Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера Страница 46

Отец выразил протест. Девочке еще не исполнилось и десяти лет, она и так уже ужасно напугана, и неужели действительно необходимо засовывать палец под рубашку и…

– Мы собрались здесь затем, чтобы установить виновность или невиновность, мой дорогой господин, – заявил архиепископ.

Отец настаивал на том, что ребенок невиновен. Архиепископ мягко улыбнулся и возвел очи горе (то есть к низкому потолку палаты), как будто был уверен, что оттуда на него снизойдет озарение.

Сестра вошла и тут же вышла. Лицо у нее было цвета глины, а на лбу проступил пот.

– Я ошиблась, ваша милость, – прошептала она. – Дьявол познал ребенка.

Отец в ярости вскочил и потребовал, чтобы повитуха, которую он привел с собой, тоже осмотрела его дочь.

– Если вы хотите смутить ребенка в третий раз… – ответил архиепископ. – Что ж, это ваше право как человека благородного, мой дорогой господин. Но, само собой разумеется, сочувствие следует держать в узде; мы имеем дело с ведьмой, в клоаке которой двигалось нечто гораздо худшее, чем палец мудрой женщины.

Повитуха вернулась из смотровой опустив взгляд. Она молча кивнула и, шаркая ногами, вышла наружу. Отец остался на скамье как громом пораженный, с посеревшим лицом.

Себастьян сидел у выхода из передней, как один из официально приглашенных свидетелей и судебных заседателей. Когда монахиня поклонилась и хотела уже покинуть помещение, он взял ее за руку и повернул кисть. Под ногтем среднего пальца была свежая кровь, а по внутренней стороне пальца сбегал тонкий ручеек. Взгляды Себастьяна и монахини встретились. Он отпустил ее руку и вытер кровь. Монахиня убежала, будто за ней гнались все силы ада…

…а теперь, почти двадцать лет спустя, она все еще убегает от этой единственной лжи. В конце концов ей все же удалось стать настоятельницей, но Себастьян спрашивал себя, что она слышит бессонными ночами: аллилуйю ангелов или визг девочки, которую медленно пожирает огонь?

Возле выхода из лазарета настоятельница столкнулась с послушницей, которая буквально влетела в двери. Себастьян знал ее – это была девушка, с самого начала заботившаяся об ублюдке Хлеслей.

Послушница размахивала руками и что-то шептала, но так тихо, что Себастьян не смог ничего понять. Ее лицо потемнело от ярости. Наконец она упала на колени перед настоятельницей и стала лупить кулаками о пол, а ее тело судорожно дергалось от душащих ее рыданий.

Себастьян знал этот беспомощный иссушающий гнев.

– Приехали бабы Хлесль, – пробормотал он. – Открывайте охоту, отец Сильвикола.

5

– Что ты собираешься сделать?! – взвыла Карина.

– Это единственная возможность.

– Этого не может быть! Александра, ты не можешь так поступить с Лидией. Я тебе не разрешаю!

– Карина, если этого не сделать…

– Я думала… я думала, ты приготовишь… отвар из трав… или мазь… Я думала, ты могла бы…

– Другого пути нет.

Лицо Карины исказилось.

– Нет! – закричала она. – Я не допущу этого!

Александра встряхнула Карину. Она смутно вспомнила о том, что и сама, когда врачи объяснили ей, что только молитвы могут спасти Мику (молитвы, которые не были услышаны!), вела себя ничуть не менее истерично.

– Карина, – произнесла она медленно и так отчетливо, что мечущийся, слепой от слез взгляд золовки переместился на лицо Александры и будто присосался к нему, – если бы мы действительно привезли из Праги врача или даже нескольких врачей, они не рекомендовали бы нам этот метод.

– Что? Что? Но почему ты тогда хочешь… Я думала, ты моя подруга… Она ведь твоя крестница… Я думала, ты любишь…

– Врачи, – продолжила Александра и возненавидела себя за это, – посоветовали бы тебе просто помолиться.

У Карины задрожал подбородок.

– Я должна это сделать. И даже это даст нам только очень небольшой шанс.

– Нет! Ты что, с ума сошла? Никогда! Ты должна спасти ее жизнь, а не заклеймить ее навсегда!

– Ты ведь давала ей пить травы, которые я вручила тебе перед поездкой? Я подозреваю, что Андреас советовал тебе выбросить их, но спрошу: ты давала их ей, Карина?

– Я… что? Да, я дала их ей… Александра, я умоляю тебя: найди другой путь. Ты не можешь так поступить!

– Хорошо. Травы задержали отравление – иначе сейчас ей было бы гораздо хуже. Лидия сильная, ее тело борется с болезнью. Она справится.

