Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2 Страница 46

Первые дни Алексий посвятил посещению святынь. Прикладывался к Животворящему Кресту Христа и к Покрову Богородицы, поклонялся мощам сорока мучеников и Иоанна Златоуста, отстаивал часы в разных чтимых обителях и церквах. Святыням в городе несть числа. Однажды, остановившись в молитвенной позе у стола, на котором сидел Иисус во время беседы с самаритянкою. Алексий вдруг остро осознал, что святыней является весь город целиком. От него болгары, сербы, русские, румыны, армяне, грузины не только восприняли христианскую веру, но и переняли в своём внутреннем устройстве жизни его законы, обычаи, образцы. Царьград отстоял и продолжает отстаивать чистоту православия, отбивая наскоки иудаизма и магометанства, которые пытаются ставить под сомнение основные догматы о божественном сыновстве Иисуса Христа и о Богородице. Воистину священный город, светоч веры! Алексий пребывал в том счастливом состоянии духа, которое посещает свято верующего христианина, отдавшегося всей душой молению и получившего в награду Божью благодать. Ему казалось, что так будет каждодневно и всегда, покуда он здесь.

Первое разочарование постигло его в патриаршем дворце, куда пришёл он с бывалыми уже, знающими многие здешние порядки боярами Артемием Коробьиным и Михайлой Щербатым.

   — К хартофилаксу пойдём сперва, — сказал Коробьин. — Он по-славянски разумеет, болгарин родом.

   — Правая рука патриарха, печатник и письмовод, — подтвердил Щербатый.

Бояре были уверены, что он их не только сразу узнает, но и обрадуется, вспомнив о том серебре, которое получил вместе с прошением владыки Феогноста и великого князя Семёна Ивановича. Но тот, видно, в самом деле понимал себя правой рукой патриарха, держался надменно и неприступно. Он даже не понял, из какой такой Москвы приволоклись к нему эти люди, а когда Артемий с Михайлой начали, перебивая друг друга, растолковывать ему про свой прошлый приезд, недовольно морщился, словно у него заболели зубы, спросил хмуро:

   — У протонотария были? У помощника моего?

   — Мы прямо к тебе, отец святой, потому как помним... С нами владыка Алексий вот...

Алексий положил на косо укреплённую столешницу патриарший пергамент с приглашением прибыть в Константинополь для поставления в митрополиты. Не взглянув на харатию, хартофилакс отошёл к окну и отпахнул раму. Ворвавшийся ветер зашелестел листами на столешнице, Артемий выхватил из калиты золотой наперсный крест и прижал им пергамент Алексия. Хартофилакс сделал вид, что не заметил ничего, предложил:

   — Пройдём в сад. Душно. Перед грозой нешто.

   — Не иначе, — охотно подтвердил Михайла.

Прошли через две цветным мрамором выложенные палаты в замкнутый металлической оградой квадратный двор. Белые известняковые плиты его поистёрлись и потрескались, через многочисленные расщелины пробивались бустылья травы, какая растёт и в Москве на залежах и пустырях, а в дальнем конце тенистые разлапистые деревья держали на ветках душистые цветы-султанчики.

   — Абы наши ландыши, только на дереве, — сказал Артемий.

   — Бесстыдница, — обронил хартофилакс.

   — Как, как?

   — Дерево круглый год цветёт, но через три на четвёртый сбрасывает листву, раздевается. Вот и бесстыдница поэтому.

   — А-а, разнагишается, стало быть? Понятно. — Артемий всячески понуждал важного чиновника к задушевной беседе. Тот шёл потупясь, видно решая про себя, как обойтись с просителями.

Скамеек со спинками и без них было много, хартофилакс выбрал самую коротенькую, предложил сесть на неё первому Алексию, сам примостился рядом, а боярам ничего не оставалось, как встать по бокам.

   — В Студийском монастыре остановились? — допрашивал хартофилакс. — Святыни посетили? В Святой Софии всем ли престолам поклонились? — Он сидел вполоборота к Алексию, уставившись в лицо ему своими маленькими, глубоко утопленными, но острыми глазами.

Алексий слышал, что будто не то семь, не то восемь десятков престолов в Святой Софии, понятно, что невозможно в каждом помолиться за столь малое время, а потому вопрос патриаршего помощника показался ему если не насмешкой, то явно не по сути разговора.

