Иван Ефремов - Таис Афинская Страница 46

Зазвенели струны, протяжно запели флейты, и ещё восемь нагих девушек появились в полосе света от зеркал за тканью. Все небольшого роста, крепкие и полногрудые. Их волосы не метались тонкими косами-змеями по плечам, как у финикиянок, а были коротко острижены, как у хмифических амазонок. Маленькие ноги ступали дружно, одним слитным движением. Тессалийки — дочери древней страны колдуний, и танец их казался волшебным действом, тайной мистерией.

Слабо колышущаяся серебристая ткань дымкой отделяла танцующих от полутьмы пиршественного навеса. Гибкие тела тессалиек подчинялись иному музыкально-напевному ритму. Танец был широким, как бы несущимся по просторам коннобежных равнин Тессалии, хотя в убыстрявшемся темпе юные танцовщицы бесились не меньше финикиянок. Полёт их стремлений оценили зрители. Они смотрели в молчании, захваченные чувствами тиноэстезиса — ощущения через сердце, для эллинов олицетворяющее душу. Леонтиск наклонился к Неарху чем-то опечаленный и негромко сказал:

— Когда-то давно я видел тессалиек, исполнявших танец амазонок. Как это было прекрасно!

— И хотел бы увидеть? — загадочно улыбаясь, спросил критянин — он-то знал обо всем через Гесиону.

— Мои соотечественницы так раззадорили память, что я готов заплатить талант той, которая сможет исполнить танец амазонок.

— Что ж, плати! — невозмутимо сказал Неарх, протягивая сложенную чашечкой ладонь. Начальник тессалийской конницы удивленно рассмеялся. В это время убрали занавес. Красноватые блики смоляных факелов вновь побежали по плитам двора. Девушка в очень короткой эксомиде, открывавшей левые плечо и грудь, с распущенными волосами, появилась у левого факельного столба. Неарх узнал Гесиону. Сначала её почти не заметили. Фиванка подняла над головой бубен и резкими ударами привлекла внимание пирующих. Зазвенели звонки, прикрепленные к ободку инструмента, и в ярко освещенный круг ворвалась Таис верхом на Салмаах. Ничего, кроме уздечки, не было на лошади и, кроме боевого браслета амазонки, — на всаднице. В свете смоляных факелов светлая медь кожи Таис резко выделялась на темно-серой шерсти кобылы. Затихшие зрители могли видеть малейшие движения амазонки и Салмаах. Грациозной переступью лошадь пошла боком от одного столба до другого, поднялась на дыбы, склонив набок маленькую сухую голову и приветственно размахивая передними копытами. Отсюда Салмаах в такт ударам бубна двинулась, поочередно забрасывая в стороны то зад, то перед, а Таис сидела прямо, с неподвижными плечами, крутясь в тонкой талии соответственно виляющему ходу лошади.

Протанцевав три круга, афинянка внезапно послала Салмаах вскачь. Гесиона бешено забила в бубен, а македонцы — все отличные наездники — заорали в ритме скачки.

Подражая легендарным стиганорам[11], Таис на всем скаку становилась на одно колено, переворачивалась лицом к хвосту, растягивалась на спине, обнимая широкую крутую шею кобылы.

Снова подняла гетера лошадь на дыбы, Салмаах завертелась быстро и красиво, делая по два оборота в разные стороны. Крики восторга делались всё громче. Поощренная ими, Таис пустила лошадь равномерной рысью и встала во весь рост на её спине, придерживаясь за прядь длинной гривы и безукоризненно балансируя.

Рабы незаметно настелили на дворе тяжёлые пальмовые доски. Таис снова села верхом, перестала улыбаться, лицо её посерьёзнело. Бубен Гесионы повел перекличку звоном с ударами, рассыпаясь в ритме горделивого танца. И Салмаах, подчиняясь коленям гетеры, отстукивала всеми четырьмя копытами по гулкому дереву. Два, четыре удара передними ногами, затем шаги назад, снова гулкая дробь передних… Два, четыре, восемь, двенадцать — спаренные удары учащались, лошадь то устремлялась вперёд, то приседала назад. Таис откидывалась, выгибаясь дугой и устремляя груди к темному небу.

Гесиона уже не могла стоять спокойно, танцевала на месте, изо всех сил потрясая бубном! Лошадь тоже начала подпрыгивать как в галопе, ударяя сразу тремя ногами, подбрасывая круп и снова задирая голову.