– Но не та-а-ак! – закричала Карина.

– А что ты предпочтешь – неужели ты хочешь позволить ей умереть?

– Да что же ты делаешь?! – завизжала Карина. – Неужели ты настолько бессердечна? Ты хочешь изувечить девочку! На какую жизнь ты обрекаешь ее? На жизнь инвалида! Ее подруги будут избегать ее, она никогда не выйдет замуж. Она может уйти в монастырь, но даже там на нее будут коситься. Александра! Настолько ли прекрасна жизнь в одиночестве, которую ты сама выбрала, что ты хочешь и Лидию на нее обречь?

Лучше бы Карина ударила ее. Александра искала правильные слова, а ее сердце кричало: «И это благодарность за то, что нас чуть не убили во время поездки?» Но в то же время в памяти всплыло воспоминание о враче, которого она тогда вызвала из Брюнна, мужчине с печальными глазами: он, как и другие до него, сказал ей, что Мику спасти невозможно, и предложил погрузить его в спокойный сон с помощью лекарств, вместо того чтобы позволять ему пребывать в полузабытьи, вызванном температурой. Она швырнула ему под ноги его саквояж и пинками выгнала из дома. Позже она узнала, что врач приехал по личной просьбе партнера фирмы в Брюнне, Вилема Влаха, хотя его жена была на сносях и повитухи боялись за ее жизнь и жизнь их ребенка. Она приказала отправить на адрес врача огромную корзину с продуктами, одеждой и украшениями, как только ей об этом сообщили, и расплакалась, когда из Брюнна пришел ответ, что роды прошли без осложнений, мать и ребенок здоровы. Ответ пришел от Вилема Влаха, не от врача. К ответу прилагалась корзина – ни один из подарков не был тронут.

– Карина… разве жизнь в любом случае не лучше, чем смерть? Что же мне делать?

– А может, ты просто мстишь нам за то, что Андреас так сильно презирает твою помощь?

Александра разрыдалась. Она больше не могла сдерживать слезы.

– Как ты можешь даже думать о чем-то подобном?

– Никакая мать не может думать в такой ситуации, – произнес мужской голос. – И никакая мать не может в такой ситуации говорить врачу, что он должен делать. Ты должна принять решение сама, Александра.

В отличие от родителей и дяди Андрея, у Александры никогда не было причин бояться безыскусных темных монашеских ряс, выделявших семерых Хранителей. Круг из семи монахов охранял библию дьявола с тех пор, как мудрецы решили, что лучше скрывать ее от мира. Много поколений подряд они выполняли это задание, до того рокового дня, когда родилась мать Александры, Агнесс, и библия дьявола проснулась в первый раз за четыреста лет. Семеро Хранителей принесли клятву безусловного послушания этому заданию и своему аббату – однако тогдашний аббат, Мартин Корытко, оказался слишком слаб, чтобы противиться искушению использовать эту преданность. Соблазн власти, исходившей от библии дьявола, был многогранен. Аббат Мартин искренне верил в то, что поступает хорошо и правильно. Из-за этой веры с начала времен умерло больше людей, чем из-за ненависти и низости. Черные монахи забрали у Андрея любовь всей его жизни и чуть было не совершили то же самое с родителями Александры, Агнесс и Киприаном, а те, в свою очередь, чуть не уничтожили половину Праги. Для Александры, тем не менее, Хранители были не больше чем легендами – наверное, потому, что при взгляде на черные рясы она испытывала те же чувства, что и основатели круга семерых: облегчение, что есть кто-то, кто может стать между злобой мира и тобой.

Однако, возможно, причина заключалась также и в том, что она видела черные рясы только на монахах в Райгерне, а их руководитель был мужчиной, чье имя она, пребывая на пике наслаждения, прошептала в ухо объявленного вне закона.

– Вацлав! – сказала она и невольно покосилась на мать.

Агнесс, следившая за спором Александры и Карины со слезами на глазах, но молча, отреагировала на его появление так же, как все они – она сама, ее муж и брат, – когда замечали Вацлава в черной как ночь рясе: она отступила на шаг и обхватила руками плечи, будто пытаясь унять дрожь.

Вацлав отбросил капюшон и торопливо вошел. Он принес поток холодного воздуха, который вырвался из его одеяния, и слабый аромат дыма от каминов, забившегося в переулки. Шестеро его провожатых молча выстроились вдоль стены. Однако невольная мрачность их появления смягчилась благодаря тому, что они сняли капюшоны, протянули покрасневшие от мороза руки к жаркому очагу и хором расчихались, а затем (тоже одновременно) принесли извинения простуженными голосами, после чего каждый шумно провел черным рукавом под носом и стыдливо спрятал его за спиной.