмирдэдэ.

Поздно вечером Шахин, Неджиб Сумасшедший и комиссар Кязым-эфенди отправились к адвокату Ихсану. Разговор продолжался почти до самого утра. Адвокат написал письма прокурору и начальнику округа, в которых сообщал о происшедшем.

Друзья полагали, что расследование затянется, возникнут какие-нибудь новые непредвиденные препятствия. Но не прошло и недели, как всё стало известно в мельчайших подробностях. Антиквар Альбер-эфенди, являвшийся доверенным лицом воровской шайки, которая промышляла тем, что похищала из мечетей, медресе и библиотек памятники старины и продавала их в Европу, столковался со старшим сыном сторожа гробницы, подбив его на ограбление тюрбэ. Сын сторожа вместе с тем самым отставным чиновником, который потом показал, что видел учителя Нихада-эфенди в ночь пожара на кладбищенской дороге, забрали из тюрбэ дорогой покров с саркофага Келями-баба, книги священного Корана в переплётах, украшенных драгоценными камнями, старинные резные подставки, инкрустированные перламутром, и другие ценные вещи, передали всё это антиквару, а затем гробницу подожгли.

Из украденных вещей наиболее дорогие и лёгкие по весу предметы и утварь Альбер-эфенди лично отвёз в Стамбул, а серебряные подсвечники, которые, в сущности, не имели большой ценности, он не рискнул везти и собирался их переплавить в Сарыова.

Нихад-эфенди был спасён. Он развёлся с женой и, оставив ей часть месячного жалованья с условием, что она будет воспитывать детей, уехал из Сарыова в другой округ, где получил место учителя.

Шахин с товарищами проводили учителя Нихада по тем самым улицам, по которым его вели той памятной ночью в красном рогатом колпаке, они шли дорогой, по которой его тащили, ругали, били, плевали в лицо и оскорбляли... Они проводили его до водоёма, где кончался город, и там стали прощаться. К провожающим присоединилось несколько учеников гимназии. Они подходили к своему учителю и, целуя ему руку, просили прощения.

— Вот шалуны!..— смеясь, говорил Нихад-эфенди, но сквозь этот смех слышалось рыдание. Учитель плакал.

Победа Нихада-эфенди означала также победу Шахина и его союзников. Судебный скандал сильно подорвал влияние партии софт.

Сплетни о Шахине-эфенди смолкли... Конечно, только на время, чтобы возобновиться под новым предлогом.

Однако этого не случилось... Грянула мировая война. Софтам пришлось заняться собственной судьбой.

Чего только не делали, на какие уловки не шли «доблестные» добровольцы зелёной армии, чтобы не попасть в настоящие солдаты. Но зря они бились, как рыба в сетях,— только немногим удалось спастись от военной службы. И пришлось им отправляться по дорогам, ведущим на Кавказ или в Чанаккале[79], с пятидневным пайком в солдатском ранце за спиной.

Вот он наступил, наконец, тот великий день, которого так долго ждали и мюдеррис Зюхтю-эфенди, и ответственный секретарь Джабир-бей, тот желанный день, о котором они произносили пламенные речи, взявшись за руки.

Один хотел увидеть, как отомстят за невинных балканских детей, крохотных деток, вырванных из утробы матери, и так далее и тому подобное... Другой мечтал о том, как весь мусульманский мир поднимется в едином порыве по мановению халифа и уничтожит крест в Европе.

Что ж, мужественные борцы за веру сдержали своё слово, они выполнили те обещания, что давали в своих пламенных речах,— идти рука об руку в первых рядах армии. Джабир-бей, вооружившись с ног до головы, превратился в настоящую живую крепость; Зюхтю-эфенди вместо пояса обмотал шаровары патронташем. Они выступили во главе добровольцев Сарыова и, сопровождаемые молитвами, речами и гимнами, отправились в путь...

Однако месяца через полтора прошёл слух, что Зюхтю-эфенди заболел. Вскоре он вернулся в Сарыова, где ему в местной больнице сделали операцию, — у бедняги оказался геморрой.

Джабир-бей тоже не заставил себя ждать и последовал за Зюхтю-эфенди. Как только остыл первый благородный порыв, ответственный секретарь вдруг вспомнил, что в тылу у него есть более высокие и неотложные обязанности: оказывается, необходимо, во-первых, помешать изменникам-оппозиционерам, для которых поле действия оказалось свободным, выкинуть какую-либо подлость и посеять в стране смуту; во-вторых, надо установить контроль за расходованием продовольствия в городе, и, наконец, в-третьих, организовать учёт всего съедаемого и выпиваемого, всех прибывающих и убывающих, всех проезжающих мимо и остающихся в городе...

Что же касается Шахина-эфенди, то на войну, на её последствия и на исход этой войны он не мог смотреть оптимистически. Однако Шахин слишком хорошо знал свой народ, свою нацию и армию... Сколько раз история была свидетельницей того, как в результате военных неудач, превратностей судьбы и глупых случайностей, внутренних измен и неумелого правления эта армия разлагалась и терпела поражения. И в то же время армия обладала какой-то непонятной особенностью: после самых тяжких испытаний, самых тяжёлых поражений словно в одно мгновение она оправлялась, возрождалась, становилась сильнее прежнего.

А вот если рухнут те слабые укрепления, которые он так старательно воздвигал в своей школе, в Эмирдэдэ, против зелёной ночи, против невежества — первопричины всех бедствий и несчастий,— то восстановить их уже больше не удастся...

Обстановка в городе с начала войны изменилась. Люди были заняты своими заботами, и некогда было сплетничать о других. Ведь шла война, и перед лицом всё возрастающей опасности извне даже в душе самых ярых врагов, самых непримиримых противников пробуждались чувства, похожие на дружеские, что-то вроде симпатии друг к другу. Наконец закрылись многие медресе, вокруг которых всегда, словно рои потревоженных пчёл, кружились бесчисленные софты. Опустевшие медресе были так похожи на заброшенные ульи! А в ещё не закрытых медресе будто тени безмолвно бродили одинокие фигуры, в городе остались только хилые да больные софты, негодные в солдаты.