Август Шеноа - Крестьянское восстание Страница 46

– Хотим! Да здравствует наш вождь Губец! – крикнули все в один голос.

– Хорошо! Я поведу вас, – проговорил торжественно Губец, подняв руку, – я поведу вас в бой за старую народную правду и не покину вас до последнего издыхания. Клянусь богом!

– Ха! ха! ха! – раздался издевательский хохот, и в дверях появилось сухое лицо Дрмачича, освещенное луной.

– Измена! Дрмачич! – Крестьяне вскочили, и вмиг засверкал десяток острых ножей.

– Вот так храбрецы! Ну, убивайте меня, – и ходатай рассмеялся, – я ведь один. Пронюхал про ваше собрание и пошел по вашим следам. Мог вас выдать. Вас бы повесили. Но я этого не сделал. Хочу быть с вами, чтоб отомстить старому кровопийце за тяжелые раны и побои. Пусть за каждую рану получит во сто крат. Клянусь богом, я ваш! Но что вы затеяли? Хотите вернуться к старым господам? Bene! Променять лошадь на осла? Покуда существует господская порода, до тех пор будет литься крестьянская кровь и крестьянские слезы. Долой господ! Всех передушить!

– Молчи, – сказал Губец, – мы не разбойники.

– Ой, ой, крестьянский мудрец, – усмехнулся Дрмачич, – а знаешь ли ты, что Уршула и Тахи заключили мир за вашей спиной, что София выходит за Гавро и что Тахи и Уршула останутся в Суседе?

– Лжешь! – крикнул Губец, побледнев, а крестьяне бросились на Дрмачича.

– Прочитай, Губец! Ты ведь грамотный, – спокойно сказал ходатай и протянул ему письмо Анки.

Крестьяне зажгли лучину. Губец стал читать и побледнел. С горящими гневными глазами он крикнул:

– Да, Дрмачич, ты наш! Все правда, братья! Старые господа сговариваются с кровопийцей против нас. О, черное коварство господ! Наше восстание должно было открыть дорогу такому союзу. Проклятие изменникам, которые только что дали нам честное слово, в то время как в сердце у них была змея. Вставайте! Долой господ! Пусть живет одна только правда! Наша свобода!

– Наша свобода! Будем жить для нее и умрем за нее! – с подъемом воскликнули крестьяне, и, под таинственный шум мельницы, в серебряных лучах луны, эти угнетенные борцы за божью правду и за человеческое достоинство подали друг другу руки.

28

У окна замка Мокрицы сидит София Хенинг. Она очень осунулась. Под бледной кожей ее нежного лица синеют жилки. Волосы в беспорядке падают на плечи, мутный взгляд устремлен в пол, и только изредка поднимает она глаза, окидывает на миг дивный вид, расстилающийся перед ней, и смотрит на восток. Своей маленькой ручкой она хватается за сердце, на длинных ресницах трепещет слеза, и она крепче сжимает бледные губы. Госпожа Уршула привезла сюда Софию для того, чтобы она поправилась, так как весть об ужасной смерти Милича была для девушки страшным ударом. Но вслед за матерью и сестрой приехала и госпожа Коньская, чтобы довести до конца свою хитрую затею. Целыми днями София сидит молча, уставившись в одну точку, а долгими ночами смачивает свою подушку горячими слезами. Только изредка спускается она с сестрой Мартой в парк, чтоб утишить свою боль нежным благоуханием цветущих деревьев.

В комнате сидят Уршула и госпожа Анка.

– Дорогая моя дочка, – сказала госпожа Уршула, погладив лоб своей грустной дочери, – выслушай меня. Мне надо поговорить с тобой, и поговорить очень серьезно. Ты добра и послушна и, я надеюсь, покоришься материнской воле.

– Говорите, мама, – ответила тихо девушка, разглаживая складки своего платья.

Мать продолжала:

– Пока была хоть капля надежды, что твой несуженый жених может вернуться, я ждала спокойно, не желая прикасаться к твоему сердцу, хотя я уже давно потеряла всякую надежду. Я как-то начала тебе говорить, что надо было бы подумать о другом замужестве, но ты рассердилась, и я замолчала. Теперь дело иное, теперь мы знаем, что несчастный молодой человек лежит в земле, а мертвые из могил не встают…

Госпожа Уршула на минуту умолкла. София стала дышать быстрее и разразилась рыданиями. Подождав, Уршула продолжала:

– Довольно уж невеста наплакалась о покойном возлюбленном.

– О вечном возлюбленном, – София продолжала рыдать.

– Хорошо, скажем – о вечном! Ты знаешь, как он был хорош и добр, и я уверена, что ты никого в жизни больше не полюбишь…

– Никогда! – простонала девушка.

– Но если б твой милый, который смотрит на нас с небес, мог бы говорить, он сказал бы тебе: «Слушайся своей матери!»

– Что ты от меня хочешь? – И девушка широко открыла глаза.

