Филип Казан - Аппетит Страница 46

Меня пристально разглядывала чрезвычайно старая женщина. Ее морщинистое лицо еще больше сморщилось от того, что я счел сочувствием. Нет, кажется, она была не так уж стара. Солнце, дождь и дым от кухонного очага прокоптили ее кожу, образовали на ней складки и прокрасили их несмываемыми полосами сажи. Губы у женщины были тонкие и сухие, а глаза красные, с воспаленными от дыма веками. Она вся была в черном; черный чепец прикрывал густые, жесткие седые волосы. Я отпрянул, потрясенный. Похоже, я лежу на постели из сухого папоротника, но разве я не должен быть в трактире? Нет, я должен ехать на коне, вслед за паломниками.

– Где конь? – выпалил я.

Женщина уставилась на меня сквозь пальцы с распухшими, искривленными ревматизмом суставами.

– Конь? – повторила она с сильным, резким акцентом.

– Мой конь. Я думал, я еду на нем. Я должен был ехать на нем.

– Ты упал, – без затей сообщила она и начала смеяться.

Сначала смех лился тоненькой скрипучей струйкой, потом ее плечи затряслись. Потом женщина взяла мою руку в свою: ее ладонь была очень сильной и жесткой.

– Ты упал, – повторила она, и веселье согнуло ее пополам, так что мне в нос ударил дымный, животный запах ее волос.

– Но как я сюда попал?

– Мы нашли тебя на нижнем поле. Принесли сюда. И коня тоже привели.

– Спасибо.

– Мы думали, ты умер. Но потом ты обмочился, как ребенок. – Она фыркнула. – Так что мы принесли тебя сюда. Почему ты оказался на нашем нижнем поле?

– Понятия не имею.

Я снова кашлянул, но в моих внутренностях, похоже, все было более-менее в порядке, что показалось мне странным. Последние воспоминания хранили странные вещи: в основном боль, но также и множество мыслей и полугрез, и ничего определенного. Я пытался попасть в Рим, разве нет? Я следовал за паломниками с их постоянным кудахтаньем по поводу еды…

– Я умираю с голоду, – сказал я.

– Ты умирал с голоду. Что ты делал, глупый мальчишка? Твои кишки были пусты, как выдутое яйцо.

Она потянулась себе за спину и добыла большую мелкую глиняную миску, поставила ее на колени. У бортика торчала старая роговая ложка. Женщина окунула ложку в миску и поднесла к моим губам. В ложке лежала горка чего-то очень белого, отблескивающего золотом. Не раздумывая, я открыл рот и лизнул это. Ясный чистый свет вспыхнул у меня на языке. Женщина окунула ложку, снова поднесла. Я съел.

Она сказала, что сделала рикотту из молока своих коз. Мед достался от диких пчел в каштановой роще неподалеку. Она сама однажды попробовала держать пчел, но… И женщина замахала руками вокруг головы, хихикая, как ребенок. Это было уже позже, когда я смог встать и пройти пару шатких шагов наружу, а она помогла мне сесть на истертую временем и погодой каменную глыбу, служившую ей скамьей, – остаток древнего зодчества, торчащий из фундамента дома.

Женщина принесла мне еще рикотты, которую я съел, всасывая с ложки, как младенец, а моя спасительница наблюдала за мной, вся сияя. Мое воображение показывало мне пчел, трудящихся высоко в кронах каштановых деревьев, роящихся среди гладких, блестящих резных листьев и длинных белых кистей цветов. Я видел темное сердце улья, истекающее соком. Козы цокали по камням и щипали подушки трав. Что-то пробуждалось во мне. Все это было так знакомо – это пробование, сглатывание…

– Это пошло тебе на пользу, – заметила женщина. – Ты опять стал похож на человеческое существо.

– Спасибо.

– Я ведь не сказала, что это был комплимент, правда?

– Я имею в виду, за это… – Я облизал ложку. – Что нашли меня. Мое имя Нино Латини. А кто вы, донна?

– Велия, – сказала она и кивнула, как будто подтверждая это для самой себя.

Меня осенила мысль:

– Вы сказали: «Мы принесли тебя сюда». Ваш мужчина, значит, там, в полях?

– Мужчина? – нахмурилась она.

– Я имею в виду вашего мужа, донна Велия, – быстро сказал я, решив, что оскорбил ее.

– Мой муж умер, – отрезала она.

– Простите.

– Много лет назад.

– И вы живете здесь совсем одна? Но ведь не вы же принесли меня сюда?

– Мои девочки.

– Девочки?

– Три мои девочки. Хорошие девочки, сильные и хорошие. Но ты их не увидишь.

– Что ж…

– Они ушли наверх, в хижину пастуха. – Велия дернула подбородком в направлении исполосованного ущельями хребта.