   — Храм Святой Софии с пристрастием осмотрели мы. Огорчились, что восточная апсида разрушилась и упала. От труса земного никак? — Заметив с удовлетворением, как замерцали глазки хартофилакса, продолжал твёрдо: — Покойный великий князь московский Семён Иванович отправлял вашему императору довольное количество серебра на ремонт сего свода, нешто не получили?

Хартофилакс опечалился, в задумчивости подвигал на нитке стеклянные бусинки чёток. Кинул взгляд налево, потом направо, догадливые бояре отошли в сторонку.

   — Кир Алексий, ты зря приехал. Не ко времени. Не до тебя сейчас здесь. Апсида так и будет валяться, потому что император Иоанн Кантакузин[32], выдав свою дочь Феодору за врага нашей империи турецкого султана Охрана, пустил твоё серебро на приданое.

— Он породнился с магометанами? И что же патриарх на это?

   — Его святейшество Каллист негодует, но император не хочет видеть его главой Церкви.

   — А кого же он хочет видеть?

Хартофилакс раздумчиво посмотрел на Алексия, размышляя, можно ли ему довериться до конца, ответил с досадой:

   — Филофея Коккина, митрополита из Гераклеи, друга своего, выкреста еврейского.

   — Ну, раз выкрест, значит, как Павел из Савла[33]? Ни эллина, ни иудея же?

   — Конечно, конечно! — торопливо заверил хартофилакс и повторил, поднимаясь со скамьи: — Зря ты приехал.

   — Что же, возвращаться восвояси нешто?

Хартофилакс потомил молчанием.

   — Конечно, возвращаться не резон. Если серебра у тебя, как ты говоришь, довольно, то своего добьёшься.

Судно раскачивалось на волнах, скрипело всеми своими суставами. Алексий прислушивался, как дребезжат его тонкие расхлябанные переборки, снова пожалев, что серебра у него оказалось-таки не довольно. Невозможно было предвидеть, что произойдёт в Царьграде за год с лишним, что придётся одаривать не одного, а двух патриархов, не одного императора, но трёх! И у каждого властителя была своя рать прислужников, тоже считавших, что русское богатство немерено. Очень быстро уяснил Алексий, что здесь так же, как в Орде, надобно ублажать каждого большого и малого начальника. Так было с монастырскими сакелариями да экономами, с дворцовыми стратилатами да ипатами. Даже дьяконы церковные, прислужники монастырские, стражники в латах и шлемах с забралами не желали разговаривать, прежде чем не ощущали в руке злотницу или хоть толику серебра. Кажется, здесь ещё гнуснее, чем в Орде: там эмиры, нойоны и простые охранники стараются непременно ответствовать полученной мзде, здешние же чиновники берут поминки как должное, а затем либо отделываются уклончивыми речами и обещаниями, либо исчезают бесследно. Правда, хартофилакс подношение оценил и встречу Алексия с патриархом сразу же устроил. Но сделал он это скорее всего потому лишь, что предвидел её заведомую тщетность.

Каллист был холодно-любезен. Расспросил о последних днях владыки Феогноста, но выслушал ответ без всякого внимания, а может, и вовсе мимо ушей пропустил, занятый какими-то своими мыслями. Сказал между делом, что высоко чтит Григория Паламу, но когда Алексий стал рассказывать про спор двух русских иерархов — архиепископа новгородского Василия и епископа тверского Фёдора — о Фаворском свете и зримом рае, Каллист перебил его:

   — А у вас в Скифии, наверное, уже снег выпал?

   — Должно, так, пора уж.

   — Слышал, но никогда не видел, белый и холодный он?

   — Да, это мёрзлый пар, падает с неба из облаков клочьями.

   — Зимний дождь как бы?

   — Именно, именно.

   — Это весьма занимательно, однако, — Каллист вдруг резко поднялся с отделанного слоновой костью трона, — однако, кир Алексий, хоть наслышан я немало о книжности твоей, о многих талантах, о великой преданности вере православной, надобно знать тебе, что помощи ты от меня получить не сможешь.

   — Но, владыка преосвященнейший, ведь под согласием на моё поставление в митрополиты стоит подпись твоя и Иоанна Кантакузина!

   — Вот к нему и иди! — В голосе патриарха явственно прослушивалось раздражение, о причинах которого Алексий мог только догадываться.

Император Иоанн Кантакузин всегда благосклонно относился к просьбам Москвы, Алексий очень рассчитывал найти у него поддержку, однако после первого холодного приёма патриарха шёл во Влахерны, где располагался дворец императора, с опаской и настороженностью.