– Чтобы ты принесла свою вечную любовь в жертву на алтарь возвышенный и благословенный, – проговорила госпожа Коньская, молча стоявшая за стулом Софии.

– Не понимаю.

– Ты должна выйти замуж, – сказала Анка кротким голосом.

– За кого? – спросила быстро девушка.

– За Гавро Тахи, – спокойно ответила Уршула.

– За Га… за сына кровопийцы и злодея? – Смертельно побледнев, София вскочила. – Да вы сошли с ума!

– Да, за сына Тахи, – решительно сказала Анка.

– Стать рабыней незнакомого, нелюбимого человека, чей отец – кровный враг моей семьи?

– Да, – сказала Анка.

– Никогда! Никогда! – И София замахала руками.

– А знаешь ли ты, сестра, – спросила Анка, – сколько бессонных ночей твоя мать проплакала из-за насилий Тахи?

– Знаю.

– А разве ты не хочешь, чтоб твоя мать снова весело смеялась и спокойно жила в своем имении и в своих владениях?

– Хочу, от всей души хочу!

– Хочешь ли ты, чтоб проклятое ярмо кровопийцы было сброшено с измученного народа, чтоб твои слезы высохли и чтобы тысячи матерей, жен, детей и стариков благословляли тебя? Хочешь ли, София?

– Хочу, – ответила удивленно девушка, – но как…

– Если ты выйдешь за Гавро Тахи, то старый кровопийца покинет эти края, вернет имение твоей матери и ты будешь жить у нее со своим мужем. От твоей жертвы зависит наше спасение.

С поникшей головой, тяжело дыша, не говоря ни слова, София стояла посреди комнаты.

– Ты колеблешься? Ты не веришь? – спросила Анка. – Хорошо… Сейчас увидишь.

Госпожа Коньская быстро отворила дверь в соседнюю комнату.

– Войдите, господа! – позвала она.

В комнату вошли Степко Грегорианец и Гашо Алапич.

– Кто вас посылает, благородный господин? – спросила Анка.

– Фране Тахи, – ответил горбун.

– Но какому делу?

– Объявить госпоже Уршуле, что Тахи вернет ей все имение за вознаграждение и покинет эти края, если София Хенинг выйдет замуж за молодого Гавро Тахи.

– Слышишь, сестра, – сказала Анка, – ты еще колеблешься?

– София, соглашайся! Ради матери! – прибавил Степко.

– София! Дочь моя! – воскликнула Уршула, взяв девушку за руку. – Неужели ты не любишь свою мать?

Девушка схватилась за сердце. Потупя взор, она закачала головой и, всплеснув руками, разразилась громким отчаянным плачем.

– Да, да, да! Вы мне ранили сердце, нате, вот оно, растопчите его! Я пойду за сына кровопийцы, я принесу себя в жертву ради несчастного народа! Берите меня! Убейте меня! Я пойду… но теперь отпустите меня! – И девушка в отчаянии бросилась к дверям.

Тут она столкнулась с входившей Мартой.

– Марта! Сестра! Родная! Уведи меня с собой, на воздух, уведи, ради бога… иначе я с ума сойду!

Сестры спустились в парк. Сквозь слезы, вздохи и причитания девушка все рассказала сестре, и Марта заплакала вместе с ней. Они дошли до того места, перед беседкой, где София в первый раз подала руку Миличу, где на ее губах впервые расцвела улыбка любви. Глубоко вздохнув, девушка положила голову на грудь Марты и сказала:

– Тогда день клонился к вечеру, и сейчас тоже уже начинает темнеть. Я стояла вот тут, а он там. Цвели цветы, пели птицы, нам улыбалось голубое небо. Он говорил, и каждое слово его падало мне в душу, как капля росы на алую розу. И он сжал мою руку. Ох, тогда словно небо раскрылось передо мной. А теперь? Теперь небо меркнет и цветы вянут; я стою на том же месте, но сердце мое сосет змея; меня продали, принесли в жертву. А… он? Ох, сестра, – зарыдала София, бросаясь на грудь Марте, – я его никогда больше не увижу… никогда.

Марта взяла руками голову сестры, поцеловала ее, и крупные слезы, как роса, закапали на золотые локоны Софии.

– Оправься, – вдруг шепнула Марта, – слышишь конский топот?

София оглянулась.

– Пойдем в замок, – сказала она.

– Посмотри, – проговорила Марта, – трое всадников слезают с коней. Как будто военные, приближаются сюда. Уйдем.

Сестры быстрыми шагами вернулись в замок, в комнату Уршулы, где господин Алания, старая Хенинг, Анка и Степко обсуждали брачный договор.

– Степко, – сказала Марта, входя, – какие-то воины идут сюда.

– Какие воины? – спросил Степко.

Но едва он успел проговорить эти слова, как в дверях показались три бородатых вооруженных человека, из которых один был одет, как ускок.

Все встали и с удивлением смотрели на них.

– Слава Исусу! – дрожащим голосом проговорил первый из вошедших – бледный, красивый мужчина.