Внезапно Таис спрыгнула со спины Салмаах. Опираясь на лошадь правой рукой, она исполняла странный обрядовый танец. Поднимаясь на пальцы правой ноги, гетера высоко поднимала левую, обхватывала её щиколотку протянутой вперёд левой рукой. Перед бьющими в доски копытами тело Таис обрисовывало треугольник изогнутым луком тела, как бы замкнутую вверху букву гамма. Затем обе руки простерлись на уровне плеч в такт сильному изгибу назад, а правая йога перешла в положение левой. И снова на миг обрисовался треугольник, пока Салмаах продвигалась по кругу, готовая повернуться другим боком. Тогда Таис взлетела на спину лошади и соскользнула с другого её бока, повторяя треугольники странного танца. Сплошной рев стоял под навесом. Леонтиск ринулся было вперёд. Его остановил Неарх… Птолемей казался внешне спокойным. Крепко сцепив руки, он прижимал их к груди, бросая взгляды на тессалийца. Даже Александр поднялся и чуть не столкнулся с Лисиппом, опершимся о колонну перед столом. Знаменитый скульптор следил так, как будто от этого зависела вся его жизнь, за переменчивой игрой мышц лошади и всадницы, то сливавшихся в едином усилии, то сочетавших ритмы движения человека и четвероногого. Последний прыжок Салмаах — и Таис на спине, и поднятая на дыбы лошадь поклонилась на обе стороны. Затем Таис поставила кобылу на колени головой к Александру и сама, спрыгнув на землю, приветствовала его. Рев восторга усилился до такой степени, что Салмаах вскочила, заложила уши и, кося глазом, стала пятиться к низкорослым деревьям позади «сцены». Её подхватила под уздцы Гесиона.

Александр поманил Таис. Гетера накрылась бахромчатым египетским плащом и убежала. Едкий конский пот необходимо было смыть как можно скорее и одеться для пира.

Конюх ещё проваживал разгоряченную Салмаах за кустарниковой оградой сада, а Таис уже появилась под навесом в оранжевом хитоне с тремя лентами — синей, белой и красной, вплетенными в чёрную чащу её волнистых волос.

Прежде чем Птолемей или Леонтиск успели что-либо сказать, гетера подошла к Александру. Царь македонцев взял её за обе руки, поцеловал и усадил за трехногий греческий столик между собой и широкоплечим сутуловатым человеком с короткой бородой, обегавшей худое лицо, с умным и усталым взглядом.

— Посмотри на неё хорошенько, Лисипп!

Таис вздрогнула и повернулась к знаменитому ваятелю, покинувшему Элладу, чтобы сопровождать юного победителя персов. Скульптор обнял Таис за плечи, заглядывая в лицо с бесцеремонностью художника или врача. Гетера увидела, что он вовсе не сутул, а лишь кажется таким из-за привычки наклоняться вперёд, всматриваясь пристально.

— Зачем, царь? — Таис не смогла назвать македонца по имени, хотя и знала, что Александру всего двадцать четыре года, всего на год старше ее. Такую властную силу приобрел молодой полководец, что даже дерзкая афинянка смирялась перед ним. Вообще фамильярность была не в её характере.

— Александр хочет, чтобы я когда-нибудь сделал твою статую в образе царицы амазонок. С детства он мечтал повторить историю Тесея и Ипполиты, но с огорчением узнал, что всадницы Термодонта давно исчезли, оставив лишь легенду. Однако ты сегодня явилась истинной их наследницей. Смотри, как пожирает тебя глазами наш герой Леонтиск!

Таис склонилась перед Александром в преувеличенной мольбе:

— Пощади, о царь! Тысячи рисунков на вазах, лютрофорах, левкифах, на фресках и барельефах храмов уже триста лет изображают, как доблестные эллинские воины расправляются, убивая амазонок, тащат их в плен. Примечал ли ты, что амазонки по большей части даже пешие, чтобы никак не возвышаться над мужчинами.

— Что ты подразумеваешь? — с любопытством спросил Лисипп.

— Любые сосуды, краснофигурные, чёрнофигурные времен первой олимпиады и даже до того. Художники всякие — знаменитые и не знаменитые — Евфроний, Евхаридес, Андокидес, Архесилай, да разве их упомнишь?! И везде герои Тесей, Геракл, Ахиллес тащат за волосы несчастных амазонок, бьют дубинами упавших на колени, вонзают им в грудь мечи и копья. Мало я видела рисунков, где амазонки верхом на лошадях, как им и следует быть, ещё меньше — где они поражают мужчин в бою.

— Ну это на сосудах, да ещё старинных! — возразил Лисипп.

— Отнюдь нет! Вспомни похищение Антиопы в барельефах храма Аполлона! А наш Парфенон!! Да неужели ты забыл огромную картину Микона в пинакотеке Афин, в левом крыле Пропилей, где эллинские воины беспощадно избивают амазонок. Она написана столетие назад или больше.

— Что же ты хочешь этим сказать? — нахмурился Александр.

— Когда мужская гордость уязвлена, вы начинаете выдумывать для своего оправдания небылицы. А художники стараются изобразить эту ложь как можно правдивее.