– Но я не опасен!

– О нет! Зато глуп. Достаточно глуп, чтобы заморить себя голодом и упасть с лошади. Я же не хочу, чтобы мои девочки знакомились с глупыми мужчинами, правда?

– Справедливо, – признал я и прислонился спиной к теплым неровным камням стены.

Велия отправилась к роднику с двумя ведрами, подвешенными к деревянному хомуту на плечах, а я пошел и лег обратно. Но сначала проверил свою собственность, сложенную кучкой у кровати. С острым чувством вины я обнаружил, что все на месте, включая кошелек, по-прежнему полный: я почти ничего не потратил в дороге. Потом я дремал, убаюканный домашними звуками готовящейся еды. Было ощущение, что я возвращаюсь в себя, – так семья отпирает дом, который покидала надолго. Краем сознания я отмечал запахи того, что готовила Велия, и они были приятными и здоровыми.

На ужин был острый, чуть горьковатый бульон из листьев дикого цикория, хлеба и трав с бледным помятым шаром вареного яйца, висящего посередине. На своем странном говоре Велия назвала похлебку «аквакотта» – вареная вода. Я сделал осторожный глоток, памятуя об отвратительной сиенской риболлите. Ел ли я с тех пор что-нибудь сытное? Велия ведь наверняка кормила меня, пока я спал, иначе сейчас я был бы мертв. Суп оказался восхитителен, как многие очень простые вещи. Там не было приправ, кроме соли: дом вроде этого никогда не мог позволить себе перец. Но оливковое масло, на котором Велия обжарила лук и чеснок, насыпанные поверх готового супа, само было достаточно перечным: колючее и дерущее горло, оно пощипывало мне рот, уравновешивая горечь цикория и пресные корки хлеба. И не обошлось без сухого сыра, потертого туда, – доброго соленого пекорино с землистым ароматом пещеры, где он выдерживался. Я ел суп долго, потому что никогда раньше такого не пробовал – я даже не пробовал ни один из его ингредиентов. Масло отличалось от нашего тосканского: оно было как-то гуще и более цветочное, а сыр отдавал запахом воздуха снаружи, в долине.

– Что за трава? – спросил я, изучая незнакомый мятный вкус на языке.

Незнакомый и все же знакомый… Он напоминал мне что-то, и этим чем-то оказался рубец Уголино. Это был почти тот самый аромат, который так долго ускользал от меня. Однако не точно тот же, не совсем.

– Мелисса, – ответила Велия, качая головой. – Никогда раньше не пробовал мелиссы?

– По-моему, у нас во Флоренции такой нет.

– Ого! Флоренция! – Она хлопнула в ладоши. – Слыхала я об этом месте! Там разве не все мужчины содомиты? Может, в конце концов, я и позову своих девочек обратно – с мужчиной из Флоренции им ничего не угрожает!

– Это не совсем верно. – Как флорентиец, я обязан был прийти в ярость, но теперь-то с какой стати? Я уже больше не флорентиец. – Я не содомит.

– Я не имела в виду ничего плохого, мальчик. – Она похлопала меня по руке.

– Конечно же нет.

– Тогда расскажи мне о Флоренции. Спой за ужин. – Велия хитро хихикнула.

И я рассказал. Я говорил ей о стенах и о соборе, о церквях и улицах, о рынке. Рассказывал ей о людях, огромном множестве людей, которые никогда не молчали, о колоколах и собаках. О мостах, банях, тавернах. Я даже рассказал ей про кальчо. Велия слушала, тихо качая головой.

– А ты? – спросила она наконец. – Что делаешь ты в этом месте?

– Я повар.

Она откинула голову и расхохоталась в потолок так громко, что я испугался, как бы с крыши не обвалился сланец.

– Повар! Повар, который уморил себя голодом до полусмерти! – Она закашлялась и принялась отплевываться в дымящий очаг. – Голодающий повар… Эта Флоренция, похоже, чудесное место! Что еще у вас там есть: может, мясники, которые падают в обморок при виде крови? Честные трактирщики? Банкиры, которые не умеют считать?

– Уж этих-то нет.

Я рассказал ей про денежные столы на рынке, у стены Орсанмикеле, где банкиры занимались своими делами, двигая золото, серебро и кредитные векселя по зеленому сукну.

– И люди им доверяют?

– Доверяют. А как же: дом Медичи следит за всем, – сказал я и горько рассмеялся. – А есть ли здесь какое-нибудь вино, донна Велия?

– Не для тебя. Родник чистый. А все эти деньги – что люди с ними делают?

– Делают с ними?

Она серьезно кивнула.

– Ну, они… они покупают вещи, – пояснил я, все еще не веря своим ушам. – Еду. Одежду. Все. Откуда вы берете одежду, донна Велия?

– Сама делаю.